И целой жизни мало… (сборник) - Елена Бадалян

Но, к сожалению, мы не были хозяевами положения, и нужно было считаться с теми условиями, на которые мы пошли только для того, чтобы побывать в Москве в свой медовый месяц. Как часто потом я буду вспоминать все эти ощущения, возвращаться мыслями в этот далёкий город, который совершенно неожиданно стал мне таким родным и близким.

Вера Николаевна, казалось, стояла под дверью – так быстро она отреагировала на наш звонок. Наверное, наши одухотворённые лица говорили красноречивее любых слов, потому что она просто с ходу спросила:

– Слушали музыку?

И, увидев наши удивлённые лица, пояснила:

– Такие глаза бывают только у людей, впитавших только что хорошую музыку, это ощущение какой-то наполненности, которую боишься расплескать и несёшь осторожно, как коромысло с вёдрами, доверху наполненными водой.

Её радость за нас была настолько искренней, что мне стало стыдно за свой вчерашний демарш. После вкусного ужина пыталась было прилечь, но, согласитесь, что даже за ширмой, в комнате, не разделённой хотя бы какой-то стеной, мы с Валеркой чувствовали себя не очень-то удобно. Поэтому приходилось скорее играть роль не молодожёнов, а искренне любящих друг друга брата и сестру. Мне казалось, что Вера Николаевна понимала наши проблемы, но сделать больше, чем уже сделала, было не в её силах, и она молча переживала за нас, считая, вероятно, и себя в какой-то степени виновницей наших неудобств.

Когда я высунула голову из-за ширмы, она сидела, наклонившись над столом, и что-то писала, периодически откидываясь назад и задумываясь.

– Можно к вам?

Она вздрогнула, услышав мой вопрос, видно было, что мысли унесли её куда-то очень далеко, а потом, разобравшись, что к чему, радостно кивнула, как будто только этого и ждала. Как я и ожидала, разговор сначала пошёл о нас с Валеркой.

– Я вижу, что вам неловко со мной. Была бы возможность, пожила бы временно у соседки, но, сами знаете, как всё получается. Без разрешения я лишний раз и не зайду туда.

– Да не переживайте вы так, мы же Москву посмотреть приехали, через несколько дней всё равно возвращаться. Сейчас главное другое.

Я повернулась в сторону ширмы, прислушиваясь, не проснулся ли муж.

Она проследила за моим взглядом и коротко вздохнула.

– Вам знакома фамилия Н-ский? – спросила она.

Ну, как же, конечно, я знала этого человека, его именем был назван пролив на Дальнем Востоке. Мне было интересно, почему она спросила меня об этом.

Вера Николаевна заметила моё удивление.

На одной из страниц альбома она показала мне фотографию совершенно неизвестного мне человека, ещё раз назвала его фамилию и представилась мне его племянницей. Всё больше и больше меня захватывал этот мир, в котором я чувствовала себя гостьей, но который так притягивал меня какой-то совершенно другой реальностью.

Мы просидели всю ночь, разговаривая о её великих корнях, о человеке, который всегда был для меня только частью истории, а в эту ночь стал как-то ближе благодаря Вере Николаевне.

О том, чтобы устроиться рядом со спящим Валеркой, не было и речи, и я чуть прикорнула на маленьком диванчике на кухне.

– Вот это да! – присвистнул муж, зайдя утром с полотенцем в мою опочивальню. – А я думал, куда это ты пропала.

Мне не терпелось всё рассказать ему, тем более что мы были совершенно одни: Вера Николаевна уже побежала за хлебом и молоком.

Валерка был настроен весьма решительно и не проявлял интереса к моему рассказу.

– Иди ко мне, – просил он, притягивая меня к себе и пытаясь поцеловать, чем очень злил меня. Я ему такие интересные вещи сообщаю, а он…

Он надулся, как обиженный малыш, и сложил руки на груди, как делал всегда, когда хотел показать, как ему плохо.

– Ты совсем чужая стала… Ты, в конце концов, жена мне или не жена? У меня, между прочим, медовый месяц, а я тут сплю один, как сирота казанская! Где это видано?

Я смотрела на него и чувствовала свою вину. Ну, действительно, совсем с московскими премьерами да гулянками забыла о молодом муже, он же не виноват, что живёт в другом мире, где больше реальности, чем романтики, где всё должно быть разложено по полочкам, где жена просто жена, а не восторженная экзальтированная барышня.

«Сама замуж шла, никто не принуждал», – сказала бы сейчас мама и была бы совершенно права, но рассудок с сердцем не всегда в ладу, поэтому никому не объяснишь, что хотелось бы жить иначе. Наверное, у всех так: сходятся люди, разные по своим представлениям, а потом друг к другу как-то приспосабливаются, пристраиваются как-то, и жизнь выравнивается и течёт себе спокойно.

