Каждые сто лет. Роман с дневником - Матвеева Анна Александровна

Переписываю из книги А. Б. Лакиера «Русская геральдика», что дал мне папа: «Лелива (Leliwa) состоит из положенных в голубом поле шестиугольной звезды, цвета золотого, и под нею же золотого же полумесяца, рогами обращённого вверх. Нашлемник из павлиньих перьев, на которых повторяется та же фигура. Это знамя, общее многим славянским племенам, есть вместе и герб Иллирии. Польские геральдики утверждают, что леливу принёс с собою в XI столетии с берегов Рейна некто Тицимир, который, основав в Польше город и породнившись с польскими фамилиями, сообщил им свой герб. Ср. гербы Белозерских, Таракановых, Тарновских и т. д.».

И дальше: «Из немцев, равно как из Цесарии, Бархатная книга выводит очень много таких родов, которые по всем приметам выехали в Россию из Пруссии и других славянских земель… Много также признаков славянского происхождения носят на себе гербы Безобразовых, Мавриных, Наумовых и Лёвшиных… Что же касается Лёвшиных, то их производят от выехавшего к великому князю Дмитрию Иоанновичу Донскому из Швабии Сувола Лёвенштейна. Поэтому первоначально употреблялся в их роде герб Лёвенштейнов, т. е. лев, стоящий на задних лапах и увенчанный короною, а впоследствии герб их изменился и утверждён в царствование государя императора Павла Петровича. Он употребляется Лёвшиными доныне: щит разделён двумя горизонтальными чертами, соединёнными на средине щита, и третью рассечён пополам. Затем из трёх частей в верхней изображён герб-лелива, т. е. звезда над луною; в нижней части в правом, красном поле виден выходящий с левой стороны до половины белый орёл с распростёртым крылом; а в левом, голубом, поле стоящий чёрный медведь держит в передних лапах серебряный меч. Тот же медведь до половины виден и в нашлемнике».

Лев, орёл, медведь… Героические символы! Впрочем, для гербов иных и не выбирают. Кто это видывал гербы с крысами, свиньями или же блохою? Всем подавай зверей красивых, бесстрашных и мудрых.

Отец только что прислал за мной и расспрашивал: для чего я сижу так долго за письмом? Я не решилась сказать, что веду теперь семейную летопись, укрытую в дневнике: предугадать отца невозможно, и я не могу показать ему всей работы, пока она ещё не окончена. И как отделить её от других мыслей, от частных переживаний? Я ответила уклончиво, что готовлю сюрпризы к именинам, и он, кажется, удовлетворился.

Теперь перенесёмся же снова в благодатную Швейцарию, о которой я так много слышала и где мечтаю однажды побывать…

Итак, дом, купленный Иваном для больного брата, имел название Эрмитаж. Вилла стояла вблизи от озера, места были прекрасные и довольно безлюдные. Из сада, где росли розы, открывался дивный вид горной панорамы.

Чудесный климат, спокойная обстановка и забота любимой жены оказали своё действие: дедушка совершенно выздоровел. Долматовы остались жить на берегу Лемана, не пожелав расстаться с этой спасительной землёю. Они открыли школу с пансионом для русских детей, матери которых подолгу лечились в Швейцарии, но это оказалось делом невыгодным, и тогда практичная Юлия Петровна устроила на вилле пансион для туристов. Именно бабушка моя стала душою этих предприятий, тогда как дед жил здесь, скорее, как обеспеченный рантье. Он изучал санскрит, много, в удовольствие, читал.

Болезнь деда разделила семью. Уезжая в Швейцарию, Юлия Петровна взяла с собой любимицу Нелли и больную Сашу. Юленьку забрала к себе тётя Лиза, Веру – тётя Луиза. В Швейцарии у Юлии Петровны родились два сына, Александр и Владимир. Мамины родители живут в Кларане и сейчас, а возвращаться в Россию не спешат, хотя подданство сохранили.

