Кавказская война - Фадеев Ростислав Андреевич

Интереснее всего то, что эта идея реализовалась до конца в прошлом, 2002 году. Мы имеем в виду транспортный коридор «Север — Юг» из Балтики в Каспий и, с перевалкой грузов в Иране, — морем в Индию.

Фадеев начинает с понимания борьбы за Кавказ прежде всего как борьбы за контроль над Каспийским и Черным морями. Естественным рубежом России он однозначно считает северный берег Черного моря и Главный Кавказский хребет — точно так же, как понимают вопрос границ России на юге современные геополитики. Но для него так же совершенно ясно, что Закавказье — коридор для проникновения колониальных и коммерческих притязаний европейских стран на Восток. Не надо забывать, какое время было — Англия торопливо размежевывала Африку, Франция лезла и в Индокитай, и в Мексику, и в ту же Африку. Начинался окончательный раздел мира, закончившийся к рубежу XIX и XX веков.

Опять-таки, сегодня мы оказываемся в схожей ситуации, только не раздела, а передела мира. И опять Закавказье оказывается коридором для проникновения чужого влияния на Восток. Вся разница в том, что европейские страны сошли с дистанции и мир прибирает к рукам их незаконнорожденное дитя.

Фадеев утверждает, что если для Запада контроль над Черным и Каспийским морями — вопрос прибыли, то для России это жизненный вопрос. Отсутствие такого контроля превращает, по его мнению, границу России в Азии в угрожаемую границу, которая потребует огромных расходов и жертв на ее укрепление. И это соответствует реалиям сегодняшнего дня. Обычное дело в геополитике — географические реалии создают местные закономерности, которые возникают вновь и вновь при каждом колебании баланса сил в регионе действия этих закономерностей. И здесь необходимо отметить, что эти всем давно известные местные геополитические закономерности на юге и востоке России первым вскрыл Ростислав Фадеев. Пророческими стали в наши дни его слова: «Если б горизонт России замыкался к югу снежными вершинами Кавказского хребта, весь западный материк Азии находился бы совершенно вне нашего влияния и, при нынешнем бессилии Турции и Персии, не долго бы дожидался хозяина или хозяев».

Его понимание Кавказского перешейка, как моста в сердце Азии, стены Средней Азии против Запада и передового укрепления, защищающего Черное и Каспийское моря, стало классическим в российской геополитике. В «Письмах с Кавказа» Фадеев возвращается к теме оценки геополитической ситуации на Кавказе и углубляет первоначальный анализ. Он сразу же ставит во главу угла ясно выраженное общественным мнением Запада в годы кризиса российско-европейских отношений (1862–1863) стремление Европы к независимости Кавказа. При этом Фадеев увязывает кавказский вопрос с польским вопросом и тем самым расширяет горизонты анализа, проводя его фактически в рамках геополитической ситуации всей России. «Почти одновременно русский народ встретил в своем естественном росте два препятствия, перед которыми он не мог остановиться, не отказываясь от половины уже совершенного пути: одно на европейском, другое на азиатском рубеже. И там, и здесь необходимость преодолеть эти препятствия вызвала столетнюю борьбу… И там, и здесь покорение противников было не целью, а только средством навсегда обезопасить от враждебных покушений, прочно укрепить за собою свое родное, несомненно нам принадлежащее».

Фадеев ясно определяет, что продвижение на Кавказ не было случайным или неоправданным: «Государство, упирающееся в Черное и Каспийское моря, не может быть равнодушно к тому, что происходит на кавказском перешейке, который в полном смысле слова командует этими морями». И здесь он приходит к классической формуле геополитики о географических очертаниях страны как одном из главных элементов в создании движущей силы народной истории и судьбы.

Открывает он для себя и принцип стихийного действия геополитических законов, т. е. независимости их действия от стремлений и желаний личностей — крамольный принцип в нашу эпоху провозглашения безусловного примата прав человека над правами общества и природы! Достаточно ясна для Фадеева становится и геополитическая ценность Закавказья («Я глубоко убежден, что кавказский перешеек не остался бы до 1864 года при одних своих туземных хозяевах…»).

