Маскарон. Книга первая - Сергей ДИНОВ

На пляжах Аркадии дышать было легче. Но у Черного моря, чтоб вы знали, в эту темную пору совсем не любили гостей. Вернее, их любили, чтоб дать в рыло и вывернуть карманы. Потому малочисленные гости шатались по центральным улицам и бульварам, держались освещенных мест.

А улицы, напомню вам, в то время в Одессе носили смешные советские названия: Карла Либкнехта и Розы Люксембург, к примеру. Или Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Если одесситы, будем думать, прощали Люксембург за Розу, то какое отношение к Одессе имели разные Фридрихи и Карлы? Не хочется вспоминать советские штампы, лозунги и глупости.

Небо в тот душный вечер напоминало опрокинутое Черное море и катилось в сторону Куяльника грязными наворотами туч. Можно было ждать дождя. Уж что-что, а в Одессе ждать можно долго. Но не всем.

– Сколько еще ждать?!

Один из таких недовольных жизнью оператор-постановщик Кипренов был раздражен долгим ожиданием и цедил сквозь зубы самые скверные ругательства в адрес молоденьких актрис, что назначили встречу в кафе и не явились. Кипренов тупо созерцал гуляющий по брусчатке праздный люд, с тоской провожал каждую пару обнаженных ножек загорелых девушек и женщин в откровенных одеждах курортниц.

– Любимых ждут всю жизнь, подруг – полчаса, шлюх – минут десять, – философски заметил Роберт Воротов, по прозвищу Роба, его помощник и второй оператор по фильму с рабочим названием «Лилия на песке». Он расстегнул пуговки на рубашке до самого пупа, приличия соблюдать было не перед кем. В отличие от своего шефа, сухаря и зануды, Воротов был толст, импозантен и терпелив.

– Переждали сорок две минуты, – разозлился Кипренов, тяжело поднялся, пластиковый стул под ним опрокинулся.– Пора по койкам, завтра тяжелая смена. Уходим.

– Будь великодушен, Кипа. Девицам по двадцать лет. Набрели на проворных одесситов и оттягиваются сейчас в баре на Большой Арнаутской с пивом и с раками. Мы для них – занудные папаши.

К сорока двум годам Воротов оставался холостяком и снисходительно относился к коварству, непостоянству и предательству женщин. Кипренов, наоборот, с каждым годом становился все злее, занудливее, раздражался по любому поводу, обижался на любые мелочи. В женщинах ненавидел, буквально, все: красоту и уродство, порядочность и распутство, нежность и злобу. В женских поступках и словах всё ему казалось ложью, притворством и обманом. В общем, на лицо был затянувшийся кризис среднего возраста.

– Вот именно, сраками! – фыркнул Кипренов. – И не называй меня Кипой в группе! – разъярился он. – Для всех я – Виктор Павлович!..

Он помолчал, заводился на конфликт с коллегой.

– Па-па-ши… Сссучки!.. – прошипел Кипренов. – В сорок пять я будто начал жизнь заново!.. А девки себе карьеру подмочили, я тя уверяю! Мы вытащили этих вертихвосток на полный метр, на десять (!) съемочных дней, из захолустья!.. из какого-то вшивого областного театрика!.. Да у меня следом идут два проекта в Питере. Ту же Яну мог бы пристроить на вторую роль, Ингу на эпизод серий на пять. Могли они вечер в Одессе посвятить нам, благодетелям?

– Могли, Виктор Павлович, могли. Успокойся, – с фальшивым уважением и терпением согласился Воротов. – Прости их великодушно, благодетель. Юность. Ветер в мозгах. Да и какая у симпатичных девчонок карьера? Только прыжки через койки. Мы с тобой, Кипа, тяжело признать, но – факт, – для них пройденный этап.

– Не называй меня Кипой! – рассвирепел Кипренов.

– Спокойно, шеф! – угрожающе поднялся со стула верзила Воротов. – Чего тебя понесло?! Ну, продинамили девчонки… Пойдем, напьемся в кафешке подешевче и забудемся в легком похмелье…

Кипренов посопел обиженно, но ссориться с помощником из-за сопливых актёрок не стал. Нынче не найдешь другого такого преданного «второго», который, из проекта в проект, безропотно «стоял» бы на «фокусе», на перезарядке пленки. Снимали-то кино по-честному, на пленку 35 мм!

Они вышли из-под летнего навеса кафе, побрели по знаменитой Дерибасовской, спотыкались на брусчатке, продолжали беседы на вечные темы женского коварства. Навстречу попадались вялые пары курортников. Одесса оживала после застоя и бурной бандитской «перестройки».

– Я тя уверяю, Роб, не будут они больше сниматься! Уж я постараюсь!.. – заявил Кипренов.

– А меньше?! – вставил свою шуточку Воротов. Но разозленного Кипренова несло.

