Почему тебя похитили (ЛП) - Лоуренс Дж. Т.

Пока Кеке делает себе укол инсулина в гостиной, Кирстен открывает дверцу своего старенького голубого «Смег» и шарит там, в поисках пары бутылок пива. От мысли об иголках ее пробирает дрожь, так что она никогда не смотрит, как Кеке делает укол. Просто от звука приложения на телефоне Кеке, отслеживающего уровень сахара, ее передергивает. Черная сумка застегнута на молнию, что означает, что Кеке закончила, и, когда подруга проходит в кухню, ее татуировка, нанесенная нано-чернилами, уже бледнеет. Белые чернила реагируют на уровень сахара в крови: когда он в норме, татуировка выцветшая, бледно-серого цвета. Когда ей нужен инсулин, она становится белой, и резко контрастирует с ее темной кожей. Выглядит жутковато.

С характерным шипением, Кирстен откручивает крышку и вручает бутылку Кеке, которая выглядит так, будто хочетчто-то сказать.

‒ Итак, ‒ начинает Кирстен.‒Никогда не знала, что ты умеешь терять дар речи.

‒ Думаю, тебе понадобится что-нибудь покрепче.

Она расстегивает свою черную кожаную куртку, вытаскивает папку и опускает ее на кухонный стол. Кирстен кладет на нее руку. Она теплая. Но Кеке забирает документы.

‒Для начала выпьем.

‒ По крайней мере, ты четко расставляешь приоритеты.

Кирстен натянуто улыбается. Папка, лежащая на кухонном столе, постоянно притягивает взгляд. В конце концов, ей приходит в голову мысль: наконец, хоть какое-то объяснение, какой-то шаг вперед. Она берет бутылку японского виски за горлышко и подхватывает два хрустальных бокала. Свободной рукой девушка вытаскивает несколько прозрачных силиконовых ледяных кубиков из морозильной камеры.

‒ Ты хоть когда-нибудь скучала по настоящему льду? ‒ спрашивает она.‒Я имею ввиду, лед по старинке, сделанный из замерзшей воды?

Она садится напротив Кеке, напротив папки.

‒ Нет, ‒отвечает Кеке. ‒ Это все равно, что скучать по электричеству с электростанции. Или по кабелям. Или телеконференциям. Или хештегам. Или церкви. Или движению против абортов.

‒ Или презервативам. Или загару, ‒ добавляет Кирстен.

‒ Никогда бы не подумала, ‒ говорит Кеке.

‒ Я надеюсь, что ты имеешь ввиду загар.

Кеке смеется.

‒ Ты знаешь, по чему я не скучаю? Рукопожатию, ‒ говорит Кирстен. ‒ Я всегда ненавидела трясти чью-то руку. Я находила это странным еще до того, как появилась Бактерия, до того, как люди перестали это делать. Это слишком… интимное… чтобы делать это с незнакомцем. Я не страдаю гермофобией, но…

‒ Я знаю! Тебя еще ребенком учили чихать в руку…

‒…и прикрывать рот, когда кашляешь…

‒ А уже в следующую минуту, ты пожимаешь руки всем в комнате.

Обе девушки скорчили друг другу рожицы.

‒ Знаешь ли, некоторые люди все еще так делают.

‒ Да, плохие привычки умирают медленно.

Горячительная жидкость отправляется в желудки.

‒ Итак, ‒ говорит Кирстен.‒Как дела?

Девушка отчаянно не хочет говорить о себе: она живет в ужасной стране, а ее Черная дыра зияет, пытаясь поглотить ее целиком. Кто захочет слушать о пустоте в душе? Кто хочет, чтобы ему докучали со своими Главными в мире проблемами, когда у людей и своих достаточно? Когда в такой период ее кто-нибудь спрашивает: «Как дела?», она всегда испытывает соблазн прокричать: «Превосходно!» и поменять тему разговора так быстро, насколько это возможно. Но Кеке хорошо ее знает.

Черная дыра ‒это пустота, которую девушка ощущает глубоко в себе. Она не помнит времени, когда ее там не было. Дыра, как живая, сокращается или расползается в зависимости от того, что происходит в ее жизни. Например, когда она влюбилась в Мармеладного Джеймса, дыра была такого размера, что помещалась в карман: небольшой румяный абрикос. Осознание же смерти родителей сделало дыру хрупким пластиковым вакуумным пылесосом, с акцентом на вакуумный. От неспособности забеременеть, дыра стала размером с плотно сжатый кулак, который свободно перемещается по телу, но чаще всего, остается между ребрами и сердцем. Время от времени, дыра растет или уменьшается без причины, и от этого девушка задумывается, существует ли другая версия Кирстен, которая влюбляется и охладевает, по-другому переживает подъемы и спады в (параллельной) жизни. Черная дыра ‒ это ее часть, но душа болит от мысли, что так будет до самой смерти.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Кеке меняет тему, чувствуя ее нежелание что-то рассказывать:

‒ Твои растения выглядят неплохо.

