Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография - Эмир Кустурица

– Это благодаря квартирантам, сынок, – объяснила мне мать.

Я по-прежнему ничего не понимал, но заметил, что в доме живут две семьи с другими фамилиями. Первая, по фамилии Котник, проживала на верхнем этаже при входе в большой коридор, а вторая, Бегич, занимала первый этаж. Это и были квартиранты. Несмотря на свой обветшалый вид, этот дом остался в моей памяти как самый красивый дом моего детства.

Мой отец не был против, чтобы я проводил уик-энд в этом доме, но тем не менее любил повторять моей матери:

– Повсюду в мире люди женятся и уходят от родителей, чтобы вести свою собственную жизнь. Тогда как твоя семья, Сенка, живет, как в Средневековье. Ничто не заставит их оторваться от юбки своей матери!

Это был один из тех редких случаев, когда отец и мать были согласны друг с другом.

– Что за жизнь в коммуналке, – повторяла она, гордясь нашей полуторакомнатной квартирой.

Поскольку у меня не было ни брата, ни сестры, я как раз хотел бы жить в такой «коммуналке». Когда я ночевал у Эдо, Дуни, Сабины и Аиды, мне казалось, что они и вправду становились моими родными братьями и сестрами.

Несмотря на свою болезнь, мать Сенки готовила кромпирусу, слоеный картофельный пирог из гречишной муки. Ни один слоеный пирог в мире не мог сравниться с пирогом нашей Матери. Сенка утверждала, что все это благодаря железной печи, в которой он выпекался и которую топили деревом или углем.

Пока я ел, Мать гладила меня по волосам, а я просил ее рассказать, что она хранит под кроватью в чемодане, который мы прозвали волшебным сундуком. Я теребил ключ, висевший у нее на шее, словно медальон, и слушал ее.

– Ничего, кроме бриллиантов и сапфиров! – отвечала она, тихонько посмеиваясь, насколько ей позволяла болезнь. – Когда я уйду в мир иной, то оставлю все это своим детям.

Мы, дети, не хотели, чтобы она умирала, но Эдо, Дуня, Аида, Сабина и я частенько ложились на пол и пытались угадать, что было спрятано в волшебном сундуке нашей Матери. Мы играли в эту игру, придумывая, что сделаем с сокровищами, когда они достанутся нам по наследству. Эдо говорил, что обменяет бриллианты на деньги и отправится в Лувр смотреть картины величайших художников мира. Как-то он сказал мне, что одна только улыбка Моны Лизы стоит того, чтобы съездить в Париж. Что касается меня, я хотел купить «улицу грёз» – так мы называли улицу Стросмайер, которая каждый Новый год превращалась в рай для детей. Дуня собиралась оставить сбережения на потом, когда она вырастет и создаст свою семью. Аида мечтала стать Элизабет Тейлор, поскольку у той были фиалковые глаза, а ее сестра Сабина просто хотела, чтобы ее отец перестал пить!

Дядя Адо, отец Аиды и Сабины, был офицером авиации и имел обыкновение начинать свои фразы со слов: «Несмотря на весь мой ум». И только потом следовало продолжение.

– Кем ты работаешь, дядя Адо? – как-то спросил его я.

– Несмотря на весь мой ум… я – пилот, мой мальчик.

– Чтобы стать пилотом, много ума не надо…

– О! Для этого, конечно. Но если бы мне повезло, я мог бы управлять космическим кораблем.

– Как Гагарин?

– К сожалению, мы живем в маленькой стране, и у нас недостаточно возможностей для космических разработок, здесь нужны крупные инвестиции.

Дедушка терпеть не мог дядю Адо.

– Кто пилот – он? Да он работает журналистом в казарме Райловаца![16] – рассказал он мне однажды.

Дядюшка Адо, насколько я понял, не был обычным лгуном. Поскольку он носил синий костюм, то ответил так на мой вопрос, чтобы доставить мне удовольствие: он знал, что, как и все мальчишки, я обожаю самолеты. Адо прилагал все усилия, чтобы сделать счастливым моего кузена Эдо, заменив ему, насколько возможно, его отца Акифа. Когда на прилавках рынков Сараева появлялись первые бананы и апельсины, он покупал их, возвращаясь из казармы Райловаца, и выкладывал на стол в комнате, где жили Эдо, Дуня и их мать Биба. Его собственные дети всегда были на втором месте. Адо отправлялся на работу в безукоризненно чистом костюме, а возвращался обычно со следами штукатурки и земли на синей форме. Однажды он принял решение раз и навсегда покончить с алкоголем, что несказанно обрадовало мою тетю Изу.

– Я не выпью больше ни капли, а ты сядешь на диету, – объявил он.

Моя тетя, пришедшая было в восторг от того, что ее муж собирается бросить пить, моментально встревожилась при мысли, что отныне ей придется следить за своим питанием:

– Ты же знаешь, Адо, я ем как воробышек!

