Четыре танкиста. От Днепра до Атлантики - Валерий Большаков

…Когда всю дружную компанию закрыли в теплушке и паровоз потащил состав по голой степи, Геша пытался товарищам попенять – не стоило, мол, и все такое, но за всех ответил Бедный, обычно не слишком разговорчивый.

– Товарищ командир, – спокойно ответил мехвод, – а чего это вы один за всех отвечать станете? Мы что, безглазые и неразумные? И «Тигров» тех не видели? Сказали бы, что давайте-ка будем стоять насмерть – стояли бы. Только зачем? Был у меня случай в танковом училище. Один шибко здоровый парниша пайку мою стребовал. Я отдавать не стал, сбёг, а он меня отпинал. Ничего, я двух друзей позвал, и мы ему ввалили как следует, втроем. А как же? Вот и вы все верно рассудили. А скольких ребят от смерти спасли? Нет, приказ товарищ Сталин правильный отдал – паникеров и дезертиров ловить надо и наказывать по всей строгости. А то, что нас к ним приписали… Так чего об этом говорить? Все и так всё понимают!

Лехман ухмыльнулся.

– Как напишешь свою речь, – сказал он, – я под ней подпишусь!

– А я Фролова вспомнил, – негромко проговорил Федотов. – Вон, как ушел от нас, так и сгинул. А мы, считай, с лета 41-го одним и тем же составом воюем!

– Это верно, – кивнул Полянский, подгребая под себя солому. – Говорят, танкист три боя живет. А мы их сколько пережили? И в танках горели, а все равно выбирались, на новую технику садились – и в бой! Так что не переживайте, товарищ командир, все образуется. Нас в штрафники всего на два-три месяца отправили, к зиме освободимся!

– Если выживем, – сказал Репнин.

– Выживем! – отмахнулся Каландадзе. – Куда мы денемся…

Хозяйство Отдельного штрафного танкового батальона располагалось недалеко от линии фронта, на полустанке посреди степи.

Дощатые бараки, вышка, забор – все это навевало тоску и уныние.

– Выходим! – скомандовали сержанты НКВД, поводя дулами ППШ, и штрафники покинули вагон.

– Весело тут у них, – сказал Лехман, щурясь на солнце. – Аж сердце радуется!

– Разговорчики, – буркнул энкавэдэшник.

Под конвоем танкистов завели в расположение штрафбата. Было заметно, что строили его не слишком давно и без особого старания.

Прибывших встретил юркий и весьма упитанный человечек в изгвазданной форме. Репнину он напомнил Колобка из сказки – тот тоже, когда от бабушки ушел и от дедушки ушел, тоже порядком извалялся. Как его только Лиса съела – грязного, в налипших травинках да хвоинках… Оголодала, наверное.

– Новенькие? – остановился Колобок, руки в боки.

– Типа того, – ответил Репнин, неодобрительно оглядывая встречающего. – Ты где так извозился, служивый? Тобою что, мазут оттирали?

– Свинья грязь найдет, – сказал Бедный.

– Но-но-но! – с достоинством выговорил Колобок и неожиданно улыбнулся: – Познакомитесь с нашими танками – сразу уразумеете, где чего искать.

– Ты бы лучше начальство здешнее поискал.

– Отбыло начальство. По важным делам.

– Мне нужен комроты Лаптин.

– Спит командир.

– Так разбуди.

– Ага – разбуди! Да это все равно что медведю в берлоге подъем скомандовать! А вот и он.

– Медведь? – усмехнулся Лехман.

– Ротный!

На крыльцо вышел хмурый человек в офицерском кителе, наброшенном на плечи. Неприязненно оглядев танкистов, он сошел по дырявым ступеням и приблизился, тоже упирая руки в боки, словно пародируя Колобка.

Был комроты небрит и красноглаз то ли от бессонницы, то ли от запоя, хотя лицо его выглядело интеллигентным, породистым даже.

– Танкисты? – спросил он.

– Так точно, – ответил Репнин.

– Звание? Фамилия?

– Лейтенант Лавриненко.

– А было? – с интересом спросил комбат.

– Подполковник.

– Наград тоже лишили?

– Не интересовался.

Комбат кивнул.

– А я – Лаптин, – представился он. – Тут я – капитан, хотя там в генерал-майоры вышел. Лавриненко, Лавриненко… – задумался он, морща лоб. – Слыхал я что-то…

– Еще бы не слыхать, – усмехнулся Полянский. – Товарищ командир уничтожил больше двухсот танков противника.

– Двухсот?! – недоверчиво переспросил Лаптин. – А не брешешь?

Геша пожал плечами и спросил с долей нетерпения:

– Танки где?

– Увидишь, – коротко бросил комбат и повернулся к бараку. – Пошли, подполковник, разговор есть.

Репнин прошел за Лаптиным в темный коридор и свернул в первую же дверь. Обстановка там была, как в камере – койка, стул, гвоздь в стене, исполнявший роль вешалки. Даже поганое ведро стояло в углу, стыдливо прикрытое картонкой.

