Секреты гоблинов - Уильям Александер

— Я чую, здесь пролилась кровь, — продолжил занавес. — Покажись!

— Я чую, здесь пролилась кровь. Покажись!

Гоблин-герой снова вспрыгнул на сцену:

— Привет! — сказал он. — Я слышал россказни, что великаны способны превращаться во все, что их душе угодно. Я пришел поглядеть, правда ли это.

— Истина будет последним, что ты узнаешь! — сказал Роуни вслед за голосом позади него.

Гоблин-герой рассмеялся, но это был испуганный смех:

— Оно того стоит. Может ли кто-то твоей высоты превратиться в маленького неизмененного мальчика?

Из-за занавеса не последовало ни фраз, ни советов.

Роуни одной рукой снял маску. Он положил ее на сцену перед собой и протянул вперед руку, как будто говоря: «Посмотрите на меня!». В другой его руке звякнула цепь.

— Хорошая работа! — сказал гоблин-герой. — Теперь ты совсем маленький, хотя все равно выглядишь внушительно. — Роуни ухмыльнулся: он и чувствовал себя внушительно. — Но спорим, ты не сможешь превратиться в птицу?

Крышки фонарей захлопнулись. Гоблин подкинул в воздух бумажную птицу. В то же мгновение передний ряд толпы, напуганный неожиданной темнотой, рванул железную цепочку, потянув Роуни за собой. Он скатился со сцены.

Он чувствовал руки, пытающиеся поймать его, но пролетел сквозь них, ударился о землю и перекатился на бок. Он видел, как светящаяся бумажная птица летит над темными фигурами людей вокруг него. Птица разлетелась искрами, и вниз спланировало облачко бумажных перьев.

— Одним великаном меньше! — сказал со сцены гоблин-герой.

Роуни поднялся на ноги. Его соседи щипали его за руки, чтобы убедиться, что он был здесь, живой и невредимый. Огромная марионетка вернулась и взревела. Ей удалось привлечь их внимание. Ей почти удалось привлечь внимание Роуни, но он отвернулся. Он не хотел вспоминать, что он теперь вне истории. Он хотел смаковать ощущения тех моментов, когда он был в центре событий.

Из-за красной ткани, опоясывающей низ сцены, высунулась рука. Она сделала ему знак приблизиться.

Роуни огляделся. Больше никто ничего не заметил, даже старик со свернутой набок шеей.

Рука повторила жест. Роуни показалось, что он собирается спрыгнуть с моста Скрипачей.

Он нырнул под сцену.

Картина V

Под сценой было темно. Роуни пришлось согнуться в три погибели, как тому старику. Он повертел головой, пытаясь осмотреться. Не помогло.

Крышка фонаря щелкнула, но едва приоткрылась. Роуни увидел глаза с золотыми искрами, смотрящие на него из-под очков.

— Хорошая работа, — прошептала старая гоблинша, которой он отдал две медных монетки. — Да, хорошая работа. Не хочешь чего-нибудь выпить? По-моему, лимонный чай прекрасно освежает после разговоров с толпой.

— Хорошо, — сказал Роуни. У него начала болеть шея. Он сел на землю, чтобы больше не приходилось держать голову под неправильным углом. Гоблинша протянула ему деревянную чашку, гладко отполированную и наполненную горячим чаем. Он понюхал его и сделал глоток. Он распробовал лимон и мед.

— Скажи мне свое имя, ладно? — сказала гоблинша.

Роуни поглядел на нее поверх дымящейся чашки. Она улыбалась, но он не мог понять, что это была за улыбка. Это было странно. Он всегда знал, в каком настроении был каждый из членов Башкиного семейства, потому что никто из них не умел это прятать. Сама Башка никогда не старалась скрыть свое настроение и свои желания, и ее лицо было так же легко прочитать, как слова, написанные кипящим маслом посреди улицы. Роуни привык к этому. Улыбка гоблинши, однако, была написана на языке, на котором Роуни не умел читать.

— Роуни, — сказал он.

— Привет, Роуни, — сказала она. — Я так и думала, что это твое имя. Мое — Семела. Да, да. Скажи, пожалуйста, не получал ли ты весточек от своего брата?

Роуни уставился на нее. Он знал, о чем она его спросила, но не мог понять, почему:

— Моего брата Роуэна?

— Да, да, Роуэн, — сказала Семела. — Он талантливый юный актер, и от него какое-то время не было вестей. Ты ничего о нем не слышал?

— Нет, — с подозрением сказал Роуни. Если он получит от брата весточку, может быть, он вообще никому об этом не скажет — не Башке, и уж точно не гоблинам.

— Что ж, — сказала гоблинша, — если встретишь его, передай привет. А еще я хочу знать, не интересует ли тебя остаться с нами. У нас впереди много спектаклей — завтра мы играем у Упавшей стены, а потом около доков, — и нам бы точно не помешал лишний голос, лишняя пара рук. Тебя, часом, это не интересует?

