Секрет лабиринта Гаусса - Вячеслав Имшенецкий

Дед, трясясь телом, проговорил:

— Из винтаря надо было стрелять.

Тане стало жалко Игната Андреевича, и она, незаметно толкнув Шурку, шепнула:

— Перестань. — И громко спросила: — Дедушка, а что такое винтарь?

— Это мы так винтовку называем. У меня тоже добрая винтовочка была. Она хоть на тыщу метров любого заколдованного призрака насквозь бы взяла.

— Дедушка, а где она сейчас?

Дед Игнат обрадовался перемене разговора и с готовностью стал рассказывать о своей винтовке.

— Сейчас ее у меня нету. Милиция еще до войны отобрала. Сам виноват. По моей глупости. Подарил мне ее, ребятки, один ученый, правда, из немцев. В тридцатых годах он здесь шастал. Называл себя литератором.

Петька вздрогнул и, не веря своим ушам, спросил:

— Как, дедушка, вы его называли?

— Фамилию я не помню. Литератор да литератор. Сказки всякие любил слушать. Прилипчивый такой был, просто ужас. Расскажи то да расскажи это. Как-то услышал он про одну брошенную деревню — Жаргино называется. — Ребята затаили дыхание. — Привязался ко мне: ты, говорит, дед, старый таежник, должен знать эту деревню. Ходил за мной, как тень и ныл — «Вспоминай, дед, вспоминай». А я этих деревень, брошенных на своем веку, перевидел, не приведи, господь, сколько, может, и Жаргино встречал, да позабыл.

— Дедушка, а зачем ему нужно было Жаргино?

— Не знаю. Может, думал, там кто и остался, и сказку ему расскажет. Какой спрос с ученого-то…

Дед потер руки над костром:

— В общем, привез он мне в подарок винтовку. Отдал. Вином заграничным угостил и говорит: а ты, Игнат Андреевич, составь мне карту, как попасть в Жаргино. Хотя бы, говорит, примерную. Я за картой, мол, приеду в следующий раз и пойду по ней в Жаргино. Винтарь добрый оказался. Глаза у меня разгорелись. Сходил к знакомым таежникам. В ту пору им лет по сто было, сейчас давно в земле сырой лежат.

Дед тяжко вздохнул.

— Да-а, от старости, ребятки, не спасешься. Лечись хошь чем. Хоть там рога-панты настаивай, хоть этот самый корень женьшень пей, все равно не уйдешь от старости. Помню одного…

Петька незаметно дотронулся до Тани. Она поняла.

— Дедушка, обождите, дедушка. Вы нам про винтарь рассказывали…

— А на чем я остановился?

— Вы сказали, что пошли к знакомым старикам.

— Ну вот, обошел их всех. Кое-чего тут сам вспомнил. И посулил ученому немцу составить карту к следующему приезду. Он рад, нож мне еще добрый подарил. А я от удовольствия пообещал проводником быть до самого Жаргино. Уехал немец, а меня сомнение взяло. Хоть мы с фашистами тогда и не воевали, зачем ему, думаю, карта. Пошел я в милицию, а там меня же обругали, дурной головой назвали. Велели помогать литератору. Он, оказывается, за границей профессором считался, с дуру я и про винтарь ляпнул. Приехали, забрали. И велели, если немец приедет, сказать ему, что винтарь я, мол, потерял.

Дед бросил несколько хворостин в костер:

— Но немец больше не приехал, а потом началась война.

— Дедушка, а карту вы ему составили?

— А как же. Я же слово давал. Карта, по честности говоря, неточная вышла. С чужих слов составлять хуже нет. Прямо на карте я написал, чтоб от Пихтовой шел строго на юг.

Петька пододвинулся прямо к огню:

— И нигде, дедушка, не сворачивать?

— Почти нигде. Хребты, конечно, надо обходить. Ha карте я все указал. И спрятал ее у себя в Тунке. В избушке своей под порог положил. Под дощечкой, как мы с немцем договорились, ямку выдолбил и туда спрятал. А он так и не пришел.

— Дедушка, может, он взял, когда вас не было?

— Карта на месте, я по весне ходил в Тунку, поднял дощечку, пощупал. Трухлявая стала, а лежит.

Таня, Тимка, Шурка заерзали на месте. Они, казалось, ошалели от сообщения сторожа. Только Петька был осторожным.

— Дедушка, а вот у Шурки в Тунке тоже родственники есть.

— А кто будет? — спросил дед.

— Мамкина сродственница, тетя Аня.

— Да что ты говоришь! По фамилии-то как будет, Михеевских или Кобелева?

— Кобелева!

— О! Да мы с тобой земляки. Я тоже Кобелев по фамилии.

Глаза у деда Игната заблестели:

— Ишь ты, родню встретил.

Петька опять вступил в разговор,

— Мы, дедушка, в Выдрино идем, по пути зайдем в Тунку. Шуркину тетю Аню попроведуем.

— Хе — попроведать. Да в Тунке-то уж никто не живет. На фронт кто уехал, а кто на завод подался в Иркутск.

— А где же тетя Аня?

