Неуловимый Сапожок - Эммуска Орчи

На некоторое время он замолчал, но рука его продолжала лежать на плече Шовелена, который, похоже, впал в транс под взглядом бледно-зеленых глаз. Однако он не испугался и продолжал молчать. Он был совершенно уверен в триумфе; его плодотворный ум уже погрузился в свои планы, а поскольку сердце его никогда не знало страха, он совершенно спокойно ожидал завершения робеспьеровской речи.

– Возможно, гражданин Шовелен, – продолжил наконец последний, – вы уже догадались о том, что мне осталось сказать вам. Но чтобы в голове у вас не оставалось относительно этого никаких сомнений, позвольте мне все-таки высказаться. Революционное правительство дает вам шанс отыграться – и не более. Если же вы провалитесь вновь, то оскорбленная родина забудет о прощении и сострадании. Вернетесь ли вы во Францию или останетесь в Англии, будете ли вы на севере, юге, востоке или западе, пересечете ли вы океаны или взберетесь на Альпы, рука мстящего народа достанет вас. Ваш второй провал будет стоить вам жизни, где бы вы ни были; на гильотине, если вы будете во Франции, или от ножа наемного убийцы, если вы будете где-нибудь искать убежища. Вдумайтесь в это, гражданин Шовелен. На этот раз не будет спасения, даже если вы умудритесь создать свою империю и самого себя возвести на трон.

Тонкий и напряженный голос порхал таинственным эхом по тесному будуару. Шовелен молчал. Ему было нечего сказать. Все, что торжественно произнес Робеспьер, он никогда не забывал, даже продумывая самые отчаянные предприятия.

Это было «или-или», предложенное теперь ему. Он вновь вспомнил о Маргарите Блейкни и той ужасной альтернативе, которую он предложил ей менее года назад.

Отлично! Шовелен был готов пойти на риск. Теперь он уже не провалится! Он поедет в Англию на этот раз на самых благоприятных условиях; он знает того человека, которого должен заманить во Францию и погубить.

И маленький человечек, не дрогнув, ответил на угрожающий взгляд Робеспьера. Затем взял шляпу и плащ, открыл дверь и на мгновение всмотрелся в темный коридор, где едва были слышны отдаленные шаги одинокого часового. Шовелен надел шляпу, еще раз оглянулся на комнату, где стоял, спокойно наблюдая за ним, Робеспьер, и отправился своей дорогой.

ГЛАВА IV

ПРАЗДНИК В РИЧМОНДЕ

Возможно, это был самый восхитительный сентябрь из всех известных когда-либо в Англии. Стояли последние дни умирающего лета.

Странно, что в этой стране, где упомянутый сезон сияет славой, в языке не нашлось специального выражения, которым в точности можно было бы его определить. Посему мы вынуждены называть его по-французски fin d'efe – конец лета. Но не окончательный финал, не самое категоричное прощание, а горячее томление друга, вынужденного вскоре нас покинуть и расположенного остаться еще на день или два, на неделю или чуть больше, и излучающего трогательное, неизбежно приближающееся прощание, вынося на поверхность лишь самое нарядное, самое желанное, самое достойное для его последующего сожаления.

И в этом великом 1793 году отбывающее лето щедро разбрасывало все сокровища своей палитры на царство деревьев и прибрежных берегов. Оно слегка тронуло горячим налетом золота грубую зелень елей и лиственниц, припорошило тонами теплой ржавчины дубы, наложило малиновые мазки на старые буки. В садах все еще цвели розы. Не изящные бутоны июньских лимонных, не бледные и вьющиеся по решеткам беседок, нет, а ярко-кровавые розы уходящего лета и глубоко насыщенные абрикосовые со свернувшимися верхними лепестками, которые уже слегка поцеловала изморозь. В укромных местах еще томились пурпурные клематисы, в то время как за ними мерцали бриллиантовые георгины, будто выстоявшие в своей роскошной дерзости и щеголяющие теперь своими грубо окрашенными лепестками на фоне умиротворенных лужаек, покрытых опавшими листьями, и на фоне древних стен цвета мха.

Праздник проходил в конце сентября. Природа берегов реки наиболее этому способствовала, там всегда можно было найти укромную тень, в которой легко терялись муслиновые платья новейших фасонов и пикейные юбки бледных тонов. Земля была суха и тверда, то есть одинаково хороша и для прогулок, и для установления палаток и тентов. Кроме того, здесь всегда происходило всеобщее смешение нарядов и лиц; казалось, здесь были шарлатаны, фигляры и фокусники со всего света; можно было встретить и человека с лицом черным, как треуголка милорда, и человека с плоскими и желтыми щеками, наводящими на мысль о масляном пудинге, о весеннем волчьем корне, о яичных желтках и о прочих чрезвычайно желтых предметах.

Еще там был навес, под которым находились всевозможнейшие собаки, большие и маленькие, черные, белые и желтовато-коричневые, которые занимались такими вещами, что истинному христианину, уважающему свое происхождение, лучше было бы не смотреть на них.

Был и еще один навес, под которым сидел старичок с загадочным лицом; он играл с бобовыми стебельками и прочими палочками, королевскими монетками и кружевными платками, появляющимися и исчезающими у всех на глазах.

Все это было мило и замечательно; можно было сидеть прямо на траве и слушать прекрасную музыку, которую играл находящийся тут же оркестр, и наблюдать за важно прогуливающейся по газонам молодежью.

Общество еще не собралось, и народ попроще, покончив с ранним обедом, стремился провести несколько приятных часов всего за пять пенсов, взимавшихся в виде пошлины при входе.

В парке можно было много чего увидеть, чем заняться. Игры с деревянными шарами на траве, прекрасная тетка Салли, кегельбан и две карусели, обезьяны, актрисы и танцующие медведи; женщина настолько толстая, что трое мужчин не смогли бы ее обнять, и мужчина настолько тощий, что мог бы надеть женский браслет на шею и женскую подвязку на талию.

Здесь были забавные маленькие карлики с раскрашенными лицами и галантными манерами, и великан, пришедший, как говорили, пешком из России.

А еще был большой аттракцион механических игрушек; достаточно было опустить в маленькую прорезь на коробке один пенни, чтобы кукла начала танцевать и пиликать на скрипке. Был и целый волшебный завод, где также за одну скромную монету вереница сморщенных крошечных фигурок, одетых в подобие лохмотьев, маршировала унылой процессией по ступеням лестницы в некий замечательный домик, для того чтобы в следующее мгновение появиться из другой двери этого домика молодыми, веселыми и танцующими, в роскошных одеждах; после чего, сделав еще несколько шагов, они окончательно скрывались из глаз.

Но самым замечательным, собравшим наибольшее количество зевак и монет, было миниатюрное представление событий, развивающихся в настоящий момент во Франции.