Зеркало судьбы - Точинов Виктор Павлович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Влад вскинулся, схватил со стола пистолет.
– Отпустите! – крикнула Надя надорванным голосом. – Ну что, что я вам сделала?
– Вадь, заходи, – Влад смерил его презрительным взглядом. – Да уж… Такой был славный мальчик. А стал учителишкой с мелкобуржуазными замашками. Самому-то не противно?
– Зато ты не изменился. Хотя вообще-то людям это свойственно.
Он не понял. Или не подал вида.
– Значит, так. Я до сих пор считаю, что каждый имеет право на работу над ошибками. Правильно, господин словесник? Твоя полицейская знает о нас. Мои друзья утверждают, что утром вы с ней болтали о некоем письме. Письмо мы изымем, а вот с бабой надо что-то делать. Тебе она доверяет…
Незаметно взвести курок не вышло – щелчок отдался эхом в тёмных углах комнаты.
– Ясно, – поскучнел Влад. – Второй вариант.
Он приставил пистолет к виску Нади, притянув её к себе, как куклу.
– Понимаю, чувства остыли. Но смерти её ты не хотел бы, а?
– Вадим, не думай обо мне! – страдальчески выкрикнула Надя. – Делай, что подскажет сердце!
– Надя, кто ты? Что ты за существо?
– Человек, – удивлённо ответила она. – Твоя жена!
Тварь. Восемь лет жрала его, топила в своей липкой заботе. Восемь лет врала ему – и продолжает врать.
– Что ты задумал? – Влад растерянно глядел на него. Чёрное дуло всё так же прижималось к виску Нади. – Вадь, я ведь правда… Я её убью, если ты…
– А пусть сама решит. Надя, убить тебя?
– Как скажешь, Вадюша. Как считаешь нужным, – она лучезарно улыбнулась.
– Считаю до трёх! – жалобно, визгливо выкрикнул Влад, прижимая к себе Надю.
– Бывай, – бросил Вадим. И нажал на спусковой крючок.
На один жуткий, бесконечный миг ему показалось, что он ошибся.
Кровь у них была человеческая. И вместе с кровью постепенно уходило то, что делало их похожими на людей. Лица разглаживались, приобретая безжизненную симметрию, глаза теряли цвет, превращались в круглые слюдяные озёрца.
Не люди – наброски.
Он дотронулся до Надиной щеки, до гладкой сухой кожи, похожей на папиросную бумагу. Брезгливо отдёрнул пальцы. Хотя чего кривиться? Это же его химеры. Те, кого он создал, чтобы стать человеком.
Влад появился, когда ему хотелось бурь. Надя пришла вместе с покоем.
Только кто он – теперь? Без них?
Он в последний раз окинул взглядом комнату – и бросился прочь.
* * *Пальцы Вадима впились в кладбищенскую ограду. Из горла вырвался нервный смешок. Подышал воздухом, да.
Сколько же их было – сияющих, радостных химер…
Парень, влюблённо заглядывающий в безглазое лицо. А за ним в двух шагах – поникшая девушка с дрожащими, искусанными губами. Та, что создала заведомо счастливую соперницу. Ведь нелюбимой быть как минимум поэтично.
Младенцы в колясках – вот на них смотреть было страшно – и больное, воспалённое счастье в глазах матерей, только так сумевших утвердить свою жертвенность и незаменимость.
Существо в нарочито неприметном сером костюме – службист. Их-то кто сотворил? Народ, привыкший, что просто так ничего не даётся, и за счастье нужно пострадать?
Где-то там, под землёй, грохнул выстрел. Вадим, вздрогнув, разжал побелевшие пальцы. Бросился обратно в сторожку, поскальзываясь на размокшей от дождя земле.
Диана стояла, сгорбившись, над лежащей ничком долговязой фигурой.
– Не подходи, – сказала она, не оборачиваясь. – Потому что если ты – такая же тварь, то я…
– Тварь, – кивнул Вадим. – Но другая. Посмотри на меня.
– Не надо, – всхлипнула Диана. – Уходи. Уходи, пожалуйста.
А что если и она?
Холодок пробежал по спине Вадима.
Ведь она тоже появилась так вовремя. Невозможная. Со своей руганью, солдатскими папиросами, туфлями… Невозможная и необходимая.
