Арена мрака - Марио Пьюзо

Молодой парень тихо, отрывисто спросил:

– У вас есть американские доллары?

Моска отрицательно покачал головой и отвернулся, но снова ощутил прикосновение той же руки.

– Сигареты?

Моска встал на подножку автобуса. Рука сильно вцепилась в его плечо.

– Что-нибудь продаете? Что-нибудь?

Моска бросил по-немецки:

– Убери руку, быстро!

Парень оторопел и отпустил Моску, но потом его глаза налились гордым презрением и ненавистью. Моска прошел в салон автобуса и сел. Он увидел, что парень смотрит на него сквозь стекло – смотрит на его серый габардиновый костюм, ослепительно белую рубашку, цветастый язык шелкового галстука. И, кожей почувствовав этот презрительный взгляд, на мгновение пожалел, что на нем не армейский мундир защитного цвета.

Автобус медленно отъехал и свернул в один из многочисленных переулков. Этот переулок словно перенес его в другой мир. За центральной площадью, которая стояла как крепость посреди пустыни, насколько хватало глаз простирались руины и лишь кое-где попадались останки жилых зданий: одиноко возвышающаяся стена, или дверь, за которой был лишь чистый воздух, или тянущийся к небу стальной скелет с обломками кирпичной кладки и стекла, прилипшими к нему, точно клочья мяса.

На окраине Франкфурта вышли почти все штатские, и автобус, в котором остались только Моска и еще несколько офицеров, направился к Висбаденскому аэродрому. Моска был единственным штатским, не считая мистера Джеральда, который получил конкретное предписание еще в Штатах. Остальным надо было ждать дальнейших указаний во Франкфурте.

Моска прошел регистрацию, и ему пришлось несколько часов ждать своего самолета до Бремена. Когда самолет оторвался от земли, у него даже не возникло ни ощущения, что он взлетел, ни мысли, что самолет может оставить позади твердь континента или что он может просто упасть. Он смотрел в иллюминатор и видел, как земля косо удаляется от него, и казалось, что сейчас она превратится в сплошную зелено-коричневую стену, а потом самолет набрал высоту, земля внизу стала бескрайней и бездонной долиной. И вся таинственность рассеялась, когда самолет выровнялся и пассажиры стали смотреть вниз, точно с балкона, на плоские, расчерченные аккуратными квадратами, похожие на скатерть поля.

Теперь, когда до пункта назначения было рукой подать и, можно сказать, его возвращение почти уже состоялось, он размышлял о нескольких месяцах, проведенных дома, и ощутил неприятное смутное чувство вины перед родными, терпеливо сносившими его капризы. Но он не хотел их никого видеть и даже ощутил возрастающее чувство раздражения оттого, что самолет словно неподвижно повис в бескрайнем кристально-чистом небе, и понял, что та правда, которую он сказал матери, была на самом деле ложью, что он возвращается только ради немецкой девушки – мать оказалась права, – но без всякой надежды ее разыскать, без всякого упования на то, что их судьбы смогут вновь соединиться после этих долгих месяцев разлуки, но он должен был сюда вернуться в любом случае. Он не более надеялся на то, что она ждет его, чем если бы оставил ее в непроходимых джунглях, раненую, без оружия, ничем не защищенную от диких зверей. И, думая об этом, он почувствовал, как внутри все сжалось и яд стыда и печали отравил ему кровь и проступил на языке.

Он ясно представил себе ее тело, лицо, цвет волос, вспоминая о ней так подробно и так напряженно впервые за те месяцы, что они не виделись, и наконец отчетливо, словно произнес его вслух, он вспомнил ее имя.

…В то жаркое летнее утро почти год назад было взорвано полицейское управление, и Моска, сидя в джипе на Хохаллее, почувствовал, как содрогнулась земля. Офицер, которого он дожидался, молодой лейтенант, недавно прибывший из Штатов, вышел несколько минут спустя, и они поехали обратно в штаб администрации на Контрескарпе.

Кто– то крикнул им о случившемся, и они повернули к зданию полиции. Отряды военной полиции уже оцепили район взрыва, и повсюду на улицах, ведущих к площади, виднелись их джипы и белые каски. Лейтенант показал свое удостоверение, и их пропустили.

Массивное темно-серое здание стояло на небольшом пригорке в самом начале Ам-Вальдштрассе. Здание было квадратным, большим, с внутренним двориком для стоянки служебных машин. Поток немцев-служащих все еще струился из главного входа, их лица и одежда были в пыли и щебенке. Женщины истерически рыдали от пережитого шока. Солдаты пытались оттеснить толпу от здания, которое стояло безмолвно и неколебимо, как обычно.

