Девять десятых - Вениамин Каверин

«Странное требование!» — усмехнувшись, подумал прапорщик.

— Я предлагаю ничего не отвечать… Это единственное средство сохранить достоинство носителей народных полномочий.

— Все это очень хорошо, разумеется, насчет народных полномочий, — медленно произнес голос, принадлежавший, без всякого сомнения, старику — и, по всей вероятности, военному, — а покамест мы обсуждаем ультиматум, большевики, нужно полагать, занимают Главный штаб.

Юнкер в изодранной гимнастерке с винтовкой в руке пробежал мимо Миллера, где-то за углом, в глубине коридора, распахнул двери и вытянулся на пороге, поднеся руку к козырьку.

— Подполковник Параделов просит известить Временное правительство, что Главный штаб занят большевистскими войсками!

«…по прошествии двадцати минут с момента вручения настоящего ультиматума артиллерией Петропавловской крепости…»

Крышка часов щелкнула и отвалилась: часы показывали двенадцать минут седьмого, — до истечения указанного срока оставалось восемь минут.

Высокий человек в шинели, накинутой на узкие плечи, сунул часы в карман и, покачиваясь на длинных ногах, прошелся по комнате.

«А ведь, должно быть, не один я сейчас считаю минуты… еще семь… шесть… пять минут и…»

— Товарищ Турбин, крепостная рота отказывается стрелять!

Человек, которого взволнованный ординарец назвал Турбиным, сделал шаг вперед, вспылил было, но сдержался и спросил, немного заикаясь:

— По-почему?

— Говорят, орудия заржавлены… Говорят, пускай сам комиссар из таких орудий стреляет!

Трехдюймовые орудия, которыми надлежало штурмовать Зимний дворец, были найдены на дворе арсенала и еще утром вытащены за крепостные стены.

Снаряды частью нашлись в арсеналах, частью были присланы с Выборгской стороны из склада огнеприпасов, — все было готово к тому, чтобы в условленный час начать бомбардировку Зимнего, и теперь, когда этот условленный час пришел, когда через четыре минуты Военно-революционный комитет прикажет открыть огонь, теперь…

— Т-товарищ Павлов, я иду к орудиям… Вы за-замените меня до моего возвращения.

Тусклые блики фонарей дрожат в темной зыби Невы; октябрьский вечер легким дыханьем дождя оседает на лицо и руки.

Через Троицкий мост с резким звоном тянутся игрушечные трамваи, лепятся к перилам кукольные фигурки прохожих.

Турбин выбрался наконец за крепостную стену.

Среди огромных куч мусора стояли орудия.

В десяти шагах от них несколько артиллеристов жались к оголенным ветлам. Один из них вышел вперед.

— Товарищ комиссар?..

Ручной фонарь направляется навстречу артиллеристу, и свет его на мгновенье задерживается на офицерских погонах.

— В чем дело, п-поручик? П-почему артиллеристы отказываются с-стрелять?

— Артиллеристы не отказываются стрелять…

Поручик держит голову прямо и смотрит в лицо Турбина немигающими глазами.

— Артиллеристы не отказываются стрелять, в случае если им будут предоставлены исправные орудия. Эти орудия — неисправны. При первом выстреле их разорвет. Они — проржавели, в компрессорах нет ни капли масла.

Турбин внезапным движением наводит свой фонарь прямо в лицо офицера.

Сухое, гладко выбритое лицо спокойно, брови слегка приподняты, глаза смотрят не мигая, только зрачки сузились под ярким светом; да и что там рассмотришь в этих пустых глазах?

— Я в-вам не верю.

Поручик пожимает плечами.

— Как вам угодно! Впрочем, вы можете удостовериться сами.

— В-вызовите сюда фейерверкера.

Фейерверкер, неуклюжий, широкий солдат, в темноте возится возле орудий; его зовут; переваливаясь на коротких ногах, он идет к комиссару.

— К-какие неисправности в орудиях?

Фейерверкер молчит.

— К-какие неисправности в орудиях?

— Из их давно не стреляно, — говорит, нахмурившись, фейерверкер. — Заржавели. И в компрессорах…

— Что?

— В компрессорах — пусто. Масла нет.

Турбин молчит; немного погодя он подходит к артиллеристам ближе и говорит глухо:

— Сейчас я п-пришлю своего помощника д-для обследования орудий. В случае, если они окажутся исправными…

Он замолчал на одно мгновенье:

— Расстреляю.

Он повернулся и быстро пошел обратно.

У самой крепостной стены его догнал начальник крепостной роты.

— Простите, товарищ комиссар…

Турбин, не замедляя шага, повернул к нему голову.

