Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа - Иннокентий Херсонский

Тогда Учитель сказал, уже не обинуясь: Лазарь умре; и радуюсь вас ради, яко не бых тамо (иначе просьбы Лазаря, слезы сестер его побудили бы Премилосердого исцелить Своего болящего друга и не допустить до смерти). Идем к нему.

Вероятно, некоторые из учеников и при сем не обнаружили всей ожидаемой решимости идти во Иудею, хотя для погребения Лазаря, что для одного из них, именем Фомы, показалось уже совершенно неуместным. «Что же мы медлим, — воскликнул он к соученикам, — идем и мы, да умрем с ним!» И для Фомы идти к умершему в Иудею значило почти то же, что идти на смерть: однако же он не только не продолжает отклонять Учителя от Его намерения, но и недоволен медленностью прочих учеников, и приглашает всех умереть с Лазарем и Иисусом: приглашение, достойное ученика Иисусова! Хотя увидим впоследствии, что сердце Фомы еще не было теперь действительно так самоотверженно, как были его уста…

Вслед за тем Господь и ученики Его отправились в Иудею, но без поспешности однако же, которая, по-видимому, теперь не была уже и нужна. Достигли пределов Иерихона, откуда до самого Иерусалима оставалось не более шести часов пути, а до Вифании еще менее. Дорога была покрыта путешественниками, со всех сторон стекавшимися в Иерусалим на приближающийся праздник. Учитель шел один (Мк. 10, 32), впереди Своих учеников, которые следовали за Ним на некотором расстоянии, размышляя и беседуя между собой о будущем. Внутреннее состояние их, по замечанию Евангелиста Марка, было весьма расстроено (Мк. 10, 32). Сколько можно судить по соображению обстоятельств (Ин. 11, 8; Мк. 10, 35), в душе их боролись теперь между собой два чувства: желание как можно скорее видеть открытие царства Мессии и разделить со своим Учителем славу Его земного владычества над всем миром и нежелание подвергнуться страшным опасностям, которые, по общему понятию, почитались при этом неизбежными. Слова Иисуса Христа еще в одной из бесед в Галилее обещавшего соделать их, в награду за пожертвование и труды, судьями Израиля и посадить на 12-ти престолах (Мф. 19, 27–30) (обещание, заключавшее в себе высший духовный смысл, но учениками понятое буквально), надежда, что настоящий путь в Иерусалим будет последним и с наступлением праздника пасхи откроется царство Мессии — их Учителя, примечание всеобщего расположения в народе к гражданским и религиозным переменам, и в частности, сильного расположения к Иисусу Христу и другие обстоятельства наполняли воображение учеников мыслями самыми восхитительными. Но когда воображение утихало и от будущих неопределенных надежд обращались к суровой действительности прошедшего и настоящего, когда начинали беспристрастно судить о положении вещей, своей беззащитности, бедности, силе и злобе своих врагов — тогда невольно приходили к недоумениям и опасению, делались малодушны и боязливы. И ужасахуся, и во след идуще, бояхуся.

Такое расположение духа не могло укрыться от Сердцеведца. Поскольку главным источником боязни была нерешительность мыслей, незнание будущего, то Он нашел нужным еще раз с возможной ясностью повторить ученикам, чего они доселе не уразумели надлежащим образом, то есть что Его в Иерусалиме ожидает не престол, а крест, который однако же не прекратит дела Божьего и Его великой деятельности, а доставит спасение всему миру и Ему такую славу, которая несравненно выше всякой воображаемой ими славы и величия. Для того, подозвав учеников к Себе и уединившись от прочих путешественников, Господь начал говорить им так: се, восходим во Иерусалим и Сын Человеческий (так Он любил называть Себя) предан будет архиереям и книжникам, и осудят Его на смерть, предадят Его языком на поругание, биение и пропятие, и в третий день воскреснет! (Мф. 20, 17–19; Мк. 10: 32–34; Лк. 18, 31–34). Так решительно, так ясно и с такой подробностью обстоятельств никогда еще не было говорено Им о Своей будущей судьбе; в этих словах заключалась кратко вся история наступающих событий, все, что в них было и крайне печального, и вполне утешительного. «Учитель наш вскоре будет предан, осужден, умучен, распят, мертв; но потом должен воскреснуть со славой; значит (так должны были рассуждать ученики), напрасно мы предаемся теперь несбыточным мечтам о Его земном царстве, напрасно и страшимся за Него и за себя: судьбы Всевышнего должны совершиться!» Между тем, ученики Иисусовы не только не вывели из настоящего предсказания Его подобных заключений; но, по свидетельству Евангелиста, не поняли даже из него ни одного слова. И тии ни-чесоже от сих разумеша: и бе глагол сей сокровен от них, и неразумеваху глаголемых (Лк. 18, 34).

