Убийство от-кутюр. Кто подарил ей смерть? - Мойес Патрисия

— Ну… Если ты действительно так считаешь, Эмми…

Вот так и началась карьера Вероники Спенс. Понадобилось совсем немного времени для того, чтобы с уверенностью сказать — она подходила для работы моделью. Уже через полгода у нее было достаточно контрактов, а сейчас, в девятнадцать, она удостоена чести участвовать в парижских фотосессиях «Стиля». За последние полгода она переехала из своей комнатки на Сидни-стрит в хорошую квартиру на Виктория-Гроув, которую снимала вместе с другой моделью — девушкой по имени Нэнси Блейк, обладательницей иссиня-черных волос, самых больших зеленых глаз в Лондоне и выражения лица милого избалованного котенка.

Сама Вероника была вся цвета меда — золотые волосы, нежная кожа, которая, казалось, навсегда сохранила деревенский загар, и широко раскрытые светло-карие глаза. Она выглядела как идеальная соседская девчонка. Ее внешность напоминала о простой деревенской жизни, о запахе сена, жимолости и свежевыпеченного хлеба — и именно то, что искали фотографы.

Вероника стала известной после фотографии Паркинсона, на которой она стоит по колено в деревенском пруду в окружении уток и маленьких мальчиков. Разумеется, платье было безнадежно испорчено, но, учитывая, что фото позволило продать тысячи таких же, никто не возражал. Потом Генри Кларк по шею закопал ее в стог сена для своей знаменитой цветной рекламы новой линии декоративной косметики «Деревенский мед». Вернье сфотографировал ее в купальнике в бассейне на Долфин-сквер, а Дормер усадил в открытой двери вертолета в пятидесяти футах над башней Кентерберийского собора. В девятнадцать Вероника зарабатывала вдвое больше, чем ее выдающийся дядя — главный инспектор Генри Тиббет из Скотленд-Ярда.

Несмотря на все это, Вероника, к восторгу Эмми, осталась такой же простой и полной энтузиазма. Она никогда не забывала, что своей интересной жизнью обязана вмешательству Эмми, так что даже в безумной веренице парижских показов нашла время, чтобы написать письмо любимой тетушке.

Эмми еще раз перечитала письмо. Они возвращаются во вторник. Сегодня среда, так что Вероника, должно быть, уже дома. Наверное, следует позвонить ей чуть попозже и пригласить выпить чего-нибудь. Эту мысль, как сон, оборвал звонок телефона. Эмми тут же поняла, что это Вероника, и слегка удивилась тому, что девочка звонит в половине одиннадцатого утра — как раз в то время, когда ее работа в «Стиле» должна быть в самом разгаре.

Эмми знала, что это Вероника, но оказалась не готова к той вспышке эмоций, которая пронеслась по проводам и взорвалась в трубке у ее уха.

— Тетя Эмми! О Господи! Хорошо, что я до тебя дозвонилась! Случилось что-то ужасное! Действительно ужасное! Дядя Генри здесь, и все сходят с ума, и все это так ужасно, но жутко интересно, и ее только что унесли…

— О чем ты, Ронни?

— Ты разве не видела? Это уже в новостях, и тут везде полицейские и репортеры, и Дядюшка сходит с ума.

— Генри сходит с ума?

— Я не сказала, что он. Я сказала, Дядюшка.

— Вероника, постарайся говорить яснее. Откуда ты звонишь?

— Из «Стиля», разумеется. То есть не совсем, из телефонной будки за углом. Дядя Генри сказал, что я могу идти и…

— Генри? Господи, что Генри-то делает в «Стиле»?

— Ну разумеется, он здесь. А как же?

— В каком смысле?

— Потому что ее убили.

— Кого убили?

— Ну на самом деле я не знаю…

— Ронни!

— Я хотела сказать, что на самом деле я ее не знаю. То есть не знала. Мисс Пэнкгерст. Она была второй после мисс Френч — главного редактора. Говорят, что ее отравили, и мне кажется, что Дядюшка знает что-то, что не хочет говорить дяде Генри. То есть он, конечно, не знает, что это дядя Генри.

— Думаю, — сказала Эмили, — что тебе лучше всего сесть в такси и приехать сюда. У меня такое чувство, будто я схожу с ума.

— Думаешь, я говорю непонятно? — спросила Вероника. — Ты этого просто не видела. Я буду через десять минут.

