Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров - Борис Камов

— Стыдно. Лететь было стыдно.

В Киеве и окрестностях оставалась шестисоттысячная отборная армия. Высшее командование бросало ее на произвол судьбы. Со многими бойцами и командирами Гайдар встречался, обещал, что победа обязательно будет за нами. Как после этого можно было сесть в самолет и улететь в Москву, зная, что его читатели и слушатели остаются в «мешке», что их никто не собирается из окружения выводить и спасать?

А более молодые, ничем себя не проявившие журналисты из той же бригады «Комсомольской правды» улетели.

Их звали Миша, Володя и Дима.

Миша и Володя были едва пишущие. В Москву они посылали корреспонденции о том, как жалко выглядят взятые в плен немецкие солдаты и какая гордость наполняет каждого советского человека при виде захваченных трофеев. К передовой эти молодцы никогда не приближались: вероятно, не хотели отвлекать бойцов от полезного дела — разгрома врага.

Третий молодой журналист писать не умел совсем, но зато его обучили нажимать кнопку «лейки».

Когда в кабинете редактора «Комсомольской правды», а затем и в спецотделе редакции молодых людей спросили, где Гайдар, все трое с заметным единообразием заявили следующее: «Писатель сам, добровольно, с неясными намерениями остался в окруженном Киеве».

В подтверждение подозрительности его целей молодые коллеги привели такой довод: Гайдар все последнее время старательно учил немецкий…

Что Аркадий Петрович «все последнее время» ходил в немецкий тыл за «языками» и, случалось, приносил оглушенных, обеспамятевших фрицев на себе, эти трое упоминать не стали. Как ничего не рассказали и о том, что Гайдар потом часами сидел над трофейными документами.

Немецкий Аркадий Петрович изучал еще в реальном училище. На передовой ему была нужна совсем иная лексика.

На основе письменных заявлений, сделанных тремя молодыми негодяями, в большом здании на Лубянке было заведено уголовное дело. Писатель А. П. Голиков-Гайдар обвинялся в измене Родине «в форме невозвращения к месту постоянной службы и добровольной сдачи в плен противнику».

Недавно отыскались следы этого «дела». Оно до сих пор в надежной сохранности[10].

Редакционные новости. В Москве начинались трудности с продовольствием. Мишу, Володю и Диму, когда они вернулись из Киева, поставили на спецдовольствие. А в издательстве «Правда», где помещалась и редакция «Комсомолки», эти трое ходили из кабинета в кабинет, пили еще не нормированную водку и всем рассказывали, как они уже давно заподозрили писателя.

Разговор с генералом Власовым. Сам же писатель в это время медленно брел по Бориспольскому шоссе под Киевом неизвестно куда. Вместе с ним брело и брошенное шестисоттысячное войско. Здесь были лучшие части Красной армии, готовые драться насмерть. Лучшая бронетехника. Лучшая артиллерия. Сотни грузовиков с боеприпасами. Не было только военачальников, выдвиженцев И. В. Сталина, назначенных на высокие должности взамен 40 000 командиров, расстрелянных вместе с маршалом Тухачевским. И не было абсолютно никакой информации. Люди еще не могли поверить, что в Кремле и в Генеральном штабе на Арбате их уже списали как «запланированные потери».

Внезапно послышался грохот тяжелого танка. Машина двигалась со стороны Киева. На башне, в черном шлеме, блестя наградами, восседал командир. Судя по петлицам ромбической формы, это был генерал[11]. Первый увиденный после падения Киева.

Танк, не притормаживая, нахально двигался посреди шоссе. Люди торопливо шарахались в стороны, чтобы не попасть под гусеницы, но в то же время удивленно и даже радостно передавали друг другу: «Власов! Генерал Власов. Командующий 37-й армией». Окруженцы радовались его появлению. Значит, Родина их не забыла, не бросила. Они кричали генералу, просили его остановиться. Они хотели его о многом спросить… Но Т-26 даже не замедлил ход.

…Аркадий Петрович Гайдар с двух лет отличался чувством собственного достоинства. Ни при каких обстоятельствах его не терял, даже если это грозило ему расстрелом[12]. Когда сотни людей выстроились вдоль дороги, уступая путь танку, Гайдар вышел на середину шоссе, расставил ноги в знак того, что никуда с места не сойдет, и широко расставил руки. Со стороны могло показаться, что он собирается танк обнять.

