Соседи-христиане - Джон Апдайк

К апрелю Орсон созрел для того, чтобы обратиться в нервное отделение студенческой клиники. Но в последний момент его выручил Фитч, который словно взял его нервный срыв на себя. Неделю за неделей Фитч принимал душ по нескольку раз в день. В конце концов он перестал появляться на занятиях и ходил почти нагой, если не считать полотенца, обмотанного вокруг талии. Он пытался закончить реферат по гуманитарным наукам, срок сдачи которого истек месяц назад и объем которого превышал установленный уже на целых двадцать страниц. Он выходил из общежития только чтобы поесть и набрать побольше книг из библиотеки. Однажды вечером, около девяти, Петерсена позвали к телефону на площадку третьего этажа. Полиция Уотертауна подобрала Фитча в тот момент, когда он продирался сквозь заросли на берегу реки Чарльз в четырех милях отсюда. Он заявлял, что направляется на Запад, где, по слухам, достаточно места, чтобы вместить Бога, и потом в диком возбуждении затеял с начальником полиции беседу о различиях и сходствах между Кьеркегором и Ницше. Хаб, никогда не упускавший возможности вмешаться под видом благого дела, отправился к проректору – долговязому и бормочущему аспиранту-астроному, занятому бесконечным подсчетом галактик по заданию директора обсерватории Харлоу Шепли, – и навязался в качестве эксперта по данному случаю и даже переговорил с психологом из изолятора. Согласно толкованию Хаба, Фитч понес наказание за свою гордыню, а психолог считал, что проблема лежит исключительно в сфере эдипова комплекса. Фитча отослали в Мэн. Хаб сказал Орсону, что теперь Петерсену нужно подобрать соседа по комнате на будущий год.

– Думаю, вы с ним прекрасно уживетесь. Вы оба материалисты.

– Я не материалист.

Хаб воздел свои жуткие руки в полублагословении:

– Будь по-твоему. Я только хочу избежать конфликтов.

– Черт возьми, Хаб, все конфликты между нами – из-за тебя.

– Как так? Что я такого делаю? Скажи мне, и я исправлюсь. Хочешь, я поделюсь с тобой последней рубашкой.

Он начал расстегивать пуговицы и остановился, поняв, что смеха не предвидится.

Орсон почувствовал слабость и опустошенность и, вопреки себе, преисполнился беспомощным обожанием к своему фальшивому, недосягаемому другу.

– Я не знаю, Хаб, – признал он, – я не знаю, что ты со мной делаешь.

Между ними в воздухе пролегла клейкая полоса молчания.

Орсон не без усилия нарушил это молчание:

– Пожалуй, ты прав, в следующем году нам не следует селиться вместе.

Хаб, похоже, немного смутился, но кивнул:

– Я же им с самого начала говорил, что должен жить один.

И его обиженные выпученные глаза за линзами приняли неуязвимое иезуитское выражение.

Однажды в полдень, в середине мая, Орсон сидел прикованный к своему столу, пытаясь заставить себя заниматься. Он сдал два экзамена, оставалось еще два. Они стояли меж ним и его освобождением, возвышаясь, как две стены из мутной бумаги. Его положение представлялось ему очень шатким; отступать ему было некуда, а идти вперед он мог только по очень тонкой нити, высоко натянутой проволоке психического равновесия, над бездной статистики и формул; его мозг превратился в твердь из мерцающих клеточек. Его мог убить один-единственный толчок. На лестнице послышался суматошный топот, и в комнату ввалился Хаб, обхватив руками металлический предмет цвета пистолета и размером с кошку. На предмете имелся красный язычок. Хаб захлопнул за собой дверь, запер ее на замок и бросил предмет на кровать Орсона. Оказалось, это головка парковочного счетчика, сорванная с подставки. Пах Орсона мгновенно прорезала острая боль.

– Ради бога, это еще что такое?! – воскликнул он своим брезгливо-пронзительным голосом.

– Парковочный счетчик.

– Не дурак, сам вижу. Где, черт тебя дери, ты его раздобыл?

– Я не стану с тобой говорить, пока ты не прекратишь истерику, – сказал Хаб и подошел к своему столу, на который Орсон положил его почту. Он взял верхнее письмо, заказное, из портлендского призывного бюро и разорвал пополам. На этот раз боль прошила Орсону грудь. Сидя за столом, он обхватил голову руками и закружил вслепую в красно-черных потемках. Орсона пугало собственное тело; его нервы приготовились к третьему психосоматическому удару.

Кто-то забарабанил в дверь. Судя по силе, с которой колотили, это могла быть только полиция. Хаб проворно бросился к кровати и запрятал счетчик под подушку Орсона. Затем прошествовал к двери и отворил.

Оказалось, это Доусон и Керн.

– Что стряслось? – поинтересовался Доусон, набычась, словно шумели нарочно, чтобы вывести его из себя.