— Давно уехала с военным поездом, который раненых возит. Последний год я в Тунке один жил. Избушка моя на самом отшибе. Маленькая. В распадочке, у скалы стоит. Видел — нет? — спросил он Шурку,

— Видел, дедушка! — нагло врал Шурка.

— Так это моя и есть. Как-то туда приезжала милиция. Шпионов вроде ловить. Осмотрели пустые дома, шпионов не оказалось, а, может, кто предупредил, успели в тайгу удрать. — Ребята переглянулись. Дед продолжал: — Одному там жить стало неприятно, и собрался я к сестре Ольге ехать. А тут в самый раз удача вышла. Позвали меня этот лагерь охранять. Должность, думаю, солидная, не каждому такое предложат, запер дверь в избушке и прямиком тайгой сиганул сюда. — Он блаженно улыбнулся: — Живу теперь, как король на именинах. — Дед посмотрел на блестевшую в черном небе высокую звезду и сладко зевнул: — Пора спать, ребятки.

Легли в сенях на теплую медвежью шкуру. И сразу сон стал туманить сознание. Только Шурка еще вставал, разговаривал у костра с дедом о Тунке и нудно выпрашивал волчий капкан и какую-то веревку, и громко божился, что все отдаст на обратном пути. Таня слышала, как дед доставал с полки капкан, как снимал веревку, натянутую через весь двор.

«Окаянный попрошайка, — подумала Таня про Шурку, — вечно что-нибудь клянчит».

И всю ночь Тане снилась почему-то веревка: запутанная и бесконечная, похожая на таежную тропу. И снилась война.

Утром разбудил дед Игнат:

— Вставайте, служивые, в путь-дорогу собирайтесь.

Проснулись сразу. Жмурясь от солнца, вышли на крылечко. Вчерашний костер все еще дымил. На красных углях стоял чайник, зеленая крышка подпрыгивала, выпуская струйки пара. За чаем дед Игнат, наклонившись вперед, шепотом заговорил:

— Ребятки, оставайтесь у меня на все лето, зачем вам впроголодь мыкаться по станциям. Я с директором поговорю, она добрая, меня уважает. — Дед посмотрел на зеленые корпуса. — Продукты у нас лишние есть на четыре персоны. — Он погрозил пальцем: — Только ни гу-гу. В этом году к нам в лагерь должны были приехать дети. Четыре человека. Знаменитые. В газете писалось, они немецкого шпиона выследили.

Глаза у деда засветились радостно:

— А потом прибыли в Москву. И прямо главнокомандующему докладывают: — Задание Родины выполнили. — Дед Игнат отхлебнул глоток чаю. — У нас много поначалу о них говорили. Ждали их. А они не приехали. Понятно. Знатные стали. Что им наш лагерь. Питание скудное. Одеяльца заштопанные. Обуток нет вовсе. А они, счастливцы, поди, каждый день пироги пшеничные едят, пряниками заедают.

Дед поставил кружку с чаем на землю:

— И пешком они не ходят, а разъезжают на автомобиле. Им, говорят, сам товарищ Климент Ефремович Ворошилов подарил.

Свой рассказ дед закончил неожиданно:

— Оставайтесь у меня, харчи будут. Вас как раз четверо. Хватит.

Ребята поняли, что это о них ходит такая легенда. Они поблагодарили деда Игната за гостеприимство, но оставаться отказались. Прощаясь, дед Игнат совсем растрогался и, скинув с себя заштопанную телогрейку, подарил Тане:

— Носи, девочка, на здоровье.

Глава 4

Петька повел свой отряд прямо в гору. Таня несколько раз оглядывалась назад и видела внизу на поляне возле корпусов лагеря деда Игната, напутственно махавшего им рукой.

— Быстрей! Давайте, быстрей! — непонятно почему торопил Петька. Хватались руками за кусты багульника, лезли на крутизну. Останавливались на несколько секунд и снова шли. Наконец одолели седловину горы. Где-то здесь, говорил дед Игнат, проходила тропа, ведущая в Тунку. Сбросили с плеч мешки. Повалились в мох, как в пуховую перину.

— В Тунке успеть бы взять дедовскую карту.

— Успеем, Петька, — отозвался Тимка. Заулыбались. Через несколько минут ребята поднялись отдохнувшие. Поклажу решили разложить поровну, но Шурка вдруг закапризничал, и Петьке, кроме своего мешка с вещами, пришлось нести связку веревок и тяжелый капкан. Он его повесил на спину. Капкан походил на чугунную сковородку. Дуги были двойные, по бокам утыканные острыми штырями, чтоб ни рысь, ни волк не могли выдернуть зажатую лапу.

Шурка почти ничего не нес — обиделся. Он думал, что его будут хвалить за вчерашнюю находчивость, но все молчали, как будто, так и надо. Даже за капкан и веревку, выпрошенные у деда, доброго слова не сказали. Он шел и сердился. Именно он, Шурка Подметкин, выведал у сторожа тайну немецкого литератора, а Тимка или Петька даже спасибо не сказали. Скоро придут они в Тунку, отыщут пустую избушку деда Игната, вытащат из-под порога карту, дойдут до Жаргино. Путь не близкий, зато оттуда до лабиринта Гаусса, как говорил Петька, рукой подать. Там найдут они спрятанные колчаковцами золотые деньги…