Марсианский затерянный город - Рэй Брэдбери

- То-то и оно, - заметила жена поэта в ответ на какую-то его грубость, ты и сюда явился лишь затем, чтобы вцепиться в первую женщину, какая тебе подвернется, и окатить ее зловонным своим дыханием и дрянными стихами...

Поэт ругнулся вполголоса.

- Ты хуже, чем актер, - сказала жена. - И всегда в одной роли. Да замолчишь ли ты хоть когда-нибудь?..

- А ты? - вскричал он. - Бог мой, я совсем уже прокис от тебя! Придержи язык, женщина, иначе я брошусь в фонтан!

- Ну уж нет. Ты сто лет не мылся. Ты величайшая свинья века. Твой портрет украсит ближайший выпуск календаря для свинопасов...

- Ну, знаешь, с меня хватит!.. Хлопнула дверь.

Пока жена соскочила с дорожки, побежала назад и забарабанила в дверь кулаками, та уже оказалась заперта.

- Трус! - визжала жена. - Открой!..

В ответ глухо откликнулось бранное слово.

- Ах, прислушайся к этой сладостной тишине, - шепнул он себе в неоглядной скорлупе полутьмы.

Харпуэлл очутился в убаюкивающей громадности, в колоссальном чревоподобном зале, над которым парил свод чистой безмятежности, беззвездная пустота.

В середине зала, в центре круга диаметром двести футов стояло некое устройство, стояла машина. В машине были шкалы, реостаты и переключатели, сиденье и рулевое колесо.

- Что же это за машина? - шепнул поэт, но подобрался поближе и нагнулся пощупать. - Именем Христа, сошедшего с Голгофы и несущего нам милосердие, чем она пахнет? Снова кровью и потрохами? Но нет, она чиста, как душа новорожденного. И все же запах. Запах насилия. Разрушения. Чувствую проклятая туша дрожит, как нервный породистый пес. Она набита какими-то штуками. Ну что ж, попробуем приложиться...

Он сел в машину.

- С чего же начнем? Вот с этого? Он щелкнул тумблером.

Машина заскулила, как собака Баскервиллей, потревоженная во сне.

- Хорош зверюга... - Он щелкнул другим тумблером. - Как ты передвигаешься, скотина? Когда твоя начинка включена вся полностью, тогда что? Колес-то у тебя нет. Ну что ж, удиви меня. Я рискну...

Машина вздрогнула.

Машина рванулась.

Она побежала. Она понеслась.

Он вцепился в рулевое колесо.

- Боже праведный!..

Он был на шоссе и мчался во весь дух.

Ветер свистел в ушах. Небо блистало переливающимися красками.

Спидометр показывал семьдесят-восемьдесят миль в час.

А шоссе впереди извивалось лентой, мерцало ему навстречу. Невидимые колеса шлепали и подпрыгивали по все более неровной дороге.

На горизонте показалась другая машина.

Она тоже шла быстро. И...

- Да она же не по той стороне едет! Ты видишь, жена? Не по той стороне!..

Потом он сообразил, что жены с ним нет.

Он был один в машине, которая мчалась - уже со скоростью девяносто миль в час - навстречу другой машине, несущейся с той же скоростью.

Он рванул руль.

Машина вильнула влево.

Тотчас же та, другая машина повторила его маневр и перешла на правую сторону.

- Идиот, дубина, что он там себе думает? Где тут тормоз?

Он пошарил ногой по полу. Тормоза не было. Вот уж поистине диковинная машина! Машина, которая мчится с какой угодно скоростью, не останавливаясь до тех пор, пока - что? Пока не выдохнется?.. Тормоза не было. Не было ничего, кроме все новых акселераторов. Кроме целого ряда круглых педалей на полу - он давил на них, а они вливали в мотор все новые силы.

Девяносто, сто, сто двадцать миль в час.

- Господи! - воскликнул он. - Мы же сейчас столкнемся. Как тебе это понравится, малышка?..