…Читатель, вы когда-нибудь пытались остановить посреди дороги мчащееся навстречу такси? А там, на Бориспольском шоссе, двигался танк. И земля была уже ничейная, то есть практически отданная врагу. И никакие законы — гражданские, согласно Сталинской конституции, а также военные — тут не действовали. Из танка могла ударить пулеметная очередь. И сколько бы народу эта очередь ни уложила, пулеметчика никто бы не привлек к ответу. Здесь царило абсолютное безвластие.

…По мне однажды тоже на дороге чуть не ударила автоматная очередь. Я случайно оказался возле неизвестно откуда подлетевшего кортежа М. С. Горбачева. Произошло это на Кутузовском проспекте в Москве. Телохранителей напугал длинный темный полиэтиленовый пакет с двумя ручками, который я держал в правой руке. Потом лишь я сообразил, что он был удобен для метания, как осовремененная праща.

Помню, как в доли секунды опустились стекла в машине охраны; помню свое ощущение полной незащищенности и обреченности, когда в двух метрах от меня проплывали длинные лимузины; помню беспощадные, в ту минуту нечеловеческие, каменные от испуга глаза коротко остриженных охранников, готовых вскинуть оружие, которое они держали в руках, и нажать курки.

…А еще танк мог раскатать Гайдара гусеницами, как тесто.

Но в Гайдаре присутствовала нравственная мощь, которой обладало все расстрелянное Сталиным поколение. Сегодня таких людей уже просто нет. Наверное, последним, кто обладал такой внутренней силой, был Георгий Константинович Жуков. Он, в конечном счете, и спас Россию. Не случайно Сталин перебрасывал его с одного катастрофического участка советско-германского фронта на другой.

Танк Т-26, скрежеща траками, остановился. Между броней и человеком с раскинутыми руками оставалось не более трех метров. Человек не шелохнулся. Он только опустил широко расставленные руки. Танк мгновенно окружили плотным кольцом. Кто оказался рядом с броневой машиной и генералом, ждали новостей, распоряжений, а сильней всего команды «К бою!».

— Кто вы такой? Что вам надо? — громко и грубо спросил Власов, обращаясь только к Гайдару.

— Товарищ командующий, — ответил Аркадий Петрович, — я военный корреспондент «Комсомольской правды».

— Да, я вас слушаю.

— Я хотел бы получить у вас ответ, что в настоящее время делается штабом вашей армии, чтобы привести в боевую готовность всех вот этих людей…

Гайдар спросил о том, о чем Власова хотел спросить каждый, но не отважился. Шоссе замерло. Решалась судьба всех.

Власов нагнулся и что-то негромко крикнул в люк водителю. Танк заскрежетал и рванул с места. Гайдар едва успел отскочить…[13]

…А 61 год спустя еще один газетчик-лжец С. Мельник заявит, что Аркадий Петрович в марте 1945 (!) года находился в немецком концлагере и мечтал поступить на службу к изменнику Власову[14].

Новости (секретные!) с Лубянки. На Лубянке разрабатывали план мероприятий в связи с сообщением из редакции «Комсомолки», что А. П. Гайдар переметнулся на сторону противника. Никакими особыми секретами он располагать не мог. Однако в Москве ожидали мощной пропагандистской кампании со стороны противника. Ведь Гайдар был очень известным человеком. И Лубянка консультировалась с Главпуром[15].

Вот еще один случай, который произошел в те же дни на том же Бориспольском шоссе. Мне рассказал о нем блистательный искусствовед и педагог Владимир Дмитриевич Остроменский.

В 1941 году Остроменскому было 13 лет. Жил он в Киеве. Когда началась война, стал командиром звена разведки в городском штабе Тимура. Штаб размещался в детском кинотеатре «Смена».

Володе и его товарищам по команде удалось выследить двух вражеских агентов. В прифронтовой город немцы их забрасывали сотнями. Арестовывали лазутчиков уже военные.

О своих скромных подвигах Володя рассказал, когда к ним в штаб пришел Аркадий Петрович.

Но Киев пал. Володя один, без родителей, ушел пешком из города и влился в бесконечную колонну из беженцев и отступавших бойцов. С собой у него не было ничего — ни еды, ни вещей, ни денег. Кормить эти сотни тысяч людей было некому. И нечем. Мальчишка двое суток уже ничего не ел. Хорошо, была по дороге вода. Можно было напиться.