Том 4. Сорные травы - Аркадий Аверченко

— А-а, — сказало, подмигнув, его превосходительство, — вот ты где, славный мышонок! Когда же ты придёшь ко мне?

Гувернантка неожиданно вскочила и крикнула:

— Что это такое, как вы смеете говорить мне «ты»?

Его превосходительство было так изумлено, что даже закачалось.

— Ты… на «ты»… А как же тебя называть?

— Это безобразие! Прошу, прежде всего, называть меня на «вы».

Его превосходительство побледнело, как мертвец, и крикнуло:

— Караул, режут! Спасите, люди! Сюда!

В комнату вбежала жена, слуги.

— В чём дело? Что случилось?

С ужасом в лице его превосходительство указало пальцем на гувернантку и прохрипело:

— Революционерка… Забастовка… Предъявила политические требования и забастовала.

— Что за вздор! Какое требование?

— Говорит: называйте меня на «вы».

С этого началось…

Его превосходительство одевалось для прогулки и позвало прислугу.

— Что прикажете?

— Тыезд мой готов?

— Чего-с?

— Тыезд, говорю, готов?

— Ты…езд…

— Вот осёл-то, не буду же я говорить тебе — выезд. Ступай узнай!

— Так точно-с, тыезд готов.

Его превосходительство побагровело.

— Как ты смеешь, негодяй! Я тебе могу говорить тыезд, а ты мне — выезд. Понял? Теперь скажи — какова погодка?

— Хорошая-с, ваше превосходительство.

— Солнце ещё тысоко?

— Так точно, высоко.

— Ну то-то, можешь идти.

Спускаясь по лестнице, его превосходительство увидело швейцара и заметило ему:

— Почему нос красный? Тыпиваешь, каналья!

— Никак нет.

— То-то, а то могу тыбрать другого швейцара, не пьяницу. А зачем на лестницу нотый ковёр разостлал?

— Это новый-с.

— Я и говорю — нотый. Если не снимешь, завтра же тыгоню.

Потом, усевшись в экипаж, его пр-во завело разговор с кучером.

— Шапка у тебя, брат, потёртая.

— Так точно.

— Я думаю, тыдра на шапку хорошо будет.

— А я не знаю, ваше превосходительство, я такого меха и не слыхал.

— Как не слыхал? Обыкновенный мех.

— Не знаем-с. Выдра — это точно, есть.

— Вот дерево-то. Это для тебя она, может, и выдра, а для меня — тыдра.

— Оно можно было бы и выдру поставить.

— Если не найдем тыдру, то можно тыхухоль.

Кучер вздохнул и согласился:

— Можно и тыхухоль.

— Дурак, какой он для тебя тыхухоль! Разговаривать не умеешь.

Прогуливаясь по Стрелке и греясь на солнышке, его превосходительство думало:

«Скоро тыборы в Думу. Кого-то они тыберут? Во что тыльется народная воля?.. Уты, прежние времена прошли, когда можно было тыдрать мужика и тыбить у него из голоты эту самую народную волю».

Увлечённое этими невесёлыми мыслями, его пр-во не заметило, как толкнуло какого-то прохожего и наступило ему на ногу.

— Ой, послушайте, нельзя ли поосторожней!

— Извини, голубчик, я не заметил твоей ноги.

— Прошу вас, — раздражённо крикнул незнакомец, — называть меня на «вы»!

— Ш-што-с? Предъявление требований! Политических! Забастовка, баррикады!

Его превосходительство выхватило револьвер и скомандовало: пли!

Потом, сжалившись над упавшим от ужаса незнакомцем, его превосходительство наклонилось над ними сказало:

— Вот видишь ли, голубчик. Ты мне, конечно, должен говорить «вы», а я тебе могу сказать «ты».

— Почему?

— Потому что я по чину старше.

И тогда, приподнявшись на локте, крикнул незнакомец с деланным восхищением:

— Здорово сказано! Умнейшая голова. Настоящая выква!

Виктор Поликарпович

В один город приехала ревизия… Главный ревизор был суровый, прямолинейный, справедливый человек с громким, властным голосом и решительными поступками, приводившими в трепет всех окружающих.

Главный ревизор начал ревизию так: подошел к столу, заваленному документами и книгами, нагнулся каменным, бесстрастным, как сама судьба, лицом к какой-то бумажке, лежавшей сверху, и лязгнул отрывистым, как стук гильотинного ножа, голосом:

— Приступим-с.