– Располагайся, – сказал хозяин, усаживаясь на скрипучую кровать, застеленную солдатским одеялом.

Геша присел на стул. Тот тоже скрипнул, но выдержал.

– НКВД тут не лютует особо, – начал Лаптин, – жить можно. Тебе сколько впаяли?

– Десятку.

– Ага… До ноября, значит… Вот что, подполковник. Вижу я, ты человек бывалый, настоящий, не то что здешний народец – сплошь дезертиры. Скажи… Вот я слышал, тебя товарищем командиром назвали. Они знают тебя?

– Это мои подчиненные. Сами пошли за мной.

Лаптин присвистнул.

– Ни хрена себе! – Подумав, он продолжил: – Значит, ты тот самый человек, который мне нужен. Самое большее, через неделю нас погонят на Ахтырку. Немцы там окопались серьезно, вот и надо будет их оттуда выковыривать. Я чего хочу? С-сучье воспитание! – рассердился ротный. – Все вокруг да около! Ладно, будем считать, ты – свой. Короче. У меня сын подрастает, третий год парнишке. Не знаю, что будет и как все выйдет, но даже если я сдохну, пусть малец хоть не стыдится отца. Вернусь – вообще хорошо. А чтобы вернуться – выжить надо. А выживают либо трусы, либо такие, как ты с товарищами – один за всех, и все за одного! Чтобы и мне, и тебе вернули звание и награды, надо будет здорово потрудиться. Повоевать надо! Да так, чтобы фрицы от нас бегали, а не мы от них. Короче. Поставлю я тебя командовать взводом. Небось, с «тридцатьчетверок» начинал?

– Вообще-то, с «бэтушек». Но это когда было-то…

– Сразу предупреждаю: матчасть у нас не ахти. Воюем на том, что не жалко. Я тут не всем распоряжаюсь, конечно, но если не зарываться особо, то все устаканивается. Ладно, иди, подполковник. Скажешь Колобку, чтобы провел…

– Кому-кому? – рассмеялся Репнин.

– Сержант Колобов, видел ты его. Не похож разве?

– Вылитый Колобок! Разрешите идти?

– Ступай…

Геша покинул душный барак и выбрался во двор.

– Сержант Колобов! – окликнул он грязнулю. – Ротный велел танки показать.

– Покажем! Нам скрывать нечего!

Когда Репнин увидал, на чем ему придется в бой идти, слов не было.

– Бля-я… – затянул Бедный. – Это ж каким жопоруким техника доставалась?

В обширном дворе, под дырявым, провисшим навесом стояли танки «Т-34» – облезлые, со следами многочисленных попаданий, небрежно заваренными стальными заплатами, со ржавыми потеками, заляпанные глиной, маслом и черт знает чем еще, они представляли собой жалкое зрелище.

Экипажи, которые готовили бронемашины, были под стать матчасти – расхристанные, грязные и тоже какие-то запущенные, что ли. Их было немного, по счету – на пару взводов.

– Вот эти танки свободные, – послышался голос Лаптина.

Геша обернулся. Комроты уже был одет как полагается, только щетина, трехдневная как минимум, выпадала из образа советского офицера. – Позавчера прибыли из капремонта…

– …Или со свалки, – сказал Лехман.

– Вот, отсчитывайте четыре штуки с краю – это ваши.

Репнин подумал и стащил с головы фуражку.

– Бросим жребий, – сказал он, – чтобы все по-честному.

Геше достался второй с краю. Иваныч тут же полез к мотору.

– Бля-я… – глухо донесся его голос. – «Керосинка»!

«Керосиновыми» называли те «тридцатьчетверки», выпускавшиеся на Сталинградском тракторном, которым не хватило «родных» дизелей В-2-34. Вместо них ставили авиационные движки М-17Ф, выработавшие ресурс. Эти моторы жрали высокооктановый бензин, поэтому «керосиновые» танки очень хорошо горели да и капризными были – жуть.

Кстати, внутри «тридцатьчетверка» как раз и была обгорелой, а кое-где виднелась плохо замытая кровь, небрежно закрашенная зеленой краской.

– Дизели есть, – обрадовал Иваныча комроты. – Тоже из капремонта. Только поставить надо.

– Вот это здорово! – обрадовался Бедный. – Поставим!

Буквально через пять минут подъехала «летучка» ПТРМ – передвижной танкоремонтной мастерской, – и Иваныч запряг весь экипаж.

Штрафники вокруг дивились только, как споро орудовали новенькие.

Наклонный кормовой бронелист откинули на петлях, а крыша МТО – моторно-трансмиссионного отделения – поднята. Над ним танкисты поставили пирамидой три бревна, перекинули через блок трос лебедки с крюком.

Освободив авиамотор от креплений, Иваныч крикнул:

– Вирай помалу!

Двигатель медленно, словно без охоты, потянулся вверх, напрягая трос, показался весь.