— Вы, может быть, думаете, что я солгал… Даю вам честное слово офицера, что…

Он едва поспевал за комиссаром.

— Что стрелять из этих орудий в самом деле крайне опасно!

Кривенко, два часа просидевший в казармах Балтийского экипажа, тщетно уговаривал молодого мичмана, только что назначенного начальником одного из фронтовых штабов, отдать приказ о наступлении на Зимний; он вернулся к своему отряду мрачный и ничего не отвечал на расспросы красногвардейцев.

Хмуро выслушал сообщение своего помощника о том, что за время его отсутствия заставой Павловского полка были задержаны на Морской сто пятьдесят юнкеров с четырьмя орудиями, обругал его за какие-то пустяки и принялся осматривать испорченный пулемет, с которым возился еще утром.

Раза два он пробормотал что-то про себя, но Шахов, возвратившийся с обхода, расслышал только:

— Все дело губят. Что ж, подождем.

Шахов хотел было узнать от него о причинах замедления, но раздумал и отошел в сторону.

С новой силой он вспомнил о Галине.

Теперь он тревожился о ней, жалел, что не отправился разыскивать ее, упрекал себя; ему странным казалось, что он так быстро забыл о ней. Он сидел, обхватив винтовку обеими руками, чувствуя щекой холодный шомпол, и прислушивался к глуховатому говору в цепи, раскинутой поперек Миллионной, к редкому треску оружейных выстрелов у Зимнего дворца.

Но эти звуки были уже привычными и неизбежными для сегодняшней ночи; он переставал замечать их, и тогда снова отчетливо вспоминал жесты, мелочи одежды, чуть неуверенную походку Галины, милую манеру говорить.

Этот бесконечный год, который он провел в глухой деревушке под Томском, который он так старательно прожил в разлуке с нею, вдруг ухнул куда-то. Этот год был ошибкой, ребячеством, неуменьем совладать с собой, детским желаньем уйти от настоящей жизни, а настоящая жизнь была в ней, в Галине, в этой радости, от которой снова начинала кружиться голова.

Он поднял голову — автомобильные прожекторы косыми снопами света скользили по Миллионной.

— Стой!

Автомобиль взлетел на мостик через Зимнюю канавку и остановился.

Кривенко, сняв винтовку с плеча, бежал к нему вдоль тротуара.

— Кто такие? — в два голоса закричали из цепи.

Человек в очках и в фетровой шляпе, сброшенной на затылок, высунулся из автомобиля.

— Из Военно-революционного комитета. Нам только что передали, что Зимний взят.

— Хм, вот как, взят? — с иронией переспросил Кривенко. — Так он, стало быть, сам собой взялся. Мы тут четвертый час стоим ни туда, ни назад, а от нас требуют, чтобы мы дворец взяли.

— Какое там взят, недавно в нас оттуда здорово шпарили, туда ехать опасно! — закричали из цепи.

— Нужно полагать, что вы плохо осведомлены, товарищи…

Человек в очках поднял голову и некоторое время пристально смотрел перед собою, вдоль Миллионной.

Впереди, за цепью красногвардейцев, были огромные колоссы Эрмитажа, за ними площадь с Александровской колонной, не бросавшей тени в эту безлунную ночь, и баррикады юнкеров, и Малахитовая зала Зимнего дворца, и неизвестность, смотрящая с каждой крыши, из каждого угла дулами пулеметов.

— Либо дворец взят частями, действовавшими со стороны Невского…

Он опустился на сиденье и приказал ехать дальше. Вслед ему раздались предостережения.

— Либо он в самом деле еще не взят! — докончил он и, приподняв шляпу, нервным движеньем отмахнул вверх длинные волосы.

Через пять минут ни у кого не осталось сомнений в том, что Зимний еще не взят: едва только автомобиль подошел к Эрмитажу, как чей-то голос закричал «ура», пули со свистом полетели вдоль Миллионной, со стороны дворца затараторил пулемет.

Автомобиль дал задний ход, пятясь, пролетел горбатый мостик через Зимнюю канавку и остановился.

Человек в очках выпрыгнул из автомобиля и пошел к солдатам.

— Что, взят? — крикнули из цепи.

Человек в очках остановился посреди улицы и закинул вверх голову. Он сказал спокойно:

— Нет, Зимний дворец еще не взят революционными войсками. Но он будет взят ими через сорок минут!

Вокруг него столпились красногвардейцы.

— Кто здесь у вас начальник в отряде?

— А вот стоит, в воротах. Товарищ Кривенко!

Кривенко с досадой оттолкнул пулемет, убедившись в том, что сегодня стрелять из него все равно не удастся.