И в самый последний миг перед столкновением он представил себе, что это ей таки здорово понравится.

Машины столкнулись. Вспыхнули бесцветным пламенем. Разлетелись на осколки. Покатились кувырком. Он ощутил, как его швырнуло вправо, влево, вниз, вверх. Он стал факелом, подброшенным в небо. Руки его и ноги на лету исполнили сумасшедший танец, а кости, словно мятные палочки, крошились в хрупком, мучительном экстазе. И он, извиваясь, упал в мрачном удивлении обратно и погрузился в небытие.

Он лежал мертвый долго-долго.

Затем он открыл один глаз.

Он чувствовал, как в душе медленно разливается тепло. Будто пузырек за пузырьком поднимается к поверхности сознания и там заваривается свежий чай.

- Я мертв, - сказал он, - но живой. Ты видела это, жена? Мертв, но живой...

Оказалось, что он сидит, выпрямившись, в машине. И он сидел так минут десять, размышляя, что же с ним произошло.

- Смотри-ка ты, - размышлял он. - Ну не интересно ли? Чтобы не сказать восхитительно? Чтобы не сказать - почти пьяняще? То есть да, дух из меня вышибло, напугало до чертиков, стукнуло под ложечку и вырвало кишки, поломало кости и вытрясло мозги - и однако... И однако, жена, и однако, дорогая Мэг, Мэгги-Мигэн, я хотел бы, чтобы ты была здесь со мной, может, выбило бы весь табачный деготь из твоих запакощенных легких и вытряхнуло бы всю кладбищенскую, тягостную посредственность из души твоей. Дай-ка мне тут оглядеться, жена. Дай-ка он оглядится тут, Харпуэлл, твой муж, поэт...

Он склонился над приборами. Он запустил гигантскую собаку-двигатель.

- Рискнем еще чуток развлечься? Еще раз выйти в бой, как на пикник? Рискнем...

И он тронул машину с места.

И почти тотчас же она понеслась со скоростью сто, а затем и сто пятьдесят миль в час.

Почти тотчас же впереди показалась встречная машина.

- Смерть, - сказал поэт. - Значит, ты всегда начеку? Значит, тут ты и околачиваешься? Тут твои охотничьи угодья? Ладно, испытаем твой характер...

Машина неслась. Встречная мчалась.

Он переехал на другую сторону.

Встречная последовала его примеру, нацеленная на разрушение.

- Ага, понятно, ну, тогда вот тебе, - сказал поэт. И щелкнул еще одним тумблером и нажал еще один дроссель.

За миг перед ударом обе машины преобразились. Прорвавшись сквозь покровы иллюзий, они превратились в реактивные самолеты на старте. И оба самолета с воем выстреливали пламя, раздирали воздух, колошматили его взрывами, устремляясь сквозь звуковые барьеры к самому могучему из барьеров - и, как две столкнувшиеся пули, сплавились, слились, смешались кровью, сознанием и мраком и пали в сети непостижимой и безмятежной полуночи.

Я мертв, подумал он снова.

И это прекрасное чувство. Спасибо.

Он очнулся и понял, что улыбается.

Он сидел в машине.

Дважды умер, подумал он, и с каждым разом мне лучше и лучше. Почему? Не странно ли? Чуднее и чуднее, как говаривала Алиса в стране чудес. Странно сверх всякой странности...

Он опять запустил мотор.

Что теперь?

Движется ли она на самом деле? - спросил он себя. - А черный пыхтящий паровик из почти доисторических времен - это она умеет?..

И вот он уже в пути, машинистом. Небо мелькает вверху, и киноэкраны, или что там еще, наваливаются чередой видений - дым струится, пар висит над свистком, огромные колеса катятся по скрежещущим рельсам, и рельсы змеятся вперед через горы, и вдалеке из-за гор выныривает другой поезд, черный, как стадо бизонов, и, изрыгая клубы дыма, несется по тем же рельсам, по тому же пути навстречу дивной аварии.