– Я – член Союза20! Захочу, девки не будут сниматься вообще!.. во всяком случае, в России… Не поленюсь, тааак ославлю в актерских агентствах, что…

– Остынь, Кипа, не заводись! – посоветовал Воротов. – Ты же ваааще у нас почетный квадратный многочлен: Союз журналистов, писателей, филателистов, пчеловодов… Кого там еще?! Передо мной только не надо выёживаться!.. Хорошо?! Чем больше угроз, тем меньше дел. Давай поговорим о творчестве!..

Кипренов промычал неопределенное ругательство и благоразумно промолчал. Спорить с верзилой Воротовым было себе дороже: с дружеской попойки никто ведь не притащит в гостиницу так бережно и без травм, как верный помощник. Да и по работе Кипренов был доволен преданностью, профессионализмом и долготерпением второго оператора. Но проницательный, въедливый Кипренов нашел, чем отомстить Воротову за «многочленство».

– Скажи мне, друг любезный Роба, с чего ты так гуляешь на широкую руку уже который день? С какого такого гонорара? По нашей – то безденежности…

Воротов, до этого момента расслабленный и спокойный, мгновенно обозлился:

– Бабушка наследство перекинула на Главпочтамт! До востребования!.. Еще вопросы?!

– Ладно, – смирился Кипренов.– Наплевать, чем ты там торгуешь…

– Чем торгую?! – завелся Воротов, правильно предполагая, что «шефу» стало известно о его малой коммерции подотчетными расходными материалами: фильтрами, затенителями, арказолью21 и прочей дармовой мелочью, выписанной на операторскую группу со склада киностудии.

– Хорош! На этом и закончили! – сурово попросил Кипренов.

– Ладно, – согласился Воротов. – Кстати, свое последнее и категоричное слово о девчонках на студии сказал Берест: будут сниматься!.. А мы с тобой, Кипа, – подневольные люди и станем помалкивать в салфетку.– И пояснил доверительно. – У Янки, похоже, романчик с Берестовым.

– С генпро? – неприятно удивился Кипренов.

– Чего ради генеральный продюсер тогда намылился так срочно в Одессу? Мы еще съемки толком не начали.

– Однако, – неприятно удивился Кипренов.– Прокол. Если Яна легла под Береста, – мне конец!.. Не простот девка мое хамство, – переживал он. – Ладно! Тем лучше, не будем отвлекаться на баб. Займемся творчеством, Роба. Да пошли они!..

– А пошли мы, – грустно пошутил Воротов. Уходить с неудачного свидания в одиночестве изумительной теплой южной ночью, под акациями и каштанами Одессы – это, согласитесь, не самое лучшее начало киноэкспедиции к Черному морю.

– Может, местных девочек снимем? – с тоской предложил Кипренов.

– Путь их местные снимают, своих портовых шлюх! – продолжал тихо злиться сам Воротов. – Мы завтра приличных женщин снимем. На «Кодак».

По стране и бывшим советским республикам мчались лихие «девяностые» прошлого столетия. Тогда многие фильмы «новых» кинопродюсеров снимали на приличную американскую пленку «кодак», что вы знали.

На общий сбор съемочной группы во дворе киностудии к 10 часам утра актрисы не явились. В гостинице девчонки не ночевали. Вещи обеих оставались в номере.

– Во, загуляли, лохушки! Теперь им кранты! Карьера точно накрылась! – презрительно усмехнулся Кипренов. Разъяренный режиссер фильма отозвал оператора-постановщика в кулуары студии. На разборки. Замдиректора, рыхлая дама, знойная одесситка, мадам Гришина в мегафон проскрипела, что выезд группы задерживается на полчаса… или час. Не меньше.

– В буфет никому не соваться! Услышу запах спиртного – на съемки не допущу! – заявила она.

– Услышит она, – ха! – возмутился Воротов и первым двинулся через служебный ход к буфету киностудии.– Тут особое чутье нужно, к интеллигенции. Грубым женщинам оно чуждо.

Солнце припекало, будто прикладывали к макушке раскаленную сковороду. Даже под шатрами пышных каштанов Французского бульвара было трудно дышать. Море прогрелось до 29 по Цельсию. Все вечера и всё свободное время киношники проводили на пляже. Сейчас многие с тоской посматривали в сторону павильонов, где внизу, за густой зеленью деревьев плескалось невидимое Черное море. Легкий шум листвы над головой воспринимался как завораживающий шелест волн. Хотелось прохладного пива, горячего песка под боком и покоя, покоя, покоя.

Через полчаса съемочная группа поредела основательно. «Светики» – бригада осветителей утекла в свои апартаменты, в отдельный одноэтажный особнячок. Самого младшего погнали за пивом, с двумя пакетами. Актеры укрылись в основном корпусе киностудии. Операторская группа, изнывая от жары, оставалась в «камервагене22» при аппаратуре. Они – то и приняли на себя первый шквал истерики режиссера, который обещал уволить всех и, в первую очередь, столичных эпизодников и набрать типажей из местных жителей.