И плывет корабль - Тонино Гуэрра

МАЭСТРО АЛЬБЕРТИНИ. Здравствуй, малышка!

ФУЧИЛЕТТО (громко кричит издали). О божественная!

Дирижер оркестра заканчивает наконец свой замысловатый комплимент:

— …с другой стороны сияет солнце. Необыкновенно красиво! А между сияньем дня и сумраком ночи, между огнем и хладом — вы, Ильдебранда…

КУФФАРИ. Спасибо. Как поэтично…

МАЭСТРО АЛЬБЕРТИНИ. Позвольте составить вам компанию?

КУФФАРИ. НО ЗДЕСЬ ОЧЕНЬ СЫРО… (Поплотнее закутывает шею норковым боа.)

Между тем кузина Эдмеи Тетуа продолжает рассказывать репортеру:

— С тех пор прошло тридцать лет, и мы с ней никогда больше не виделись. И вспомнить-то, по сути, нечего, простите… Ведь мы были совсем детьми…

ОРЛАНДО. Спасибо, все-таки кое-что я от вас узнал.

КУЗИНА ТЕТУА. Пожалуйста, пожалуйста…

С этими словами она удаляется навстречу второму офицеру, беседующему со своим коллегой.

ВТОРОЙ ОФИЦЕР. Когда светит луна, он не может стоять на вахте, так как у него, видите ли, нервы не выдерживают. Во время дневной вахты, когда светит солнце, он тоже не может находиться на палубе, потому что у него шелушится кожа. Зачем он вообще пошел в моряки? Чтобы забыть о своей несчастной любви? Иди тогда в шахтеры, в железнодорожники… на свете столько профессий…

Орландо, оставшись один, продолжает свой репортаж, предварительно ответив на чей-то поклон:

— Привет, привет! Что-то я не знаю тебя, приятель, хотя обязан говорить и о тебе, и еще о том толстяке… вон он — здоровается со мной.

Круглый, как воздушный шар, человек из группы пассажиров, опершись о борт, приветственно машет репортеру рукой.

ОРЛАНДО. Первый раз его вижу! Мда, странная все-таки у меня профессия!

Второй офицер продолжает жаловаться на матроса, который не желает ничего делать.

Капитан замечает:

— А мы напишем на него хорошенький рапорт.

ВТОРОЙ ОФИЦЕР. Прежде хорошенький рапорт надо бы написать на его отца, министра, который подсунул нам своего сынка…

Орландо, находящегося среди оживленно болтающих пассажиров, вдруг поражает необыкновенное зрелище: он видит молоденькую девушку в ореоле лучей позднего заката, словно сошедшую с полотна Боттичелли. Но не успевает Орландо ответить на чью-то улыбку и оглядеться вокруг, чтобы решить, что еще нужно сделать, как прекрасное видение исчезает.

Остаются лишь мрак, окутавший уже всю палубу, черные силуэты пассажиров, слова, которыми они перебрасываются с офицерами.

ВТОРОЙ ОФИЦЕР. Что прикажете делать с таким матросом? Взять его под арест?

КАПИТАН. Надо просто заглянуть в устав, черт побери!

ВТОРОЙ ОФИЦЕР. Да, а что скажет министр?

18. ОТКРЫТОЕ МОРЕ. НОЧЬ

Залитый огнями пароход, громко гудя, прорезает ночь.

19. БАР. НОЧЬ

Музыкальная фонограмма

Гости небольшими группками собрались в элегантно обставленном салоне. Склонившись над клавиатурой рояля, тапер обращается к одному из директоров оперного театра:

— Как можно не любить такую музыку?..

Орландо, погруженный в раздумья, сидит со своим стаканом у стойки бара.

Разговор идет главным образом о Тетуа.

ФИНАНСИСТ (за кадром). Она никогда не читала своих контрактов.

Фучилетто, ступая осторожно, чтобы никого не побеспокоить, направляется к дивану и тихонько спрашивает:

— Для меня местечко найдется?..

Но, проходя мимо Руффо Сальтини, не может удержаться, чтобы не задеть ее:

— Привет, толстуха, я без тебя жить не могу!..

А прислушавшись к тому, что говорит директор «Метрополитен-опера», с комической гримасой восклицает:

— Опять все то же! Опять сплошной елей! Скажете, нет?

ДИРЕКТОР «МЕТРОПОЛИТЕН-ОПЕРА». Казалось, практическая, реалистическая сторона дела оскорбляет ее до глубины души! Но при малейшем нарушении контракта она цитировала на память все его пункты, не упуская ни единой детали и поражая этим даже собственных адвокатов!

ФИТЦМАЙЕР (со смехом). Однажды перед входом в театр она мне сказала: «Нельзя ли убрать с афиши мое имя?»

В разговор вступает музыкальный критик — маленький, в очках с толстыми линзами, весь какой-то нахохленный и углубленный в себя:

— Нет, по-моему, она отлично отдавала себе отчет в своей неотразимости. Ведь она покоряла каждого, кому приходилось иметь с ней дело!

