Демосфера - Илья Новак

— На нас же смотрят, — сказала она укоризненно.

Дан оглянулся: за окнами головы всех пассажиров мужского пола были повернуты в их сторону.

— Ну и что. Кому какое дело? Ты же не в своем инкубаторе. Сейчас ты никого не смутишь этим, даже если мы прямо здесь начнем...

— Нет! — сказала Ната, на которую, судя по всему, накатил один из ее приступов чопорности. — Не можешь потерпеть?

— Да ты пойми, это совершенно нормально, — принялся увещевать Данислав. — В университетских общежитиях даже нету раздельного проживания. Мальчиков и девочек селят не просто в общих корпусах, а в общих комнатах — по четыре-шесть человек, чтобы молодежь друг друга просвещала, понимаешь? — Говоря это, он медленно подступал к Нате, а она отступала, пока не уперлось спиной в ограждение.

— Мне так не нравится, — сказала она. — Не нравится, когда при этом на меня смотрят.

— Откуда ты знаешь? Ты что, делала это, когда на тебя смотрели?

Ната порозовела.

— Нет. Но я... я и так знаю. Это должно быть... — она наморщила лоб. Недостаток словарного запаса, да и вообще умения обращаться со словами, выражать мысли и, главное, чувства, заставлял ее часто морщить лоб. — Чтобы только вдвоем. Об этом не надо говорить и показывать это, и смотреть, потому что тогда... Ну, в общем...

— Исчезает таинство? — подсказал Данислав.

— Что? Да. Оно... Как ты сказал?

Так вот почему она не любила смотреть эротические фильмы, почему заставила его уйти с секс-шоу, на которое он ее когда-то повел, не любила даже разговоров на эту тему, хотя при всем этом в постели отнюдь не была пуританкой...

— Интимность пропадает, остается грубый секс, — пояснил Дан.

— Да... Что? Мне так не нравится. Тебе будет приятно, если... если мне не будет нравиться, когда мы это делаем?

Этот довод смутил его.

— Ну, нет, — сказал Данислав. — Нет, конечно, я не хочу делать это так, чтобы тебе не нравилось. Но хотя бы поцеловаться мы можем?

Раздался писк. На правом рукаве куртки Дана сидела свернувшаяся кольцом псевдоживая ящерица — биомеханический тонк. Данислав завел его недавно и уже хотел поменять, потому что, как выяснилось, это устройство раздражало его. А вот Нате подобное наоборот нравилось, забавляло — пришлось купить ей тонк-жука с игрушечным дизайном. Во лбу ящерки горел рубиновый глаз — жестикулярный датчик — и когда Данислав поднес к ней руку, она сама собой развернулась и прыгнула в ладонь.

— Да, Калем, — сказал Дан в щель под пружинным хвостом, то есть в динамик тонка. — Мы подъезжаем, скоро будет. Ага, давай...

Ната улыбалась. Дан положил руки ей на плечи и поцеловал.

Солнце горячим медом заливало тарелку наземной станции, окруженную покатыми стенами из пластистекла. Грузчик-колесничий с притороченной к животу тележкой похватал сумки и уложил к себе под брюхо.

Хотя они не виделись уже много лет, Дан сразу узнал появившегося на дорожке чернявого черноглазого Калема. Старый друг тоже колесничий: до колен ноги почти нормальные, а ниже — два органических колеса. Многочасовая хирургическая операция — и кость сложной формы, что-то вроде перевернутой Y, подвижно закрепленная в колене, охватывает колесо наподобие велосипедной ‘вилки’. В центре — сустав, сухожилия и прокачанные анаболиками ‘скользящие’ веерные мышцы; к окружности тянется тугая, как оболочка барабана, желтая кожа; обод — широкий ногтевой валик и твердая ‘шина’ из таких же ороговевших клеток, что и человеческие ногти. Три недели стационара, частичная перестройка нервной системы и вестибулярного аппарата, месяц ковыляния под бандажом — и кати куда хочешь.

Калем носил шорты, колеса оставались обнажены, хотя мода давно откликнулась на появление людей с модифицированными ногами: теперь для них делали так называемые шташины, брюки-зонтики, не скрывающие лишь нижнюю, касающуюся земли часть обода.

Шелестя и пощелкивая конечностями, Калем подкатился к Дану. Они обнялись.

— Это Ната, — представил Данислав, и бывший однокашник, а ныне — университетский преподаватель, схватил ее руку и энергично потряс. Он остался таким же порывистым и поверхностным, склонным легко воспринимать жизнь и избегать проблем. Дан заметил, что Ната слегка напряглась: в их поселке ни одного колесничего не было, она так до сих пор и не смогла привыкнуть. Калем же сиял улыбкой во все тридцать два покрытых белейшим кальцированным пластиком зуба. Они пошли к воротам, грузчик покатил следом тележку с сумками.

— Видел тут, как по мосту пронеслась колонна мобилей! — звучным голосом вещал Калем. Как и у многих преподавателей, в его скулу был имплантирован ‘громик’ — усилитель голоса. — Сигналили почем зря. Это те, что с вами на одном острове прилетели?

