Девушка «амальфи» - Ребекка Уинтерз

Поэтому-то она и не рассказала ему всего прошлой ночью. Что-то личное связывает ее и отца. Лукка не мог не отдать ей должного: она быстро пришла в себя после испуга, да и за словом в карман не полезет.

Разумеется, Гвилио отправил одну из своих служанок с виллы, чтобы приготовить все для нее здесь. Лукка запихал в рот несколько крупных виноградин из миски и стал жевать, разбрызгивая сладкий сок.

Рядом с микроволновкой стояла банка сублимированного кофе. Он предпочитал cappuccino chiaro[3], но в армии привык и к черному кофе. Опершись о раковину, Лукка стоя пил горячий кофе и вдруг заметил движение. Сквозь застекленные до пола двери он увидел женщину – она рвала маргаритки, растущие около перил.

Ее волосы скрывала широкополая соломенная шляпа. Одета она была в белый топ. Снежно-белые брюки обрисовывали стройные бедра. На ногах – светлые сандалии, в вырезе которых виднелись матово-розовые ногти.

Он не мог оторвать от нее взгляда – белоснежный наряд в сочетании с охапкой белых лепестков, лицо, наполовину скрытое полями шляпы, весь ее облик на фоне голубого неба, сливающегося с кобальтовой водой глубоко внизу, был похож на одну из ослепительно-ярких открыток.

Она вошла через открытые двери, принеся с собой солнечный свет. Наполнив водой керамический кувшин, она поставила цветы посередине прямоугольного кухонного стола.

Его мать обычно с утра пораньше приносила в дом свежие цветы. На мгновение его охватила тоска – он вспомнил счастливые времена, которые уже не вернуть.

– Мне всегда хотелось украсить дом цветами из собственного сада. Я их принесла для себя, но вы тоже можете полюбоваться. – Она отряхнула руки, взяла со стула большую сумку из соломки и направилась к боковой двери. Бросив на него взгляд голубых, похожих на барвинок, глаз, она добавила: – За мной приедут с минуты на минуту. Я пройду до дороги, так что вас никто не увидит. – И, еще не открыв дверь, задержалась и сказала: – Пожалуйста, не надо выглядеть таким мрачным, словно Атлант, держащий на плечах весь мир. Вы наверняка не такой уж угрюмый человек. Вы, разумеется, понимаете, я не имела в виду все то, что наговорила вам ночью.

– Лишь половину, – пробурчал он, допивая кофе.

– Хмм, возможно, три четверти. Когда станете делать себе еще кофе, сахар в буфете. Вам необходимо побольше сладкого. Прежде чем я уйду, скажите мне правду. Когда вас выписали из госпиталя?

Он недовольно скривился.

– О каком именно госпитале вы говорите? – Он открыл холодильник, нашел там сливу и положил в рот.

– О том, где вам сделали операцию на правом бедре. Всю тяжесть вы переносите на другую ногу и не можете найти удобного положения.

Лукка долго жевал. Выплюнув косточку в мусорное ведро в углу, он сказал:

– Вы ошибаетесь, синьорина.

– Нет, не ошибаюсь, – твердо заявила Аннабел. – Ваше лекарство все мне рассказало.

Он угрожающе сдвинул брови.

– Откуда у вас такая уверенность?

Я медсестра с опытом ухода за пациентами, которые поправляются после операций на сердце, на легких и после пулевых ранений и переломов.

Он замер. На его лице отразилась тревога.

– Что с моим отцом?

Она непонимающе посмотрела на него, удивленная тем, что он моментально сменил тему разговора.

– Нет, нет! – воскликнула она. Я не работаю у вашего отца медсестрой. Я помогаю с рекламой. Насколько мне известно, он прекрасно себя чувствует. Это вы, чье здоровье меня беспокоит, синьор. Подозреваю, что вы покинули госпиталь раньше, чем это было необходимо. Учитывая ваше падение прошлой ночью, вам нужно лечить ногу, и лечить основательно. Боль может на время утихнуть, но это не означает, что нога в хорошем состоянии.

– Grazie за ваше внимание.

Ей показалось, что лед между ними начал таять.

– Prego[4], — ответила она. Это было одно из нескольких слов, которые она знала по-итальянски. – Еще кое-что, синьор. Я сказала Евилио, что не хочу никаких служанок и экономок, поэтому вы можете не волноваться на этот счет. После работы я вернусь, сложу вещи и уеду в гостиницу. Я не знаю точно, в какое время вернусь, но уверяю вас, что буду одна.

Она скрылась за дверью, а Лукка подумал – если ей верить, то в течение этого дня беспокоиться не о чем. Но его все же занимал вопрос: почему она не собирается его выдавать? И как долго намерена сохранять его секрет. Она хочет что-то в обмен.

Ворвавшись к беззащитной женщине среди ночи, он мог испугать ее до полусмерти. Вместо этого она поменялась с ним ролями и чуть не побила палкой. Она достойна восхищения. Но он продолжал задавать себе вопрос: что она ожидает получить за то, что уступила его желанию к уединению. Может, она рассчитывает получить при его содействии продвижение по службе у отца? Какие-нибудь привилегии?

А какую игру затеял отец? Он позволяет своей предполагаемой служащей поступать так, как ей хочется, поселяет ее в доме Лукки. Не означает ли это, что она им крутит? Какую такую рекламу она делает для отца?

Отцу поздновато переживать кризис среднего возраста. Ему вполне хватает второй жены Марии. Она вышла за него спустя всего полгода после смерти матери Лукки. В том, что отец очень изменился, Лукка много лет винил ее. Но когда Лукка вырос, то понял – никакая сила не заставила бы Гвилио жениться на привлекательной вдове с двумя сыновьями, если бы он этого не захотел. Теперь эта американка – медсестра к тому же – вошла в жизнь Гвилио, и это сбивало Лукку с толка. Он нахмурился. Девять месяцев назад, когда он прилетал в Милан в краткий отпуск, чтобы повидать отца, о синьорине Марш и слышно ничего не было. Это означает, что она – недавнее приобретение в компании. Она явно пользуется доверием отца, и это ставит Лукку в невыгодное положение. Ему не нравилось, что она узнает о нем больше, чем он того хотел, но пока выбора у него нет. К тому же он чувствовал себя немного виноватым.

Лукка уселся в резное, ручной работы кресло и вытянул длинные ноги, стараясь принять удобное положение, что оказалось практически невозможно. Как она и сказала. Он вдруг поймал себя на том, что смотрит на маргаритки, которые девушка поставила в старый кувшин.

Лукка почувствовал, что надвигается сон, встал и отправился в спальню. Выдаст его синьорина Марш или нет, он больше не один в собственном доме и не может полностью расслабиться.

Надо бы позвонить отцу прямо сейчас, но боль после ночного падения становилась непереносимой. Как только таблетки подействуют, он на несколько часов отключится. А когда проснется, то – дай-то бог – боль утихнет настолько, что он сможет позвонить.

Аннабел вышла из фургончика, где с ней работали стилисты.