Давая оценку возможному развитию событий (переход Закавказья под контроль Запада), он в первую очередь делает вывод, что Черное и Каспийское моря из внутренних стали бы достоянием недругов и Россия оказалась бы бессильной против морской державы, укрепившейся в Закавказье. В наши дни это сбылось, и первый неожиданный (но предвиденный Фадеевым) результат — уход Украины из единого русского геополитического пространства. Продолжая анализ далее, он приходит к выводу, что и территории к востоку от Каспия станут политической границей в полном смысле слова, потребуют крепостей и армий для охранения — разве и это не сбылось? Он пишет, что потеря контроля над Средней Азией отбросит Россию к временам Ивана Грозного — увы, и это свершившийся факт. Фадеев ставит решение азиатского вопроса российской геополитики в непосредственную зависимость от судьбы Кавказа — и оказывается прав (китайский вопрос он, впрочем, выделяет, что справедливо и для наших дней; геополитическое влияние Кавказа заканчивается на рубежах этнического Китая).

Мы не случайно упоминаем здесь азиатский вопрос, то есть вопрос о роли России в Азии и отношении России к последней. Размышления над кавказским вопросом приводят Фадеева к мысли, что «вся русская история есть преимущественно один бесконечный азиатский вопрос». Конечно, евразийцем нашего героя назвать никак нельзя — по его модели получается, что Россия раздвинула Европу от Вислы и устья Дуная далеко на восток и продолжает раздвигать. Но он верно нащупывает суть дела: Россия, если бы она была остановлена на кавказском перешейке, стала бы подобием замкнутой и стесненной со всех сторон Германии — роль, о которой мечтают те, кто сейчас принял в качестве идеологии ту самую западноевропейскую модель национализма, по поводу которой предупреждал еще Николай Трубецкой! Для Фадеева как раз этот вопрос совершенно ясен, он говорит, что, «сливаясь с Азией на протяжении 10 тысяч верст, соприкасаясь непосредственно со всеми ее центрами, живя с азиатскими народами, можно сказать, под одной крышей, Россия связана с ними необходимостью (курсив наш). Если бы мы замкнулись в географических пределах, и тогда бы не могли быть равнодушными к политическим сочетаниям, происходящим на нашей южной границе». А отсюда уже проистекает оценка положения России не только в Азии, но и в мире: «Россия не могла остановиться ни на Кавказе, ни на Урале. Наступление было удобнее, чем пассивная оборона в этом невыгодном положении».

И ошеломляющий вывод, предшествующий выводам евразийцев: «У России, как у Януса, два лица: одно обращено к Европе, другое к Азии. Мы не создавали себе такого положения, мы родились государством, сросшимся одинаково с Европой и с Азией <…> судьба народов, живущих вдоль нашей безмерной южной границы <…> есть наше личное дело». А вот и еще один из позднейших выводов евразийства — о том, что в пределах древнего царства Чингисхана для России недопустимо никакое другое влияние, кроме российского.

С геополитическими выводами Фадеева непосредственно сопрягаются его геостратегические выводы. Он определяет театром военных действий Кавказской армии регион между Гиндукушем, Босфором и Суэцем и решительно исключает из сферы военного контроля России Индию. При этом Ростислав Андреевич понимает категорию военного влияния вполне геополитически, и разъяснять это положение мы вынуждены только для того, чтобы на нашего героя не взъелись всевозможные борзописцы, как на Жириновского, объявившего тот же постулат. Понятие «сферы военного влияния» вовсе не предполагает немедленного завоевательного движения в пределах этой сферы. Оно означает, что в ее пределах любое военное предприятие должно учитывать возможность вмешательства русской армии, находящейся в Закавказье (а она и сейчас там находится — мы имеем в виду Группу российских войск в Закавказье). Очевидно, для вразумления борзописцев (их и в те времена хватало) Фадеев специально разъясняет: «завоевание никогда не может быть целью нашей восточной политики». На всем пространстве Азии, пишет он, «мы можем желать не владычества, а только прочно утвержденного влияния, которое устранило бы навсегда чуждое соперничество». И эти слова имело бы смысл высечь на мраморной доске где-нибудь в пределах досягаемости взоров деятелей российского военно-политического руководства.