Содержание первой бумажки заключалось в том, что обыватели города жаловались на городового Дымбу, взыскавшего с них незаконно и неправильно триста рублей «портового сбора на предмет морского улучшения».

«Во-первых, — заявляли обыватели, — никакого моря у нас нет… Ближайшее море за шестьсот верст через две губернии, и никакого нам улучшения не нужно; во-вторых, никакой бумаги на это взыскание упомянутый Дымба не предъявил, а когда у него потребовали документы — показал кулак, что, как известно по городовому положению, не может служить документом на право взыскания городских повинностей; и, в-третьих, вместо расписки в получении означенной суммы он, Дымба, оставил окурок папиросы, который при сем прилагается».

Главный ревизор потер руки и сладострастно засмеялся. Говорят, при каждом человеке состоит ангел, который его охраняет. Когда ревизор так засмеялся, ангел городового Дымбы заплакал.

— Позвать Дымбу! — распорядился ревизор. Позвали Дымбу.

— Здравия желаю, ваше превосходительство!

— Ты не кричи, брат, так, — зловеще остановил его ревизор. — Кричать после будешь. Взятки брал?

— Никак нет.

— А морской сбор?

— Который морской, то взыскивал по приказанию начальства. Сполнял, ваше-ство, службу. Их высокородие приказывали.

Ревизор потер руки профессиональным жестом ревизующего сенатора и залился тихим смешком.

— Превосходно… Попросите-ка сюда его высокородие. Никифоров, напишите бумагу об аресте городового Дымбы как соучастника.

Городового увели.

Когда его уводили, явился и его высокородие… Теперь уже заливались слезами два ангела: городового и его высокородия.

— И-зволили звать?

— Ох, изволил. Как фамилия? Пальцын? А скажите, господин Пальцын, что это такое за триста рублей морского сбора? Ась?

— По распоряжению Павла Захарыча, — приободрившись, отвечал Пальцын. — Они приказали.

— А-а. — И с головокружительной быстротой замелькали трущиеся одна об другую ревизоровы руки. — Прекрасно-с. Дельце-то начинает разгораться. Узелок увеличивается, вспухает… Хе-хе… Никифоров! Этому — бумагу об аресте, а Павла Захарыча сюда ко мне… Живо!

Пришел и Павел Захарыч.

Ангел его плакал так жалобно и потрясающе, что мог тронуть даже хладнокровного ревизорова ангела.

— Павел Захарович? Здравствуйте, здравствуйте… Не объясните ли вы нам, Павел Захарович, что это такое «портовый сбор на предмет морского улучшения»?

— Гм… Это взыскание-с.

— Знаю, что взыскание. Но — какое?

— Это-с… во исполнение распоряжения его превосходительства.

— А-а-а… Вот как? Никифоров! Бумагу! Взять! Попросить его превосходительство!

Ангел его превосходительства плакал солидно, с таким видом, что нельзя было со стороны разобрать: плачет он или снисходительно улыбается.

— Позвольте предложить вам стул… Садитесь, ваше превосходительство.

— Успею. Зачем это я вам понадобился?

— Справочка одна. Не знаете ли вы, как это понимать: взыскание морского сбора в здешнем городе?

— Как понимать? Очень просто.

— Да ведь моря-то тут нет!

— Неужели? Гм… А ведь в самом деле, кажется, нет. Действительно нет.

— Так как же так — «морской сбор»? Почему без расписок, документов?

— А?

— Я спрашиваю — почему «морской сбор»?!

— Не кричите. Я не глухой.

Помолчали. Ангел его превосходительства притих и смотрел на все происходящее широко открытыми глазами, выжидательно и спокойно.

— Ну?

— Что «ну»?

— Какое море вы улучшали на эти триста рублей?

— Никакого моря не улучшали. Это так говорится — «море».

— Ага. А деньги-то куда делись?

— На секретные расходы пошли.

— На какие именно?

— Вот чудак человек! Да как же я скажу, если они секретные!

— Так-с…

Ревизор часто-часто потер руки одна о другую.

— Так-с. В таком случае, ваше превосходительство, вы меня извините, обязанности службы… я принужден буду вас, как это говорится, арестовать. Никифоров!

Его превосходительство обидчиво усмехнулся.

— Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают меня одного.

Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши.

— Ага! Так, так… Вместе разрабатывал?! С кем?

Его превосходительство улыбнулся.

— С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник.

— Да-а? Кто же этот человечек?

Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок:

— Виктор Поликарпович.

Была тишина. Семь минут.