Главный инспектор Генри Тиббет прибыл в редакцию «Стиля» около девяти. На улице к этому времени уже успела собраться толпа зевак и несколько приятных и терпеливых молодых констеблей сейчас пытались убедить их разойтись. За исключением этого все выглядело довольно спокойно. Генри прошел в холл XVIII века, где обнаружил стоящего на страже внушительного вида сержанта.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Рад вас видеть сэр, — сказал он так, будто это было правдой, — у нас будут проблемы, поверьте мне.

— Что вы имеете в виду?

— Женщины, — пояснил сержант, — истерики. Модели и иже с ними.

— Не вижу ни одной, — заметил Генри. — Куда вы их дели?

— Они еще не приехали, слава Богу. Тут только группа уборщиц и швейцар, который и обнаружил тело.

— Тогда почему вы так уверены?

— Вы знаете, что это за место, сэр? — Сержант мрачнел с каждой секундой. — Это модный журнал. Чертов курятник.

— Когда приходят сотрудники? — поинтересовался Генри.

— Теоретически в половине десятого, — ответил сержант, — но если верить швейцару, сегодня многие придут позже.

— Почему?

— Прошлой ночью они работали допоздна, насколько я… — Со стороны входной двери послышался шум, Генри обернулся и увидел, как внушительных габаритов констебль борется с молодым человеком в кожаной куртке. Сержант вздохнул. — Видите? — сказал он Генри, а затем, повернувшись к молодому человеку, бросил: — Я десять раз уже сказал, чтобы вы уходили!

— Мой конверт! — закричал молодой человек. — Вы не понимаете! Я должен получить мой конверт! Это Париж!

— Где Париж?

— В конверте, разумеется. Мы должны были сдаться в набор в восемь!

— Псих, — флегматично заметил сержант. — И это только начало.

— Подождите, — вмешался Генри. — Я правильно понимаю, что вы ждете каких-то отчетов из Парижа, которые следовало сдать в печать в восемь часов?

Перед молодым человеком, казалось, забрезжила надежда.

— Вы не можете их достать, сэр? Это чертовски срочно, правда.

— Здесь случилось серьезное происшествие, — сказал Генри, — погиб человек. Вам лучше всего позвонить в типографию и сказать, что произошла задержка. А потом подождите здесь. Я сделаю все, что смогу.

— Спасибо, сэр. Вы его ни с чем не спутаете. Он должен быть в кабинете редактора, а на нем надпись «“Пикториал принтерз” — отдать курьеру». И если бы вы только смогли добыть его поскорее, сэр…

Его мольбы все еще звучали в холле, когда Генри и сержант вошли в лифт.

— А теперь, — сказал Генри, — введите меня в курс дела.

Рядом с большим и представительным сержантом он выглядел маленьким и незначительным — неприметный человек за сорок со светло-русыми волосами, большими голубыми глазами, тихим голосом и застенчивой манерой держаться, — но его внешность была обманчиво простой в том же смысле, как и маленькие черные платья от Монье. Сержант хорошо знал, что должен дать точный и полный отчет, и тщательно подбирал слова.

— Меня вызвал, — начал он, — констебль Хатчинс, дежуривший на этом участке. Это было в семь пятьдесят пять. По всей видимости, наш приятель с парижским конвертом выбежал из здания и едва не сбил констебля с ног. Хатчинс уже говорил с ним — в пятнадцать минут восьмого, — когда парень пытался разбудить всех в здании, чтобы добраться до своего драгоценного конверта. Очевидно, что женщина, которая должна была ему его отдать, все это время лежала наверху мертвой. Он даже пошел и позвонил, пока Хатчинс стоял тут у дверей и присматривал за его мотоциклом, но, разумеется, безрезультатно. В любом случае, по всей видимости, швейцар Альфред Сэмсон пришел, как всегда, без десяти восемь и поднялся наверх, чтобы посмотреть, что случилось. Он нашел ее мертвой. Отравление цианидом, тут никаких сомнений. Доктор сейчас наверху с ней, но я помню то дело в прошлом году — это точно цианид. Очень неприятное зрелище.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Кто она? Или, точнее, кем она была?

Сержант заглянул в свой блокнот.

— Мисс Хелен Пэнкгерст, заместитель главного редактора, — сказал он. — Это все, что мне удалось вытянуть из Сэмсона до того, как начали собираться уборщицы. Я не позволил им подняться наверх, разумеется. Все они сейчас в приемной, если вы хотите с ними поговорить, разумеется.