Непонятливость изумительная — для нас, кому теперь так трудно поставить себя в уме на место учеников Иисусовых и войти совершенно в их образ мыслей и чувствований; но в них самих все это происходило естественно. Не представляя себе никогда, сообразно народному верованию, что Мессия должен умереть, тем более умереть так, как предсказывал теперь Господь, — смертью самой поносной, на кресте, — ожидая, напротив, со дня на день открытия Его славного земного царства, ученики, при всей доброте их сердца, потому самому не могли уразуметь слов Его в прямом их смысле и как надлежало. Для объяснения этого представим, что кто-нибудь, будучи другом сына царева, слышал от него и от других, что отец назначил его своим наследником престола, видел не раз опыты особенного благоволения к нему отца; потом услышал от него же, что отец его, нимало не переменив ни своих мыслей о нем, ни любви к нему, позволит однако же некоторым развращенным людям подвергнуть его посрамлению, мучениям и самой смерти, имея возможность все это отвратить — такой человек, слыша все это, поверил ли бы сыну цареву — своему другу? Или, поверив ему, понял ли бы вдруг слова его, как должно? Не скорее ли бы согласился предположить в них какой-либо неизвестный для себя, иносказательный смысл, — особенно, если бы знал, что друг его любит выражаться языком притчей? — Подобное случилось и с апостолами: без сомнения, они представляли себе слова своего Учителя каким-либо непонятным для них иносказанием. — Но в таком случае к чему служило предсказание Господа о Своих страданиях и смерти? — Оно было полезно, хотя ученики и не поняли его. Кроме того, впоследствии яснейшим образом открылось из него, что Богочеловек провидел крест Свой со всеми его ужасами, имел потому всю возможность отклониться от него, и если подверг Себя смерти, то добровольно, для блага рода человеческого. Кроме сего, сами ученики, по крайней мере, некоторые из них, при наступлении страданий Учителя должны были привести себе на память настоящее предсказание и, видя точное исполнение со стороны его печальной, то есть по бедствиям, тем самым побуждались с благодушием ожидать исполнения и радостной части пророчества — о славном воскресении Господа. (Не этим ли самым предсказанием воодушевлен был впоследствии св. Иоанн, который, как увидим, во время страданий и смерти Иисусовой, несмотря на свою юность, покажет себя мужественнее всех прочих учеников Его?)

Как бы в доказательство того, что беседа о кресте оставалась теперь непонятой, двое из учеников, Иаков и Иоанн, сыны Зеведея, обнаружили теперь же в себе следы любочестия, самого детского. Господь заметно отличал их от прочих учеников, удостаивая особенной доверенности и близости; только один Петр мог спорить с ними в этом отношении; ибо Господь отличал и его. Это-то, без сомнения, пророчество, плохо понимаемое, возродило в юных умах надежду, что Учитель и по наступающем мнимом восшествии Его на престол иудейский не преминет отличить их от прочих при раздаянии наград и милостей. Мать их Саломия (которая теперь вместе с ними шла в Иерусалим на праздник) разделяла и едва ли не возбуждала подобные надежды. Воображая, что ее просьба (Саломия была знакома Господу) может быть в этом деле не бесполезной, и желая предварительно получить от Иисуса Христа обещание касательно будущей награды детей своих, она решилась воспользоваться уединенной беседой с Господом и, подойдя к Нему вместе с детьми, со всей покорностью и дружеством, объявила, что хочет просить у Него чего-то, не важного для Него, но весьма важного и приятного ей, сыновьям ее и всему их семейству (Мф. 20, 20). «Чесо хощеши?» — вопросил Господь. «Ничего более, — отвечала она, — как только препоручить в Твою милость сыновей моих. Ты, без сомнения, скоро взойдешь на престол Давидов; сделай тогда, по любви Своей к ним, чтобы один из них занял место по правую, а другой по левую сторону Твоего престола». То есть Саломия хотела, чтобы дети ее были первые после Мессии в Его царстве и удостоились преимущества не только перед всем прочим народом, но и пред ближайшими Его учениками и друзьями. Оба брата видом своим показывали, что желание матери есть вместе и их собственное желание.

Нельзя было найти прошения, более противного настоящему душевному состоянию Богочеловека, Который весь был занят мыслью о Своих будущих страданиях. Извинением могло служить одно то, что Иаков и Иоанн не поняли Его предсказания и искали быть близкими к своему Учителю, без сомнения, не по одному любочестию, а и по чувству любви к Нему, которая опасалась быть удаленной от Него во славе Его. Ответ Господа служит поучительным примером, с какой снисходительностью исправлял Он самые важные ошибки Своих учеников. Вместо каких-либо упреков Он отвечал просто с кротостью: Не веста, чесо просита. Можета ли пиши чашу (чаша у евреев означала страдания и бедствия (Пс. 59, 5; Ис. 51, 17. 22; Пч. Иер. 6: 21)), юже Аз имам пити, или крещением (так иносказательно назывались великие искушения), им же Аз крещаюся, креститися? То есть Господь хотел внушить мечтателям, что им должно думать еще не о награде, которая сама собой придет к достойному, а о средствах, как заслужить оную. «Можева», — отвечали ученики, побуждаемые, вероятно, более желанием получить просимое и показать себя достойными его, нежели по внутреннему убеждению в необходимости страданий для достижения славы (Мф. 20,22); ибо они не имели еще ясного понятия ни о предстоящей чаше, ни о крещении, о которых говорил Господь. Но Учитель, как сердцеведец, предвидел уже, что слова эти, сказанные теперь без ясного сознания дела, придут некогда в совершенное исполнение, что сыны Зеведеевы действительно со временем будут, подобно Ему, крещены страданиями; потому в духе пророчества, которое они должны были выразуметь впоследствии, продолжал: Чашу Мою испиета, и крещением, имже Аз крещаюся, имате креститася, а еже сести одесную Мене и ошуюю Мене, несть Мое дати, но им же уготовася от Отца Моего. Тем кончилась беседа.