Человек и история. Книга четвертая. Москва коммунальная предолимпийская - Владимир Фомичев

Глава 12. Новый житель Москвы

Где-то примерно через неделю вечером ко мне постучал и вошёл комендант. Достал из портфеля мой паспорт, шлёпнул им по столу.

– Вот рядом с этим паспортом москвича и должны стоять наборы с угощением! – как-то очень торжественно произнёс он. Сказать, что у него в это время ни в одном глазу ничего не было, было бы неверно.

– Ну уж, за мной не заржавеет! – ответил я и рядом с паспортом поставил «Наполеона», заблаговременно приобретенного мной у Елисеева.

Накопилось много тостов. Но самый первый и самый важный – за меня. Комендант произнёс: «За новоприобрётенного москвича!».

Время шло, и вскоре эти перегрузки перестали наваливаться на меня.

Мои коллеги сверкали из-за кульманов всё усиливающими диоптриями. Вместо одной к потолку прикрепились ещё две линии светильников. Когда я заходил в просторный, ярко освещённый зал гастронома, я завистливо восклицал: «Вот где должны стоять кульманы и чертёжные доски!».

Как бы опомнившись, заторопились, заработали всевозможные НИИ, СНИИ, учитывающие применение технологий новейшего своего и зарубежного оборудования. Стали выстреливать новейшие типовые проекты. Не раз я наблюдал и свои собственные разработки, привязываемые к разным объектам в разных местах страны. И в душе тихо гордился этим.

Так или иначе, многочисленные проектные институты стали приходить в себя и по старой привычке ловко привязывали новые типовые проекты. Все повеселели. Я почувствовал, что нужда в индивидуальном проектировании стала очень быстро ослабевать. У меня стало появляться больше свободного времени, а поскольку я получил статус москвича, то теперь был уж не гость столицы, а её хозяин. Пользуясь этим правом, стал посещать и изучать достопримечательности Москвы.

Как-то раз я прогуливался по Нескучному саду и, проходя мимо одной скамьи, услышал очень знакомый голос. Так как я считал, что разглядывать посторонних людей, тем более внимательно, выглядит нескромно, то прошёл мимо этой скамьи, оглянулся, повернулся и медленно пошёл обратно. И когда я вновь проходил мимо, то услышал сдержанный от нерешительности голос, который назвал моё имя. Точнее – прозвище, которое я носил в студенческие годы. Я остановился, повернулся и увидел сидевшего на скамейке своего бывшего однокурсника Бориса Лебедева.

Друзья Бориса сразу же ушли, чтобы не мешать нашей бурной встрече, которую мы продолжили в кафе. Несмотря на сумбурность беседы, вскоре выяснилось, что однажды Борис приехал в Москву с целью «отремонтировать» свой нос, половину которого ему оторвало на преддипломной практике в шахте. В этом месте я похвалил:

– Да, нос тебе сделали отлично! Незаметно совсем.

– Ну так вот, – в свою очередь продолжал Борис, – не поленился, наведался в Горный институт – там, кстати, была вакансия в аспирантуру, куда я тут же поступил. В это время один из НИИ Академии наук перевели по профилю в министерство угольной промышленности, так что сразу после окончания аспирантуры мне предложили там должность заведующего лабораторией, где теперь я и работаю. Защитил докторскую.

– Ну, Боря, у меня даже голова закружилась от твоего восхождения по карьерной лестнице!

Я рассказал Борису о своих скромных успехах в жизни.

– Ну, нет, старичок, – утешил меня Борис, – тебе, как будущему литератору, это только на руку, всё это тебе должно пригодиться. Я не удивлюсь, если на страницах беллетристики, автор которой – мой друг, промелькнёт и моё имя, простого академика!

Мы подняли бокалы, посчитав, что это очень удачный тост.

– Слушай, а почему бы тебе не перейти на работу в наш институт, в мою лабораторию? У нас, как и везде, много рутинной работы, но при живом уме, как у тебя, можно будет отыскать и что-нибудь интересное.

Меня уже и самого тяготило это настоящее, и если что тормозило, то только жилищный вопрос – бытовая сторона, так сказать. И всё это я изложил Борису.

– Да, – притормозил свои восторги Борис, – здесь нужно подумать.

Мы договорились о встрече через неделю и разошлись. За последнее время в мою общежитейскую каморку стали подселять командировочных, и это стало мне напоминать студенческое койко-место. Когда мы встретились с Борисом через неделю, он, немного смущаясь, сказал, что отдельной квартиры пока что нет. Но тут же предложил:

– А вот ордер на комнату в трёхкомнатной коммунальной квартире светит тебе хоть сейчас.