Когда мама рассказывает о своей жизни у тёти Лизы во Пскове, глаза её делаются теплее, а на губах появляется улыбка… Тётя Лиза была замужем за генералом из обрусевших поляков. Детей у них не было. Между собой они говорили по-русски, любили друг друга и вели широкую светскую жизнь. Эти прекрасные, добрые люди окружили мою маму такой лаской и баловством, какие ей и не снились. Понемногу она оттаяла, стала весёлой, приветливой девочкой. Чему-то её учили, Юленька много читала или играла с крепостной девочкой Дуней, взятой ей в подруги.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

К сожалению, счастливая пора маминого детства продолжалась недолго, каких-то четыре года. Потом тётя Лиза сильно заболела, и Юленьку спешно и непродуманно сбыли в захудалый институт принца Ольденбургского в Петербурге: туда принимали офицерских сирот и полусирот. В тот же год тётя Лиза умерла, а за ней скончался и её муж, генерал…

Почти сразу же после поступления Юленька заболела брюшным тифом. Выздоровление шло медленно, она ослабла, память ухудшилась, и учение, к которому в детстве она была очень способна, стало даваться ей с трудом. Но мама была настойчива, старательна и всю институтскую программу усвоила добросовестно. Некоторые преподаватели её даже выделяли, особенно чудак, преподававший русский язык, он всегда ставил ей 5+, а иногда, за особо удачные ответы, – 6. Юленька охотно занималась музыкой под руководством добрейшей старой девы мадемуазель Матисен.

Классная дама у Юленьки была, напротив, женщиной недоброй, она – как, впрочем, и глупая немка-начальница, и часть подруг позажиточнее – презрительно относилась к моей маме, некрасивой, угловатой, одинокой. Для остальных обитателей института, сдружившихся за несколько лет совместной жизни, она была чужая.

Кормили институток скверно. Эконом умело экономил себе в карман. Обеды и ужины иногда подавали такие, что институтки отказывались есть. Но чёрный хлеб привозили вкусный. Девочки радовались, когда к ужину давали отварной картофель с маслом. Они разминали картошку и намазывали её на ломти чёрного хлеба. В такой вечер они бывали сыты.

Со временем отношение многих воспитанниц к Юленьке улучшилось. Она охотно помогала подругам по языкам, делала за них домашние задания, а подруги помогали ей в рукоделии, которое Юленьке никак не давалось. Ей даже присвоили ласковое прозвище Долматик, но настоящих подруг у мамы не было, до конца института она оставалась одинокой.

Единственной радостью Юленьки в институте принца Ольденбургского оставалось чтение – жаль, что список разрешённых французских книг был очень скуден. Даже Шатобриан и Бернарден де Сен-Пьер попали в число недозволенных. Добрая душа – учительница музыки Матисен – с риском для себя снабжала Юленьку книгами. Неизгладимое впечатление оставили «Векфильдский священник», «Базар житейской суеты» и особенно «Джен Эйр». Мама усмотрела сходство между детством и юностью Джен и своими. Она начала мечтать о самостоятельной трудовой жизни.

Неблизкие родственники

Орск, июль 1981 г.

За последнее время произошли два события, о которых надо рассказать.

Первое событие: приехали Женя и Лида, наши троюродные брат и сестра; они проводят каникулы у своей бабушки, и сегодня мы с Димкой пойдём к ним в гости! Лида младше меня на два года, она живёт в Киеве и считается очень болезненной. За неё все так волнуются, что я начинаю чувствовать себя рядом с ней слишком крепкой и здоровой, какой-то кровью с молоком! Лида учится в английской школе; ещё она, как и я, занимается музыкой.

Женя постарше, он спокойный и воспитанный. Живёт в Тюмени. Его мама и мама Лиды – родные сёстры, которые когда-то уехали из Орска учиться в другие города.

Второе событие: кто-то из соседей рассказал бабушке Нюре про нашу игру в маньяка, и она велела мне подробно объяснить, откуда я взяла такую идею. Мы как раз ехали в Старый город. Обычно мне нравились эти поездки, потому что бабушка обязательно покупала мне мороженое, а орское мороженое – самое лучшее в мире! Но сегодня сразу стало понятно, что мороженого не будет: бабушка очень рассердилась, потому что я, видите ли, дурно влияю на Раю и Светку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Чтоб я больше не слышала ни про каких маньяков! – грозно сказала она. – Играйте лучше в дочки-матери.

Не понимаю, чем игра не угодила бабушке! Моя вторая бабушка Ксеничка из дневников не стала бы придираться по всяким пустякам. Как несправедливо, что папина мама умерла задолго до моего рождения! Папа рассказывал, что бабушка жила в Ленинграде и была учительницей немецкого языка. У него не сохранилось ни одной её фотографии. Я чувствую связь с Ксеничкой, которая не зависит ни от каких фотографий, хотя, конечно, жаль, что я не представляю себе, как она выглядела. «Вижу» её всегда как бы в размытом свете или со спины…