Я думала о своём, пока Валера продолжал бубнить что-то себе под нос, и мы не сразу отреагировали на звонок в дверь.

– Вера Николаевна вернулась. Ты уж попритихни. Позавтракаем, поговорим где-нибудь на природе.

Я открыла дверь.

На пороге стоял… Нет, это было невозможно… Я, вероятно, бредила наяву.

Ван Клиберн весело улыбался мне, хотя и он, видно, не совсем понимал, кто я такая и откуда взялась. Потом на чистейшем русском языке он попросил разрешения войти и обождать Веру Николаевну.

Округлившиеся глаза Валерки при виде парня говорили о том, что он ошарашен ничуть не меньше меня. Прошло всего несколько лет после того памятного конкурса, и не настолько мы были избалованы впечатлениями, чтобы спутать этого потрясающего паренька с кем-нибудь ещё. Но тут было явно что-то не так.

Несколько минут прошли в тягостном молчании. Потом парень взял ситуацию в свои руки.

– Вы, наверное, квартиранты? Хотя мама мне ничего не говорила. Я ведь был у неё несколько дней назад. Да вы успокойтесь, – улыбаясь во весь рот, проговорил парень. – Может быть, вам автограф дать? Так вы скажите, не стесняйтесь.

– Сашуля, – воскликнула Вера Николаевна, совершенно неожиданно появляясь в комнате. – Ты откуда? И даже не предупредил, – укоризненно качая головой, продолжала она. – Это хорошо, что ребята здесь, а то ты мог бы меня не застать.

Видя наши удивлённые лица, она засмеялась.

– Да, вот такое сходство с известным музыкантом. Когда он ко мне из училища несколько лет назад приезжал, на каждом шагу останавливали, автограф просили, а он с удовольствием раздавал. Шутник, да и только. Кстати, Лизонька, у Саши та же фамилия, что и у меня. Разрешили взять, чтобы известная династия не прервалась. Вот такие дела.

Пили чай с булками и песочным печеньем. Саша острил, в лицах рассказывая о годах учёбы в Нахимовском училище.

– Я и сейчас к маме редко выбираюсь, работа, – как-то сдержанно ответил он на мой вопрос о том, как часто они видятся. Я поняла только, что работа носила секретный характер, потому что он не особенно распространялся.

Валерка уже в который раз дёргал меня за рукав, намекая на то, что нам пора, но я не могла уйти от этого человека. Что-то было в нем удивительно притягательное: улыбка, что ли? Такая чистая, открытая, что хотелось смотреть и смотреть на него снова и снова.

Через несколько дней после этого знакомства мы покинули гостеприимный дом Веры Николаевны и, дав слово обязательно остановиться только у неё в следующий свой приезд в Москву, отправились на вокзал. Я никому не сказала, что в моём маленьком чемоданчике среди скромных платьев и белья лежала фотография Саши, которую я стащила из замшевого альбома Веры Николаевны. Я чувствовала себя воришкой, но поступить иначе не могла.

Проносились за окном вагона города, полустанки, Валера всю дорогу читал или курил в тамбуре, периодически пытаясь разговорить меня, но я молчала, боясь расплескать что-то такое, что увозила в своей душе из дорогой теперь для меня Москвы.

Через год мы разошлись. Как-то легко и просто. Я ничего не сказала мужу про беременность, а он, по-моему, и не хотел ничего знать. Он собирался ехать на молодёжную стройку, и планов у него было громадьё, как говорил Маяковский. Я же уходила в никуда. Просто так и не смогла забыть своего русского Вана Клиберна.

И целой жизни мало…

Его принёс ураган, не иначе. Он появился в один из дней, когда небо очистилось от тяжёлых свинцовых занавесей и песочная пыль мягко улеглась на дорогу. Легко ступая по примятой, еще не успокоившейся земле, он шёл к привокзальной гостинице, на пороге которой стояла краснощёкая хозяйка в белоснежном фартуке. Никто не видел его спрыгивающим с подножки проходящего мимо состава, ни одна посторонняя машина в этот день в город не въезжала, из-за чего многие пришли к выводу, что его принёс ураган из каких-то дальних краёв. Спустя час его чёрную шляпу заметили в городе, заметили потому, что именно она, эта шляпа, выдавала в нём чужака. Крепко просолённая, выбеленная ветром куртка свидетельствовала о его нелёгком морском прошлом, а курчавые длинные волосы, которых давно не касался парикмахер, говорили о том, что он долго был вдали от цивилизации. Пронзительно-синие глаза на тонком, дочерна загорелом лице жили какой-то своей жизнью, совершенно недоступной окружающим.