— Они. Там куча шишек. Прибыли на открытие нового общежития Красного Корпуса.

— То-то у нас с утра переполох, даже занятия некоторые отменили. Бюро шустрит, везде их солдатики носятся, все проверяют...

Бюро, как называли университетскую Службу Безопасности, не имело особых полномочий: Ректоры не хотели, чтобы в городе окрепла силовая структура, которая когда-нибудь может выйти из-под контроля и начать играть в собственные игры. Полиции как таковой не было вообще; Бюро, состоящее в основном из отставных вояк и подчинявшееся напрямую Проректору, обеспечивало безопасность на всей автономии. Здесь, в общем, было тихо: любые владельцы крупного бизнеса заинтересованы в притоке свежих молодых мозгов, и ни одной межкорпоративной войны на этой территории не случалось. Блюстителей порядка называли бюрами или, снисходительно, бюриками. Часто ими становились отчисленные за неуспеваемость студенты.

Выйдя за ворота, Дан встал, щурясь на солнце, охваченный внезапным приступом ностальгии. Низкие крыши и широкая полоса неба между ними, приглушенный шум токамобилей, прохожие, блеклые в дневном свете голограммные вывески...

Он никогда не понимал под Родиной историко-культурное наследие определенного этноса, как и государство, в котором родился, — тем более что и государств никаких не осталось, лишь Сознания, объединения автономных областей — и потому недоумевал, сталкиваясь с любым проявлением патриотизма. Патриотизм по отношению к чему? К стране? К территории какого-то подсознания? Но это лишь кусок земной поверхности с определенными границами! Родиной для него был набор воспоминаний о местах, людях, ситуациях и свои чувства, со всем этим связанные. Некое ментальное облачко в голове, маленькая внутренняя отчизна. Вот к ней можно испытывать любовь, ностальгию — но, как и в одну и ту же реку, в эту отчизну нельзя вернуться. А сейчас... Нет, он не помнил этого места, тихой улицы за воротами станции струнной дороги, но какие-то смазанные временем картины из закоулков памяти вдруг всплыли в голове и наложились на окружающее, заставив Данислава остановиться, жмурясь, поглядеть по сторонам и замереть, не дыша: он пытался остановить мгновение, задержать это теплое, сладкое и печальное ощущение прошлого, сотканного из солнечного пуха и золотых пылинок...

— Ну что, такси поймаем? — спросил Калем, и затопившее Данислава детство — нереальное, не такое, каким в действительности оно было, но идеализированное его сознанием, — детство это исчезло.

Прохожих было мало, иногда почти бесшумно проезжали машины — широкие, чтобы на заднем сидении могло поместиться несколько человек, и совсем узкие, для водителя и одного пассажира. Калем замахал рукой, останавливая челомобиль, и грузчик, выдвинув из тележки считыватель, хмуро сказал: ‘Пять кликов’. Приложив подушечку большого пальца к фотоэмульсионному кружку считывателя, Данислав коснулся сенсора с цифрой 5 на табло. Один клик — условная единица, равная одному шагу по Большой Гипертекстовой Библиотеке, нажатию на одну из перекрестных ссылок. На самом деле, платить за пользование электронным Гипертекстом не было необходимости, клик был лишь условной единицей, результатом общественной договоренности — символом единицы информации, которой оплачивались услуги и товары. Не имея под собой никаких материальных ценностей вроде золота (которое, как и драгоценные камни, ценностью быть давно перестало), клик тем не менее вполне успешно заменил деньги.

Считыватель застрекотал и втянулся обратно. Колесничий вытащил сумки. Покосился на Калема, возле которого как раз остановилось такси, сунул ему что-то в ладонь, развернулся и укатил.

— Можно я впереди поеду? — попросила Ната. — Там лучше видно.

— Давай.

Она села рядом с толстым водителем, Дан и Калем устроились позади. Расстояние между сидениями было достаточно широким, чтоб могли втиснуться колеса.

Водители такси, заступив на смену, своих машин до конца работы не покидали, а некоторые из них не вылезали неделями — оттого большинство таксистов страдало избыточным весом. Нижняя часть грузного тела была погружена в мягкий пластик шоферского гнезда. Функциями оно напоминало медицинское живокресло, только куда проще и дешевле — обеспечивало гигиеничный вывод естественных отправлений и через вживленные под ребра катетеры снабжало пищей. От приборной доски к телемоноклю на лице водителя тянулась гибкая белая спираль, по которой при каждом движении головы пробегали радужные кольца. Руки покоились в сенсорных пазах — специальных углублениях на приборной доске; движениями пальцев водитель управлял всеми системами, от включения и выключения фар до дверных фиксаторов. В большинстве подсознаний люди давно такси не водили, токамобили одной фирмы управлялись через геовэб упрощенным подобием искусственного интеллекта или штатными программистами. Но в Университетах водителям удалось отстоять свои права и вытеснить автоматизированные такси-сети, которые в разное время пытались развить здесь бизнесмены. Ректоры челомобильщиков поддерживали — по их мнению, живые таксисты предавали автономии аромат старины.