Роуни моргнул. Да, он бы хотел снова оказаться на сцене. Да, определенно да.

— Возможно, — сказал он вслух, не в силах избавиться от подозрений. Жизнь с Грабой и ее внуками научила его чуять неладное, когда кто-то предлагал ему в точности то, чего он хотел. — Могу я сначала досмотреть пьесу?

— Конечно, — сказала Семела.

Роуни допил чай и поставил кружку на землю. Семела указала ему на заднюю часть фургона. Роуни наполовину прошел, наполовину прополз под сценой. Он вылез между краем ткани и колесом вагона.

Он слышал доносящиеся с крыши фургона звуки скрипки и флейты… и пение, прекрасное пение. Он остановился, прислушался и принялся гадать, что ему делать.

Решать ему не пришлось. Металл лязгнул по металлу. Когти из дерева и металла сомкнулись вокруг него сзади.

— Где мое машинное масло, карлик? — прошипела Башка Роуни в ухо.

Она подняла его птичьей ногой, как будто он весил меньше пыли, имени или клочка бумаги. Потом она обхватила его руками за пояс и двинулась широкими шагами прочь.

Роуни начал извиваться. Башка схватила его покрепче и принюхалась:

— Ты неправильно пахнешь, — сказала Башка. — Ты пахнешь жестью и воровством. Ты пахнешь неопределенностью. Семела поила тебя изменяющим зельем?

— Нет, Башка, — попытался он сказать, но не смог. Она держала его слишком крепко, и он мог только часто дышать.

Башка быстро прошла по траве до самой дороги. Роуни яростно пытался найти способ убежать или оправдаться. Он думал, думал и думал и получал в ответ ничего, ничего и ничего.

Они прошли мимо статуи лорд-мэра. Башка плюнула ему под ноги. Они пересекли мост Скрипачей и прошли у подножья Часовой башни. Башка плюнула на землю перед башней.

Башка зашагала по Южному берегу. Они прошли сквозь грязные развалины гипсовых стен. Здесь старые здания уже разрушились, а новые еще не выросли на их месте и могли уже никогда не вырасти. Ночные птицы рылись в грязи. Два павлина спали на кирпичной печной трубе, стоявшей отдельно, без стен.

— Давным-давно это был дом, — сказала, проходя, Башка. — Он был моим. Все места, где я ставлю хижину, мои, хотя я им никогда не принадлежала.

Роуни ничего не сказал. Он мог только дышать.

Наконец Башка остановилась перед своей собственной лачугой. Вэсс и Щетинка высунулись из окна, служившего им единственной дверью. Роуни ожидал, что они будут злорадно на него смотреть. Он ожидал, что они будут потирать руки. Кто-то попал в неприятности, и это были не они.

Они не злорадствовали и не потирали руки. Они выглядели испуганно.

До этого момента Роуни был удивлен, ошеломлен и испуган тем, что могло произойти дальше. Теперь он чувствовал ужас, пробирающий до самых костей. Теперь он понимал, что Башку расстроила совсем не потеря двух медяков.

Башка никогда бы не пролезла сквозь маленькое окно-дверь. Вместо этого она залезла на крышу, упираясь ногами в стены двух зданий. Она добралась до крыши и подняла ее, как крышку коробки. Она влезла внутрь и швырнула Роуни в дальний угол своего чердака.

Крыша закрылась за ними. Птицы закричали и захлопали крыльями. Башка уселась на свой стул. Она поглядела на Роуни выцветшими глазами:

— Ты ел то, что она дала тебе? — прошептала она. — Ты пил то, что она тебе предложила?

Роуни встретил ее взгляд и ничего не сказал. Ему нужно было знать, какие неприятности его ждали, и он не знал этого.

— Я могу сжечь тебя, — сказала Башка. Она сказала это почти добрым голосом. — Я могу прямо сейчас выжечь из тебя дары гоблинов. Я должна сделать это, прежде чем ты начнешь меняться и становиться одним из них, как она. Я должна выжечь все, что она тебе дала.

Она зажгла железную печь, взяла из высокого стеллажа ступку и пестик и принялась размалывать в пыль сушеные листья. Она тихо произносила себе под нос заклятия.

Она не спускала глаз с Роуни, и Роуни не спускал глаз с нее. Единственным источником света в комнате была дверца печи.

Башка отложила пестик. Она взяла в одну руку щепотку порошка, а в другую — голубя, сидевшего на стропилах. Голубь ухватился за один из Башкиных пальцев тонкими птичьими лапками. Она тихо спела ему и осыпала его порошком. Птица в ее руке загорелась. Она вскрикнула. Ее горящие перья пахли резко и горько.