‒ Да.

Кирстен оглядывается по комнате, как будто забыла, что они вообще там.

‒ Они счастливы.

‒«Счастливы» явное преуменьшение. Твоя квартира ‒ настоящие джунгли.

Кирстен смеется.

‒ Нет, все не так.

‒ Так! Здесь уйма гребаного кислорода. Ты хоть помнишь, какого цвета стены?

‒ Не будь смешной.

‒ Если у меня когда-нибудь закончатся реальные истории, я вернусь сюда и сниму ультра-правдивый сюжет о тебе. Сумасшедшая леди садовница, живущая в джунглях Джози (прим. пер.: прозвище Йоханнесбурга). Мадам зеленые пальцы.

‒ Ха, ‒ произносит Кирстен.

Кеке изображает дикторский голос:

‒ Большинство одиноких женщин заводят кошек, но Кирстен Лавелл ‒ фанатка… флоры.

‒ Ха. Ха.

‒Барахольщики наслаждаются хранением гор старых контейнеров для еды, но эта женщина не может насытиться Растительностью.

‒ Это выставляет меня тупой неудачницей.

‒ Ее соседи позвонили властям, когда виноградные лозы начали ползти по стенам прямо на их кухни… было ясно: настало время вмешаться.

‒Ладно, шутница. Прекращай, сейчас же.

‒ Правда? Я повеселилась.

‒ Я вижу.

‒ Все начинается вполне невинно, знаешь ли. Папоротник здесь, орхидея там.

‒ Ах, да, те орхидеи. Растения для ворот.

Они улыбаются друг другу. Кирстен благодарна за такую компанию.

‒ Эрл Грей.

‒Что?

‒ Цвет стен, ‒ говорит Кирстен. ‒ Эрл Грей. Тот цвет, что возникает в голове, когда ты пьешь чай с бергамотом.

‒ Тебе лучше не говорить этого посторонним. Тебя отправят туда, где ты не сможешь нанести себе вред.

‒ Х-м-м. Звучит не так уж плохо.

Кеке снова наклоняется вперед. Пора перейти к делу.

‒ Итак. Есть новости от копов о… краже? Зацепки?

Кирстен качает головой.

‒ Ничегошеньки.

Боже, она ненавидит говорить об этом, думать об этом. Непроизвольно картинки вспыхивают у нее в голове. Разбитое стекло. Осколки на полу. Перевернутая мебель. Разорванные на клочья подушки. Пустой сейф.

Худшей частью была кровь. Отстраненно Кирстен тогда заметила, что крови было не много, но она была очень яркая(Свежийбагровый), как пролившаяся масляная краска. Кровь выглядела так, будто ожила и наступала на нее, затуманивая зрение и лишая воздуха: и этот жуткий металлический запах не забыть никогда! Лавина из тысячи медных шариков.

‒Совсем ничего? Ни одной зацепки? ‒настаивает Кеке.

‒ Если у них и есть зацепка, они ее не разглашают. Все, что я знаю ‒ это то, что изначально рабочей была версия, что ограбление дома пошло не по плану. Выглядит так, будто преступников было двое. Что-то о траектории пули и брызгах крови.

Кеке хмурится. Должно быть, это кажется странным, что кто-то говорит так отстраненно об убийстве своих собственных родителей. Но Кеке знает, что Кирстен не заплачет. Особенность Кирстен ‒абсолютный контроль над эмоциями.

Определенно, будут какие-то результаты судебной экспертизы. При кражах со взломом редко работают чисто. Обычно оперативники находят массу зацепок.

Тела выглядели как двухмерные бумажные куклы, те винтажные, которых одеваешь в бумажные одежки. Телу ее отца придали позу, как будто он был бегуном в книжке комиксов. У него на лбу небольшая дырка, а над сердцем расположен большой красный цветок. Руки ее набожнойматери, были сложены в молитвенном жесте и связаны черной кабельной стяжкой (Соленая лакрица). Оба лежат на боку, их восковые лица покоятся на выцветшем, грязном ковре.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

На руку Кирстен ложится прохладная ладонь, и она вздрагивает, поднимает взгляд и смаргивает картинки в своей голове.

‒ Ты в порядке? Я уверена, что ты все еще потрясена, не прошло и…