Катали мы ваше солнце - Евгений Лукин

— Да все кому не лень!

Оба двинулись в одну сторону, еле умещаясь вдвоём на узко протоптанной тропке. Кудыку разбирало любопытство.

— Как же ты их обморочил-то?

— А я дома не ночевал, — беспечно ответил Докука.

— Где ж ты был?

Красавец ухмыльнулся.

— Так тебе всё и скажи…

— Да-а… — с некоторой завистью протянул Кудыка. — Верно говорят: в чужую жену бес ложку мёда кладёт… Но, кабы не суматоха вчерашняя, ох, брат, туго бы тебе пришлось…

— Что за суматоха? — не понял Докука.

Кудыка даже остановился.

— Так ты что? Ничего ещё не знаешь?

— Да я же только проснулся, — пояснил тот.

— Ну ты прямо как боярин спишь… — только и смог вымолвить Кудыка. — Чуть конец света не проспал!.. Солнышко-то! На полдня, почитай, запоздало! А поднялось — смотрим: мать честная! Опять чётное!..

Докука недоверчиво запрокинул голову и прищурился. Однако днём пятен на солнышке не разглядишь.

— Ладно врать-то… — буркнул он сердито.

— Да чтоб мне печкой подавиться! — поклялся в запальчивости Кудыка. — А не веришь — давай людей спросим!..

Людей поблизости было двое. У ворот кружала стояли и орали друг на друга Плоскыня и Шумок. Глоткой Шумок был посильнее, зато в руках у Плоскыни имелся кол, которым он вот уже несколько раз на Шумка замахивался.

— Волхвы позорные! — надседался Шумок, привычно пригибаясь в ожидании дрекольного тресновения. — Посох взял, оберегов на себя навешал — вот и волхв!.. О чём ни спроси — ничего не знает! Ты ему дело, а он про козу белу!..

— Ты волхвов не замай!.. — беспомощно тараща глаза, сипел Плоскыня, успевший сорвать в неравной сваре голос. На левой щеке красовались четыре глубокие запёкшиеся царапины. — Ими наше ремесло стоит! Кому мы из дерева идольцев режем?.. Кто солнышку жертвы приносит? Много мы от них зла видели? Одно добро!..

— Вот-вот! Только о своём добре и печётесь! — поддел Шумок.

Тут подошли Кудыка с Докукой.

— Добро, добро, а ноги кривы, — лениво обронил Докука, с насмешкой глядя на Шумка.

— Ноги кривы, да душа пряма! — не раздумывая, огрызнулся тот.

— Берендеи! — воззвал к спорщикам Кудыка. — Вот, понимаешь, не верит… Подтвердите, что солнышко-то наше тресветлое… того… чётное опять.

— Было оно тресветлым, — сгоряча бросил Шумок.

Древорезы опешили и воззрились на смутьяна.

— А… какое ж оно, по-твоему?

Шумок зловеще ухмыльнулся.

— А сами сочтите… Нечётное — раз. Чётное — два. Где ж тресветлое-то? Двусветлое получается. Волхвы вам голову морочат, а вы и верите! Эх!.. Правда-то, она, видать, прежде нас померла…

— Ну ты не больно-то умничай! — обиделся Плоскыня. — Умней тебя в прорубь летали!.. И ничего. Только булькнули…

— А хоть бы и в прорубь! — отвечал ему бесстрашный Шумок. — За правду-то!..

— Ну, до правды, брат, не докопаешься, — примирительно заметил Кудыка.

— Докопаешься, ежели мозговницей потрясти! — заорал Шумок, срывая шапку и тыча в сильно прореженные слободским людом патлы. Нахлобучил снова и вскинулся на цыпочки, став при этом Кудыке по бровь, а Плоскыне с Докукой — по плечо. — Миров у нас всего сколько?.. Три. Верхний — Правь… — Шумок воздел мохнатые рукавицы к небу. — Средний — Явь… — Тут он почему-то указал на кружало. — И нижний — Навь.[23] — Притопнул по плотному насту. — Так?

— Ну, так… — согласились, моргая, древорезы.

— А жертвы кому приносим?

— Солнышку…

— Ну так, значит, капище-то[24] должно быть поближе к Прави. К небушку то есть… Где-нибудь на Ярилиной горе место ему. А оно у них где? В низине!.. А видели, куда они, волхвы-то, берендейки наши в бадьях спускают? Под землю, в чёрную дыру бездонную! В навий мир, в преисподнюю то есть… Так кому же мы жертвы-то приносим?!

Убивали Шумка долго и сердито — в три кола. Поначалу он ещё катался по растоптанному снегу, всё норовил отползти. Потом устал, закрыл голову мохнатыми рукавицами и обмер, при каждом новом ударе дёргаясь и ухая нутром. А там и вовсе умолк.

Убивать его стало скучно. Древорезы опустили дреколье, выругались, плюнули — и, переводя дух, снова двинулись к кружалу, злые и неудовлетворённые.

У ворот стояли и посмеивались, глядючи на них, двое недавно, видать, подошедших храбров из княжьей дружины — в кожухах поверх кольчуг.

— Чего ж не добили-то? — лениво упрекнул тот, что постарше и побровастее. — Оживёт ведь…

— Дык… — беспомощно сказал Плоскыня, оглядываясь на недвижное тело. — Несподручно в шубейках-то. А скинуть не догадались… Да и кола жалко. Обломишь об него кол, об живопийцу, а потом иди лешему кланяйся, чтоб новый позволил вырубить…

— Это да… — раздумчиво молвил храбр. — Теперь не то что раньше. Раньше кол — тьфу, раньше из них, говорят, городьбу городили. А теперь — не-ет…

— Может, замёрзнет ещё, — с надеждой предположил Докука. И тоже оглянулся. Шумок лежал горбом вверх и признаков жизни не подавал.

Храбры запрокинули ряшки и жизнерадостно взгоготнули.

— Мы его, мил человек, — весело объяснил тот, что помоложе (курносый, рыло — дудкой), — тоже вчерась дубинным корешком обошли.

— А чего?

— Чего-чего! Допёк, вот чего…

— Да нет, чего корешком-то? У вас же вон и железо при себе.

Старший насупился, посуровел.

— Железом — дело подсудное, — крякнув, глухо сказал он.

Кудыка озадаченно поморгал обмёрзшими ресницами.

— А колами, выходит, неподсудное? — недоверчиво спросил он старшего.

Храбр ухмыльнулся.

— Ну, это как посмотреть… Чарку поднесёшь — стало быть, неподсудное.

— Да как же не поднесём, мил человек! — радостно вскричал Плоскыня. — Поднесём! А там, глядишь, и вторую!..

Толпой они вошли в широкий двор и мимо сушила, мимо омшаника[25] двинулись к приземистому кружалу. За ведро вина желтоглазый хозяин слупил втридорога, сославшись на то, что дешевле никак нельзя: солнышко-то вон в небесах опять чётное, того и гляди, конец света настанет. Кудыка с Плоскыней, кряхтя, полезли в глубокие пазухи за идольцами, но красавец Докука с белозубой усмешкой сделал им знак не суетиться и ко всеобщему удивлению бросил на дубовый стол серебряную греческую денежку. У кого ж это он ночевал сегодня? Не иначе, у боярыни у какой. Слободские-то красавицы серебра не держали, а расчёты на торгу вели с помощью всё тех же резных куколок-берендеек, иноречиво именуемых «деревянные».

Желтоглазый хозяин расставил ковши, принёс ведёрную ендову[26] вина и берендейку сдачи с отбитым носком, тут же небрежно сунутую Докукой за пазуху.