– Крик такой, будто Зиглера пытают, – сказал Керн.

Орсон ткнул в Хаба и объяснил:

– Он кастрировал парковочный счетчик!

– Ничего подобного, – сказал Хаб. – На Массачусетс-авеню машина потеряла управление и врезалась в припаркованную машину, которая сбила счетчик. Собралась толпа. Головка счетчика валялась в канаве, ну я ее подобрал и прихватил с собой. Я опасался, что кто-нибудь покусится на нее и украдет.

– И никто не пытался тебя остановить? – спросил Керн.

– Конечно нет. Они все столпились вокруг водителя машины.

– Он пострадал?

– Вряд ли. Я не посмотрел.

– Он не посмотрел! – вскрикнул Орсон. – Хорош самаритянин.

– Я не страдаю нездоровым любопытством, – ответил Хаб.

– А где была полиция? – спросил Керн.

– Они еще не подъехали.

Доусон спросил:

– Так что ж ты не подождал, пока подъедет полицейский, чтобы отдать ему счетчик?

– С какой стати я стану отдавать его пособнику государства?! Счетчик принадлежит ему не больше, чем мне.

– Но он все же принадлежит ему, – сказал Орсон.

– Это был обычный акт провидения, ниспославшего мне счетчик, – сказал Хаб; уголки его губ были ровными. – Я еще не решил, какой благотворительной организации отдать деньги, лежащие в нем.

– Но разве это не воровство? – спросил Доусон.

– Не большее воровство, чем когда ворует государство, заставляя людей платить за место для парковки их собственных автомобилей.

– Хаб, – сказал Орсон, поднимаясь из-за стола, – ты должен его вернуть, или мы оба попадем в тюрьму.

Он представил себя и свою едва начавшуюся карьеру загубленными.

Хаб безмятежно обернулся:

– Я не боюсь. Оказаться в тюрьме при тоталитарном режиме – почетно. Если бы у тебя была совесть, ты бы это понимал.

В комнату зашли Петерсен, Картер и Сильверштейн. Вслед за ними – ребята с нижних этажей. Происшествие было весело пересказано. Из-под подушки был извлечен счетчик, его пустили по кругу и встряхивали, чтобы продемонстрировать вес содержимого. Хаб всегда носил с собой замысловатый карманный нож на все случаи жизни – напоминание о стране лесорубов, откуда он был родом. Он начал ковыряться в счетчике, чтобы открыть дверцу, за которой лежали монеты. Орсон подошел сзади и обхватил его рукой за шею. Тело Хаба напряглось. Он передал счетчик и открытый нож Картеру, а затем Орсон ощутил, как отрывается от пола, летит, падает и лежит на полу, глядя снизу вверх в лицо Хабу, которое ему оттуда видится перевернутым. Орсон кое-как поднялся и тут же снова бросился в атаку, цепенея от гнева, но в душе испытывая радостное облегчение. Тело Хаба жесткое, стремительное, его приятно стиснуть, но он борец, и потому, легко отведя руки Орсона, он снова подхватывает его и бросает на черный пол. На этот раз Орсон больно ударился о доски копчиком. Но даже сквозь боль он сознавал, вглядываясь в глубины своей «семейной жизни», что Хаб обращается с ним настолько бережно, насколько возможно. И то, что он мог бы всерьез попытаться убить Хаба, не подвергаясь опасности в этом преуспеть, тоже грело ему душу. Он возобновил атаку и снова восхитился оборонительным мастерством Хаба, превращающим его тело в некую ловушку в пространстве, столкнувшись с которой Орсон, после отчаянного мгновения борьбы, вновь оказывался на полу. Он встал и напал бы на Хаба в четвертый раз, но приятели-сокурсники схватили его за руки и удержали. Он стряхнул их, не говоря ни слова, вернулся за свой стол и, перевернув страницу, сосредоточился на книге. Шрифт казался исключительно четким, хотя так скакал перед глазами, что ничего нельзя было разобрать.

Головка парковочного счетчика пролежала в их комнате одну ночь. На следующий день Хаб позволил себя убедить (это сделали другие, Орсон перестал разговаривать с ним), что он должен отнести счетчик в управление кембриджской полиции на Центральной площади. Доусон и Керн обвязали счетчик лентой и приложили к нему записку: «Пожалуйста, позаботьтесь о моем дитяти». Ни один из них, однако, не решился пойти с Хабом в полицию, хотя, вернувшись, он сказал, что шеф полиции был счастлив получить обратно счетчик, поблагодарил его и согласился пожертвовать его содержимое местному сиротскому приюту. Через неделю был сдан последний экзамен. Все первокурсники разъехались по домам. А когда вернулись осенью, они уже стали другими – второкурсниками. Петерсен и Янг больше не появились. Зато Фитч сдал академическую задолженность и в конце концов окончил университет с отличием по истории и литературе. Теперь он преподает в квакерской подготовительной школе.