Шелепин - Леонид Млечин

Был я на самолетном заводе, завод с большими возможностями и по площади цехов и по оборудованию, но сейчас еще сильно дезорганизован и работает с большими простоями оборудования и рабочих, наркомат недостаточно помогает заводу. Новый директор завода из парторгов производит неплохое впечатление, но ему надо помочь посылкой группы инженеров вместо арестованных вредителей…»

Письмо Андреева позволяет представить, какой разгром был учинен в городе и в какой атмосфере воспитывалась молодежь. Аресты, мнимые разоблачения, разговоры о врагах народа не проходили даром.

– В тридцать шестом, – вспоминал Валерий Харазов, – пожары случались один за другим – и на СК-2, и на «Электросигнале». Когда приехали пожарные, ворота были заперты. И все гидранты были обезвожены… Случайностей не бывает – так мы тогда считали. Ведь новые заводы горели, а не старые.

ИФЛИЙСКОЕ БРАТСТВО И ФИНСКИЙ ФРОНТ

В 1934 году Саша Шелепин вступил в ВЛКСМ, и его сразу избрали секретарем комитета комсомола школы, затем членом райкома комсомола. Лидерские качества проявились в нем очень рано. С юных лет он целенаправленно готовил себя к роли руководителя, считал, что должен воспитать в себе собранность и пунктуальность, умение выступать. Читать его доклады было менее интересно, чем слушать.

«Шурик отличался от всех нас собранностью, дисциплинированностью, некоторой замкнутостью, – рассказывала в газете „Воронежскш телеграфъ“ Людмила Насонова, одноклассница Шелепина. – Обязательный. Подтянутый. Учился только на пятерки. Выглядел каким-то строгим. Со всеми ребятами было просто общаться, а в разговоре с ним каждый чувствовал какую-то скованность. Прекрасно возглавлял комсомольскую организацию. В то же время Шурик никогда не выпендривался, был равным с нами, а не над нами».

Однажды Шелепин с Харазовым договорились, что они никогда не позволят себе опаздывать.

– Опоздать на минуту – это был позор, – вспоминал Харазов. – И мы выработали такую привычку на всю жизнь. Заседание, которое он вел, всегда начиналось в назначенное время.

Шелепин с юности увлекался политикой – в той степени, в какой это было возможно. Он даже написал письмо Сталину по вопросу о возможности построения социализма в отдельно взятой стране. Ответа из Москвы не получил. Но через некоторое время в газетах появился ответ Сталина другому человеку на тот же самый вопрос. Шелепин был доволен. Говорил, что поставил важный вопрос, который и других интересует: значит, Сталин и ему тоже ответил…

Когда он уже заканчивал школу, завуч сказал Харазову:

– Такого комсомольского вожака у нас больше никогда не будет.

Через много лет, во время целинной эпопеи, в Казахстане на демонстрации Харазов увидел директора своей бывшей школы. Он эвакуировался во время войны из Воронежа и остался в Казахстане. Харазов позвонил ему:

– Я у вас учился. Не помните?

Тот с трудом вспоминал, потом радостно воскликнул:

– А это было не тогда, когда у нас Саша Шелепин был секретарем комсомольской организации?!

Александра Шелепина часто изображали карьеристом, который с юности ни о чем другом и не думал. Но он был молод, и, как говорится, ничто человеческое ему было не чуждо. Он вырос в очень уютном городе.

«Была в Воронеже какая-то особая атмосфера покоя, стабильности, единения людей, – вспоминал Виталий Иванович Воротников, еще один член политбюро – выходец из Воронежа. – И позже, в предвоенные годы Воронеж оставался таким же доброжелательным, гостеприимным, распахнутым людям городом. Воронежцы порой поражали приезжих своей непосредственностью, свойственной и другим южнорусским городам».

– К нам из столицы приезжали отдыхать, – рассказывал мне Валерий Харазов. – Под Воронежем есть чудесные места, лес прекрасный. Вокруг города строили дома отдыха. У нас был старейший в России драматический театр, настоящий большой цирк, театр юного зрителя, театр музыкальной комедии, где я смотрел оперетту, – в главном городском саду «Первомайский» на проспекте Революции.

Трамвай в городе пустили в мае 1926 года, первая линия шла от вокзала к маслозаводу. В сентябре 1934 года заасфальтировали главную улицу города – проспект Революции.

В городе было много парков, в центре – Дом Красной армии, Студенческий сад, плац Третьего интернационала, стадионы – «Пищевик» и «Динамо», где зимой заливали каток. По улице Венецкой, где жил Шелепин, идущей вниз к реке Воронеж, под горку, катались на санках.

Саша Шелепин хорошо плавал, потому что жил рядом с рекой. Как и многие в те годы, гонял голубей, увлекался футболом, болел за «Динамо». В футбол играли на левом берегу реки. Правый берег крутой, а на левом, пологом, устроили пляжи и футбольные поля. В садике у дома, где жили Шелепины, стоял турник, братья на нем крутились.

Катались на велосипедах – по проспекту Революции, где машин тогда было мало, или по плацу Третьего интернационала. Иногда отправлялись за город, там в лесу отдыхали, играли в карты или домино. Ездили втроем или вчетвером: Харазов, Шелепин, Виктор Рудаков, с которым Александр сидел за одной партой, еще один его одноклассник Борис Редин, который впоследствии погиб в Севастополе.

– От тех времен у меня сохранился один-единственный снимок. Все фотографии пропали в войну, – с грустью говорил Харазов. – Город сгорел, а население немцы выгнали. Моя мама чудом выжила.

Валерий Иннокентьевич вырос на улице Фридриха Энгельса, в том же доме, где некоторое время жил попавший в опалу Осип Мандельштам. Поэт сам выбрал Воронеж, когда его высылали из Москвы. Здесь жили в ссылке и многие видные деятели революции, в основном эсеры и анархисты. В Воронеже они смогли найти работу, но недолго оставались на свободе. В 1937–1938 годах практически всех ссыльных арестовали, устроили новые процессы и расстреляли.

Выступая на февральско-мартовском пленуме ЦК в Москве, секретарь воронежского горкома, кандидат в члены ЦК ВКП(б) Анна Степановна Калыгина каялась перед товарищами:

– В этом году у нас вскрыт эсеровский центр. Воронеж был местом ссылки.

Анна Калыгина, крестьянская дочь, одна из немногих женщин, которые сделали партийную карьеру после революции. Она была заместителем заведующего отделом ЦК по работе среди женщин – работниц и крестьянок, руководила городом Калининым (Тверь) и, наконец, была переведена в Воронеж. Тридцать седьмой оказался роковым и в ее судьбе. Через четыре месяца после пленума ее арестовали, в ноябре расстреляли.

Присутствие в городе ссыльных оставило свой след; общение со свободомыслящими людьми не могло не повлиять на студенческую молодежь и другую культурную публику.