Шрам - Элис Бродвей

– Помнишь, на взвешивании души моего отца ты рассказывала легенду о влюблённых?

Мел кивает.

– Так вот, в Фетерстоуне эта история звучит иначе. – Мел сдвигает брови. – Да, персонажи и события почти те же: есть влюблённые, сундук и смерть – всё почти как у нас.

– Они рассказывают истории? – недоверчиво спрашивает Мел.

– А что же, они – дикари? Да, их истории такие же, как наши, только перевёрнутые, как отражение в зеркале. Те же, но другие.

Мел хмуро качает головой.

– Выслушай хотя бы одну их легенду, – настаиваю я. – Вдруг новый взгляд на события тебе поможет.

Мел медленно кивает, и я начинаю свой рассказ.

«Вот эту легенду ты, скорее всего, не слышала», – когда-то давно сказала мне Сана таким тоном, как будто делиться со мной историями было не совсем законно. И сейчас, прежде чем произнести первые слова, я преодолеваю ощутимое сопротивление.

– Начинается всё так же, как у нас. Король и королева правят государством, и короля ненавидит родной брат. Однако в этой версии король и королева правят жестоко, они упиваются властью и не заботятся о подданных.

Король Метеус наслаждается властью и хочет стать ещё могущественнее. И однажды, по совету хитроумной жены, Метеус созывает придворных на пир и объявляет себя неуязвимым. Он забирается в сундук, сундук бросают в реку. Король и королева искусно разыгрывают смерть Метеуса, и, когда три дня спустя он возвращается живой и здоровый, подданные не верят своим глазам. Выходит, король не хвастался, а говорил правду. Правитель бессмертен, и, хотя он заставляет людей трудиться из последних сил и жить впроголодь, прародители ему благоволят. И подданные ещё усерднее возносят правителю хвалу.

Только один человек сомневается. Брат короля слышит, как королева рассказывает обо всём: народ обманут, а король так же смертен, как все вокруг. А ещё брат короля узнаёт, что сам король поверил в обман – он верит, что действительно восстал из мёртвых и пращуры к нему благосклонны. Он уверен, что не может умереть.

И брат Метеуса решается на обман. Он всего лишь хочет одурачить хвастливого короля и собирает гостей на пир – пусть люди увидят, как выставит себя на посмешище захмелевший король. Он только не учитывает, что Метеус сошёл с ума.

В конце концов Метеус срезает с себя кожу лоскутами и предлагает свою плоть в пищу подданным. И народ видит, что король – всего лишь человек, который обманул сам себя и нашёл свою гибель в луже крови.

– Отвратительно. – Мел кривит губы.

– Наверное, это такая ирония, – мягко говорю я, и Мел неодобрительно приподнимает брови. – Мне кажется, что Метеус похож на нас, отмеченных. Когда он хватает нож и принимается срезать с себя кожу, слушатели должны вспомнить о наших книгах из кожи и вечной жизни.

Мел так давно изучает легенды, что уж могла бы и сама увидеть этот смысл.

– Выходит, пустые считают нас дураками, – горько усмехается Мел.

– Но ты видишь, как похожи сюжеты? Король умирает и возвращается к жизни. Мэр Лонгсайт такой же, как Метеус.

Мел смотрит на меня округлившимися глазами.

– Но… в той легенде… это же враньё. Он не был бессмертным. Король просто поверил в обман.

Я не отвечаю, но и не отрываюсь от её задумчивого мрачнеющего взгляда.

Глава шестая

Мел рано ложится спать, не выпуская из рук записную книжку и карандаш.

– Дверь не запирается на замок, Леора. И мне вовсе не улыбается сторожить тебя всю ночь. Попытаешься сбежать, тебя непременно поймают и накажут, а вместе с тобой достанется и другим. Понятно?

Я киваю в ответ. Не собираюсь я бежать. Галл во власти Лонгсайта, и я никуда не денусь.

Лёжа на комковатых подушках под тонким одеялом, я гоню мысли о незапертой двери. Стараюсь не думать о Галл. Ведь я хотела оставить её совсем ненадолго.

Не даю себе думать и о маме. Неужели Лонгсайт сказал правду? Нет, мама никогда бы не предала меня. Никогда. Но, лёжа в темноте, я понимаю, почему она меня презирает. Как хочется снова стать маленькой – ребёнком в коконе материнской любви. Сейчас мне холодно и одиноко, никому здесь нет до меня дела.

Мел посапывает. Негромко, но стоит мне различить эти звуки, и они не дают мне покоя. Я не могу уснуть. Встану, пожалуй, пройдусь по коридору до угла и обратно: устану и тогда сразу засну.

«Я гостья, а не пленница», – едва слышно напоминаю я себе.

Дверь кабинета открывается беззвучно. За порогом мне сразу дышится свободнее. Я иду по коридору и вдруг вижу полоску света – она пробивается из-под двери, ведущей в музей…

«Я просто загляну туда на минутку».

Бесшумно прокравшись по ступенькам, я оказываюсь за стойкой приёма посетителей. Каменные ступени на противоположной стороне широкого фойе манят меня, и я мчусь по ним вверх, выглядывая по пути во все окна. Из окна на первой лестничной площадке я вижу перед музеем охранника. Отпрянув в сторону, чтобы меня не было видно с улицы, я пробираюсь к стендам, где собраны материалы о наших легендах. Меня тянуло именно сюда с того мгновения, как я вошла в музей.

Здесь призраки. Мерцающие бесплотные силуэты прошлого. Одного я мысленно вижу очень чётко – это отец, он ведёт меня за собой, улыбается, говорит: «Скорее, вот самое интересное». Папа ходил на выставку каждую субботу и видел её будто в первый раз: он смотрел вокруг любопытными глазами ребёнка и улыбался, как влюблённый.

Может, это и была любовь. Возможно, отец так встречался с ней: глядя на картинки к легенде о Белой Ведьме. Миранда, моя настоящая мать, – живое воплощение образа Белой Ведьмы. Говорят, она была очень красива. Я долго жила, даже не предполагая, сколько всего от меня скрывали. Правда оказалась куда сложнее любой выдумки. Я родилась среди пустых, а мою мать изгнали, потому что она полюбила отмеченного мужчину.

Теперь я стою перед Белой Ведьмой и искренне жалею, что не знала своей родной матери. Ведь она умерла почти сразу после того, как дала мне жизнь. Сквозь стеклянную крышу на изображение Белой Ведьмы падает лунный свет, и она кажется очень бледной. Странно, что я не замечала своего сходства с ней, пока Обель не велел мне нарисовать Белую Ведьму в тот день, в студии. Я будто рисовала автопортрет, но не глядя в зеркало. А Обель ещё сказал, что моя мать даже больше похожа на Белую Ведьму, чем иллюстрация в книге.

Я всегда знала только одну мать – мою