Глава 13. С Ленинградского на Ленинский

Тут нечего и думать – я согласился. Так что спустя кратчайшее время я переместил свои скудные пожитки с Ленинградского проспекта на Ленинский – как говорится, «пошёл по ленинскому пути». Помимо помещений в самом институте, где размещалась лаборатория Бориса Лебедева, имелся в Подмосковье и завод, где разработки изделий превращались в приборы, агрегаты, аппараты и после удачного внедрения в промышленность начиналось их серийное изготовление.

Борис положил передо мной стопку тем для разработки и предложил по своему вкусу выбрать что-нибудь. Осмотревшись, я перелистал эти темы и остановился на бытовой печке, работающей на угольной мелочи, для внедрения её в слаборазвитых районах, где нет газа, дров, туго с электроэнергией, но где имеется уголь или куда его можно доставить без проблем. Особенно уголь некондиционный, а сильно измельчённый – короче, угольная пыль, которую шахтёры презрительно называют штыб. Борис прокомментировал мой выбор как перспективный. И добавил, что, по его сведениям, разработкой такой печки занимаются болгары. А это значит, что наша печка может быть востребована и на экспорт.

Поселившись на новом месте, я стал ходить на работу пешком, а именно по Ленинскому проспекту, в середине которого была очень уютная пешеходная дорожка, обсаженная кустарником. Транспорт мчался в разные стороны слева и справа, но сильной загазованности не было. Таким способом я нанёс мощный удар по гиподинамии, которая попыталась разлагать мой организм при весьма малоподвижной работе в проектном институте.

С работы я также шёл пешком, по пути заглядывая в магазины. Окно моей комнаты выходило в большой, но достаточно уютный двор, засаженный пышной зеленью. Поскольку окно было сориентировано на юго-запад, то с обеда до вечера в комнате было очень светло и солнечно. В других двух комнатах жили разные соседи. В одной из них очень часто сменялись жильцы, другая же отличалась абсолютным постоянством.

– Как её сюда заселили, так она здесь и живёт, – подчёркивала соседка, хвастаясь своим ветеранством.

По виду это была несимпатичная, крупногабаритная баба. Часто мне приходилось просыпаться (особенно в выходные дни, когда была возможность понежиться и подольше поспать) от её зычного крика, оснащённого отборным матом. У её оппонента, другого соседа, голос был тонкий, визгливый, и оттого его матерщина казалась менее убедительной.

Так они «лаялись», начиная с кухни и мест общего пользования и далее – по коридору вплоть до дверей моей комнаты. Я дал себе слово: ни в коей мере не вмешиваться в эти базарные склоки, а держать как бы шведский нейтралитет. Эти воюющие стороны заискивали передо мной, стараясь заполучить во мне уж если не союзника, то хотя бы мою лояльность. Так я реально познакомился с действующими лицами коммунальных склок.

Соседи очень любили рассказывать о себе. Я же ничего о себе не рассказывал, да им это и не надо было. Мужичок-сосед был в разводе и разъезде, то есть в размене бывшей жилплощади. Соседка только что получила пенсионное удостоверение, а от работы в подарок – большой альбом с фотографиями. Работала она грузчиком в типографии – катала к резательной машине полуторатонные рулоны бумаги.

«Так вот откуда этот изощрённый мат! – мысленно подумал я. – Так вот где использовалась её физическая мощь!» Советская пропаганда все уши прожужжала миру о полной грамотности советских граждан, но в том, что это неправда, я убедился на конкретном примере.

Моя соседка-пенсионерка, работавшая грузчиком в типографии, не умела ни читать, ни писать. И что самое интересное – не испытывала в этом никакой нужды. А её зычный голос, сдобренный матом, не позволял в этом усомниться. Как бы то ни было, но первое время меня такое соседство не тяготило. Как-никак, у меня был свой угол, своя комната, причём не где-нибудь, а в самой Москве, столице нашей Родины, а эпитет «коренной москвич» звучал чуть ли не как «их благородие» – как звание, как титул. Планка среднего культурного уровня москвича была очень низкой. Основная масса этих «коренных москвичей» в лучшем случае была во втором поколении, и культура их мало интересовала. Они чванливо, со значением, как-то панибратски называли: «Третьяковка», «Кремлёвка», чтобы не отличались от них «Сёмка, в быту Шлёмка» и т. д. Я же, «наголодавшись», набросился на культуру во всех её ипостасях, со всей своей энергией и ответственностью. На моей теперешней работе не было нужды перенапрягаться, суетиться. Рамки всевозможных планов были размыты. А то как же – работа творческая. Это тебе не у станка, не у сохи! Здесь тонкая мозговая деятельность. Тут с налёта, с наскока ничего не получится – здесь нужен талант особый.