Иосиф Григулевич. Разведчик, «которому везло» - Нил Никандров

Они навели справки в пароходном обществе «Лиетгар», основанном в 1927 году на бельгийские капиталы отставным литовским генералом Жуковским. Общество владело двумя пароходами, «Паланга» и «Клайпеда», которые перевозили литовских эмигрантов в Бразилию и Аргентину. Григулевичи с трудом набрали денег на билеты третьего класса и стали готовиться к отъезду. И тут неудача: заведующий эмигрантским отделом общества похитил кассу и исчез в неизвестном направлении. «Лиетгар» обанкротился, задаток Григулевичей пропал. Мечту о бескрайней пампе Аргентины пришлось временно оставить и вновь погрузиться в будни Паневежиса.

В те годы Литва была глухой европейской провинцией, а Паневежис — задворками, где никогда ничего не происходило. Впрочем, существовала политическая сила, которая вносила некоторое оживление в тусклую жизнь городка: коммунисты. В Паневежисе коммунистическая организация действовала вопреки всем постулатам марксизма. Фабрично-заводского пролетариата в классическом смысле в городе не было. Поэтому в партию принимали кустарей, извозчиков, торговцев и отдельных представителей трудовой интеллигенции. Большей частью это были выходцы из бедных еврейских семей.

Полиция систематически громила нелегальные ячейки, но они, как птица Феникс, упорно возрождались из пепла. В 20-е годы в агентурных сводках полиции Паневежис упоминался часто, может быть потому, что через город проходили конспиративные каналы связи литовской компартии с Восточной Пруссией, где коммунисты спасались от репрессий и печатали партийные газеты (до прихода к власти Гитлера литовским оппозиционерам жилось там сравнительно вольготно).

Вот типичные сообщения тайной полиции из Паневежиса:

Февраль 1927 года, сексот «Ажолас»:

«Сегодня вечером в пивной Климаса на Электрос гатве около американской гостиницы собралось несколько человек: ломовой извозчик Ицик (фамилия не известна), молодые евреи Ешке, Мендель, носильщик с золотыми зубами, кажется, Меламед, и два литовца — жестянщик Алексей Бружас, живущий на Рамигалос гатве, и какой-то незнакомец. Его-то и познакомил Бружас с упомянутыми евреями, уточнив, что это “свои люди”. Тогда Ицик стал “политико-вать”, заявляя, что отсутствие коммунистической власти — временное явление. По его словам, организация коммунистов крепка своим единством, и враги ничего с этим поделать не могут. Жена хозяина пивной услышала его вызывающие речи и предупредила, чтобы Ицик не болтал лишнее, ибо может загреметь в тюрьму. На это Ицик пренебрежительно махнул рукой и сказал, что “никогда не попадется, потому что в стране безработица и так, как он, говорят тысячи людей”. Тем более что “весной будет переворот!” Какого рода переворот, он не уточнил».

Февраль 1927 года, сексот «Невядомскис»:

«На свадьбе Иосифа Юшки по настоянию большевика Черняускаса вместо литовского гимна играли “Интернационал”. Сильно выпив, он утверждал, что президент республики А. Сметона 3—4 дня тому назад был убит двумя выстрелами в упор и теперь лежит в каком-то морге. Монашки целуют его через стекло. Черняускас добавил, что любого, пришедшего на пост президента Литвы, ждет похожая судьба. Крестьяне очень разозлились на эти речи Черняускаса и едва его не поколотили».

Март 1927 года, сексот «Келяйвис»:

«8-го числа вышел из тюрьмы доктор Андрей Домашеви-чус, который был председателем Паневежского РК коммунистов. Денежный залог в 20 тыс. лит внес за него доцент А. Моравские. Местные коммунисты радуются. По этому случаю были распространены листовки под заголовком “Нельзя молчать!”. В них Литовская Красная помощь протестует против арестов, военно-полевых судов и расстрелов. В городе распространяются слухи о том, что народники и социал-демократы готовят восстание и захват власти. В этом они блокируются с коммунистами. Большинство воинских частей якобы настроено против правительства. Левым сочувствует 5-й полк, технический полк, значительная часть гусарского полка, почти весь унтер-офицерский состав…»

В этот же период в Литве разразился «шпионский скандал», за развитием которого с напряженным интересом следили мать и сын Григулевичи. В городе Ковно (Каунасе) охранкой был арестован генерал Константин Клещинский, русский по рождению, который с 1920 года служил в литовской армии и, благодаря личным способностям и профессионализму, сумел быстро продвинуться по служебной лестнице и стать начальником Генерального штаба. Литовские газеты «в профилактических целях» уделяли много внимания подробностям этого дела. «Изощренность советского агента не знала границ, — сообщала одна из газет. — Для передачи шпионских сведений Советам Клещинский использовал свои поездки на рыбалку. Лодочник, которого он нанимал, был посредником в этой преступной связи. Для этих же целей служили тайники на кладбищах и в церковных оградах. Благодаря предательской деятельности Кле-щинского в Кремле читали самые секретные материалы о внешней политике и вооруженных силах Литвы».

Для Иосифа уже в то время не было дилеммы — преступно или нет оказание помощи Советской России. С точки зрения презренных буржуа и обывателей, может быть, но с точки зрения человека, разделяющего позиции марксизма, «шпионаж» Клещинского был поступком самоотверженным, более того — героическим! После скорого и не слишком объективного суда генерал, несмотря на его несомненные заслуги в становлении и укреплении литовской армии, был расстрелян в назидание другим тайным пособникам Москвы. По слухам, генерал Клещинский держался стойко: за несколько мгновений до залпа он успел выкрикнуть: «Да здравствует Советская Россия!»

Иосиф принял участие в распространении листовки, подготовленной компартией, в которой утверждалось, что Клещинский не был шпионом, а лишь «сочувствующим» справедливому делу пролетариата…

Уже в гимназические годы у Григулевича проявились литературные склонности. Он писал не только революционные прокламации, но и стихи, а иногда и рассказы о жизни обывателей в литовских городках в духе раннего Горького.

«Художественных достоинств в этих рассказах-обличениях, наверное, было не слишком много, — вспоминал Григулевич, — но авторская позиция проявлялась отчетливо: «Никогда не буду влачить такое же жалкое существование, как эти покорные, безвольные, не способные к протесту люди!»

В поисках работы мать решила перебраться в Вильно, находившийся с 1920 года под польским управлением. Полонизация города шла полным ходом, и «лишние» литовцы, да еще с еврейскими корнями, не приветствовались. Каждые полгода Григулевичам приходилось продлевать разрешение «на жительство», и Иосиф воспринимал это как унизительную дискриминационную процедуру.