Дядюшка Адо остался непреклонен:

– Значит, не будешь есть вообще, даже как воробышек, посмотри, какая ты толстая. Отнеси все деньги в банк, положи их на сберегательный счет на два года, пока кризис не минует.

Моя тетя сделала все так, как велел ее муж. Но уже на следующей неделе Аида и Сабина с воплем ворвались в комнату дедушки:

– Папа бьет маму и требует, чтобы она забрала деньги из банка!

Дедушка утихомирил эту ссору, как и множество других в доме номер два по улице Мустафы Голубича.

Когда дедушка возвращался с работы, мы всегда радостно бросались ему навстречу. Он приносил нам сливы, инжир, все эти маленькие гостинцы, которые мог себе позволить государственный адвокат. Я был не так близок с дедушкой, как Эдо, и испытывал по этому поводу ревность. Но их особые отношения объяснялись тем, что они жили под одной крышей. Я сблизился с дедом в тот период, когда он научил меня свистеть. Все считали, что его любимая песня – «Муйо подковывает коня под луной», тогда как в действительности он обожал песню «Битлз» «When the saints go marching in…». Но он быстро заметил, что я не на шутку разошелся и мог насвистывать до поздней ночи.

– Не свисти ночью в доме, разбудишь дьявола! – одернул он меня.

Чтобы хоть немного развеселить нашу больную Мать, он говорил ей:

– Старушка моя, я побрился, сегодня вечером колоться не буду.

Однажды мы с Эдо обнаружили его неподвижно лежащим на балконе и разглядывающим фотографии обнаженных женщин из журнала «Старт». Вся странность состояла в том, что выдранные из журнала страницы были развешаны на веревках посреди белья, сохнущего на солнце.

– Ты спишь, дедушка? – спросил я.

Он поспешно спрятал порнографический журнал под матрац и снял страницы с бельевой веревки.

– Смерть, мои дети, похожа на рубашку – всегда висит на спине! – заявил он.

Я не улавливал связи между обнаженными женщинами и смертью, похожей на рубашку, но добавил:

– А еще больше – на майку, которая прилипает к спине.

– Малыш, у тебя правильные мысли, и что еще важнее, ты делаешь правильные выводы.

Это была шутливая сторона моего дедушки.

Его серьезная сторона проявлялась каждый вечер ровно в десять часов. В это время Акиф, брат моей матери, возвращался домой. За полчаса до этого дедушка входил в комнату детей, снимал пластинку «Битлз» со старого граммофона, который остался у нас после отъезда господина Фишера, бывшего владельца.

– Так, всем на горшок и спать! – объявлял он.

Когда я хвастался, что уже сходил в туалет, он отвечал:

– Сходи еще разок, это бесплатно.

Оберегать ночной сон своего сына Акифа, отца Дуни и Эдо, было для деда самым строгим правилом в доме. С опаской и почтением мы смотрели, как наш дедушка проверяет, все ли готово к приходу его сына. Акиф, работавший представителем фирмы «Philips» в Боснии и Герцеговине, был лично знаком с королевой Голландии. После войны он выпал из своего джипа и с тех пор страдал эпилепсией. Это была официальная версия. Мой отец не верил ни слову из этой истории с аварией. Он считал, что скрывать такие вещи от своих близких недостойно цивилизованного человека.

– Достоевский тоже страдал эпилепсией, и что с того? О подобных рисках следует знать заранее. Какие еще автомобильные аварии и прочая чушь?! Эпилепсия передается по наследству! – гневно говорил он, повторяя моей матери, что лишь чудом Эдо и Дуне не передалась эта тяжелая болезнь.

Кровать дедушки стояла рядом с дверью, соединяющей две комнаты: столовую, служащую спальней моим бабушке с дедушкой, и комнату их сына. Часто я тайком наблюдал за дядей Акифом, когда он направлялся в свою спальню. Однажды, спрятавшись за дверью комнаты, где жили Эдо, его сестра Дуня и их мать, я принялся подглядывать в замочную скважину. Я не заметил, что ручка двери опустилась и язычок уже не держит ее. Когда дверь открылась, я вывалился в коридор. Дядя, увидев меня распластанным на полу, приподнял свою шляпу, чтобы придать пикантности этой странной встрече, словно он приветствовал важную персону.

– Как дела, мой Эмир? – спросил он, погладив меня по волосам.

Я пожал плечами, он снова надел шляпу и вошел в свою комнату. Когда я спросил Эдо, почему его родители не разговаривают друг с другом, он ответил:

– Он считает, что она ему изменила, но она тоже знает, что он ей изменял. В итоге расплачиваемся мы с Дуней. Перед тобой, по крайней мере, он снял шляпу, меня он вообще в упор не видит, когда проходит мимо!