Моска пошел за лейтенантом к боковому входу. Это был сводчатый проход, почти весь заваленный щебнем. Им пришлось ползти, и наконец они попали во внутренний дворик.

Большой квадрат внутреннего дворика превратился в груду развалин. На гребне этой горы во все Стороны торчали покореженные крыши, кузова, автомобильные шасси, точно мачты затонувших на мелководье кораблей. Стены здания, по крайней мере до третьего этажа, были снесены взрывом, и взору открылись столы, стулья и даже настенные часы в служебных кабинетах.

Моска услышал звук, который раньше никогда не слышал, звук, который давно уже стал привычным в больших городах этого континента. В какое-то мгновение ему показалось, что этот звук доносится сразу со всех сторон – низкий, монотонный, какой-то звериный вой, совершенно не похожий на человеческий вопль. Он все-таки установил, откуда доносится этот вой, и бегом и ползком перебрался через гору развалин в дальний конец двора. Он увидел толстую красную шею, зажатую зеленым воротником мундира немецкого полицейского. Шея и голова были неподвижны и безжизненны, а вой исходил, казалось, откуда-то из глубины тела. Моска и лейтенант попытались разгрести щебенку, но обломки кирпичной кладки все ползли и ползли, засыпая труп. Тогда лейтенант отправился за подмогой.

И тут во двор из здания через все проломы в разрушенных стенах хлынули толпы спасшихся.

Появились полевые врачи, приехавшие сюда из лазаретов, – как были в халатах, американские солдаты и немецкие уличные рабочие, которые сразу начали разгребать обломки и вытаскивать из-под руин трупы. Моска выполз наружу тем же путем, каким пробрался внутрь.

Снаружи воздух был чистый и свежий. У здания уже стояла вереница санитарных машин, с другой стороны подъезжали пожарные. Рабочие уже расчистили от завалов проходы во внутренний дворик и грузили мусор в кузова грузовиков.

На тротуаре напротив здания поставили стол – командный пункт, и он увидел своего полковника и толпящихся вокруг него младших офицеров.

Моска, про себя усмехнувшись, отметил, что все они были в стальных касках. Один из офицеров поманил его к себе.

– Иди и охраняй нашего офицера разведки, – приказал он и передал Моске свою кобуру с пистолетом. – Если будет еще взрыв, уноси ноги.

Моска вошел в здание через главный вход. Лестница была сплошь завалена щебнем, и он с опаской поднялся на второй этаж. Он шел по коридору, поглядывая на потолок и стараясь не проходить там, где потолок провис и перекрытия грозили вот-вот рухнуть.

Отдел разведки располагался недалеко от лестницы, но теперь от кабинета осталось лишь полкомнаты; другая половина обрушилась во двор.

Охранять было нечего, кроме запертого шкафа. Но зато он получил возможность созерцать разыгравшуюся у него на глазах драму.

Он удобно устроился в кресле, достал из кармана сигару и закурил. Нога уперлась во что-то твердое на полу, и, посмотрев туда, он с удивлением обнаружил две бутылки пива. Он поднял одну: бутылка была исцарапана обломками кирпича.

Моска откупорил бутылку о дверную ручку и снова устроился в своем кресле.

Внизу под ним двор был безжизнен и в пропыленном воздухе казался объятым сном. Немцы-рабочие все еще копошились около мертвого, которого он обнаружил, и неторопливо разгребали щебенку. Над ними возвышалась фигура американского офицера, который стоял скучающе, неподвижно, и его бриджи и рубашка на глазах покрывались белым налетом пыли. Рядом с ним сержант держал в руке стеклянную колбу с кровяной плазмой. Точно такая же сценка повторялась во многих местах по всему двору. В воздухе висела взвесь бетонной пыли, почти светящейся в лучах солнца, и медленно оседала на лица и волосы людей, окрашивая их белым.

Моска пил пиво и курил сигару. Он услышал шаги в коридоре и вышел из кабинета.

По длинному коридору, который убегал вдаль, где пол и потолок почти соединялись во тьме, из мрачных внутренностей здания двигалась небольшая группа немцев. Они прошли мимо, словно не заметив его, ослепшие и ослабевшие от ужаса и потрясения. Последней шла хрупкая девушка в лыжных штанах цвета хаки и шерстяном свитере.

Она споткнулась и упала, и, видя, что никто не спешит ей на помощь, Моска шагнул вперед и помог ей подняться на ноги. Она бы так и ушла, но Моска преградил ей путь, вытянув руку, в которой держал бутылку пива.