– Обернись, – попросил он мягко. И бросил пистолет на землю.
Потому что если даже и так…
Охота на зайцев по первому снегу
♂ Виктор Точинов
1. Витебский-Главный – Сортировочная– Баловство, – сказал Капитоныч, повертев нож и вернув Веймарну. – Я их руками добиваю. За шкирятник приподыму и вот так вот позвонки ломаю. Хрусь – и все.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})И он показал – как. Сжал пальцы левой руки в кулак, изобразил нечто вроде головы с шеей, а ребром правой ладони по «шее» легонько рубанул.
Капитоныч был мужик на редкость крупный и дородный. Фигура и длинные отвислые усы делали его похожим на моржа. Ладони размерами напоминали моржовые ласты, а кулак был с дыньку-«колхозницу». Такая ладонь и мамонту позвонки без натуги переломит, считал Славик. Он не любил Капитоныча.
Веймарн выглядел обиженным пренебрежением к своей обнове. И стал горячиться, доказывать, что нож хорош, и настоящей немецкой работы, и не здесь куплен… Он-то, Веймарн, вообще его не покупал, но даритель привез из Пассау, вот и клеймо – голова волка – имеется, и сертификат дома лежит, со всеми печатями.
Славик не стал разочаровывать профессора и говорить, что присматривался к точно такому же охотничьему ножу в оружейном на Апрашке. И голову волка осмотрел, и с сертификатом ознакомился… Славик понимал немецкий после школы с пятого на десятое, но все же уразумел: сделан нож хоть и под присмотром владельцев бренда, да не в Германии, а руками формозских китайцев… Знакомец профессора мог и не соврать, где купил нож: ничто не мешает продавать в Пассау клинки, сработанные за тридевять земель.
Сам Веймарн языком исторической родины не владел. За три века жизни в России Веймарны обрусели настолько, что из немецкого осталась у них лишь фамилия, да и та сто лет назад видоизменилась: с началом германской войны, когда Петербург обернулся Петроградом, предки Иван Иваныча поддались общему патриотическому порыву и отбросили приставку «фон». Петроград в конце концов стал снова Петербургом, но фон Веймарны так и остались Веймарнами…
– Все одно – баловство, – равнодушно ответил Капитоныч на горячую речь профессора. – Заяц не кабан, нечего об него нож марать. А коль за руки свои хирургические опасаешься, так прикладом сработай, и вся недолга.
2. Сортировочная – Проспект ГероевПроехали Сортировку, новых пассажиров в вагоне не прибавилось.
Электричка была не самая последняя, за ней с вокзала отходили еще две, но на Павловской развилке те уходили на другие ветки. Так что можно сказать, что последняя.
В вагоне пока находилась лишь их компания, но Славик знал: в Купчино, где метро, возможно подсядут еще несколько человек. Но наверняка вскоре сойдут, – пассажиры, что едут далече, все собираются в передних вагонах: платформы на дальних маленьких станциях короткие, на четыре вагона, иногда на шесть. Их же компания устроилась в самом конце состава: тамбур за спиной был последним по ходу поезда.
3. Проспект Героев – РучьиНа Героях снова никто не подсел, они и дальше ехали впятером.
Ездить на охоту именно в таком числе – традиция давняя, и если иные традиции в их компании иногда, в виде исключения, единократно нарушались, то эта – никогда.
Нерушимое правило соблюдалось уже не первое десятилетие. И даже не первый век, вот так-то…
Традицию привез издалека один из первых фон Веймарнов и внедрил на русскую почву в своем поместье под Ямбургом. Ничего сакрального цифра «пять» не содержала: именно столько людей вмещали охотничьи сани-розвальни фон Веймарна, – четверо седоков и кучер.
Езда на санях давно ушла в историю, да и место проведения охоты неоднократно менялось, – но охотились лишь впятером, и никак иначе. Если кто-то не мог принять участие: заболев, например, или уехав по срочному делу, – выезд откладывался до его поправки или возвращения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Если охотник выбывал насовсем – по причине серьезной болезни, или старости, или смерти – к нему, или же на его поминки, приходили все четверо и справляли ритуал прощания… После чего выбывший навсегда исчезал из их жизни.