ДИРЕКТОР «ЛА СКАЛА». Что ж, возможно, так и казалось, но все-таки она была ужасно не уверена в себе… и так боялась незнакомых людей…

ФУЧИЛЕТТО. А по-моему, пора кончать с этими сказками о робкой девочке. Хотя бы, пардон, из уважения к ней самой! Какая там робкая девочка! Ее же все боялись. Кроме меня…

ЖУРНАЛИСТКА БРЕНДА ХИЛТОН. Вы утверждаете, что она была агрессивной?

ФУЧИЛЕТТО. Она могла запустить в тебя чем попало. Что, скажете, она не швырялась вещами?!

РУФФО САЛЬТИНИ (за кадром). Аурелиано!

Появляется официант, разносящий напитки, и Фучилетто, понизив голос, спрашивает у него:

— А нельзя ли стаканчик красного?

ЛЕПОРИ (за кадром). Лично у меня с Эдмеей никогда никаких проблем не было…

ОФИЦИАНТ (Фучилетто). Разумеется, синьор.

ФУЧИЛЕТТО. Но только ламбруско. Идет?

ОФИЦИАНТ. Ламбруско.

ЛЕПОРИ. Она была прекрасной партнершей… И очень меня ценила. Именно это делало идеальным наше сотрудничество, так сказать. Она всегда говорила, что я лучший… лучший итальянский тенор.

Фучилетто по обыкновению игнорирует эту тираду и посылает воздушные поцелуи Руффо Сальтини.

ЖЕНА ЛЕПОРИ. Да-да. Тетуа мне всегда говорила, что cantar[8] с Сабатино Лепори — одно удовольствие!

МАМАША ФОН РУПЕРТА. В моем доме ее восхищала одна картина. «Когда я смотрю на нее, — говорила она, — мне хочется плакать». И на глазах у нее появлялись слезы.

Орландо, уже успевший захмелеть и завязать дружбу с барменом, спрашивает у него:

— А ты что же, любезный? Неужто тебе нечего рассказать? (Вновь поворачивается к гостям, чтобы выслушать очередную порцию воспоминаний.)

ПЕРВЫЙ ДИРЕКТОР ВЕНСКОЙ ОПЕРЫ. Хочу рассказать один любопытный эпизод. Каждое утро она обычно съедала маленькую норвежскую… селедочку… Чтобы лучше звучал голос… (Он притрагивается к горлу. Тот же самый жест, словно в зеркале, повторяет его коллега.) И делала так всегда. Правда, правда!

Орландо, чуть пошатываясь и держа стакан в руке, все никак не оторвется от стойки бара. Вдруг его внимание привлекает что-то по ту сторону окон, на палубе, залитой голубоватым лунным светом. Там в эффектной трагической позе стоит граф ди Бассано, словно совершая в одиночестве какой-то таинственный ритуал в честь романтического светила.

Между тем директор «Ла Скала» тоже хочет внести свою лепту в разговор о певице и припомнить какую-нибудь курьезную историю вроде тех, что наперебой рассказывают присутствующие.

ДИРЕКТОР «ЛА СКАЛА». Но самое поразительное из всего то, что в последнем акте «Травиаты» у нее действительно повышалась температура: происходило полнейшее отождествление с образом Виолетты!

20. КОРИДОР ПАССАЖИРСКОЙ ПАЛУБЫ. НОЧЬ

Все двери в длинном коридоре закрыты.

Пассажиры разошлись наконец по своим каютам.

21. КАЮТА КУФФАРИ. НОЧЬ

У матери и дочери общая каюта. Обе лежат в своих постелях, но еще не спят. Ильдебранда с разметавшимися по подушке черными волосами и с открытыми глазами о чем-то тревожно думает. Девочка, слегка приподнявшись, спрашивает:

— Мама, а ты любила эту… Тетуа?

В блеснувших глазах певицы промелькнуло что-то вроде страха.

Не дождавшись ответа, девочка откидывается на подушку и закрывает глаза.

22. КАЮТА БРАТЬЕВ РУБЕТТИ. НОЧЬ

Обоих старичков уже одолевает сон. У первого, лежащего на постели, выскальзывает из рук раскрытая книга. Второй сидит на стуле со смычком и скрипкой в руках; он неподвижен, словно восковая фигура.

23. КОРИДОР. ДВЕРИ КАЮТ. НОЧЬ

Сэр Реджинальд, идущий по коридору решительным шагом, вдруг резко останавливается.

Из его каюты выходит матрос; надвинув на лоб бескозырку, он взлетает по железному трапу и исчезает из виду.

Когда растерянный баронет протягивает руку, чтобы постучать, дверь каюты открывается, и из-за нее выглядывает горничная — стройная негритяночка; вздрогнув от неожиданности, она замирает на пороге и с трудом выдавливает из себя:

— Good evening, Sir… Good night, Sir[9]. — Затем, повернувшись, тихонько уходит.

24. КАЮТА СЭРА РЕДЖИНАЛЬДА. НОЧЬ

Охваченный странным волнением, с замирающим сердцем сэр Реджинальд заходит в каюту. Оглядевшись, он подкрадывается к широкой, наполовину раскрытой двухспальной кровати и, потянув носом воздух, начинает истерически смеяться. В состоянии какой-то лихорадочной взвинченности, не сняв даже пальто, он опускается в кресло и ждет.