Невидимые голоса - Яна Москаленко

много лет не сдвигается с места, стоит в одной позе – задрав кверху нос, как «Титаник». Я много раз видела фильм про «Титаник», друзья мамы нам дали кассету. У меня две колоды карт с кадрами из фильма, дневник с Ди Каприо. Я прочитала о «Титанике» все, что только смогла найти.

В маршрутке я стараюсь сесть у окна и протопить кулаком собственное окошко в инее. Я хочу посмотреть свой «Титаник». Я пытаюсь представить, что могла бы увидеть, оказавшись на палубе или в рубке.

За окном темно, но мост освещен фонарями. Я вглядываюсь в корабль и в ночь вокруг.

5

А это называется Чертов мост. Главное по дороге в деревню. После Саянского или Кошурниково? Не помню. Но тоже в сумерках или ночью. Поезд выезжает на узкий мосток с низенькими перилами и едет по нему пару минут над пропастью. Потом сворачивает дальше по серпантину. Если посмотреть из окна назад, увидишь несколько тонких высоких свай с наброшенной поверх лентой путей. Эта лента, висящая в пустоте, очень хрупкая. Я думаю о том, что однажды она может порваться – вместе с поездом. И поезд, и пассажиры в моей голове тоже становятся хрупкими.

Станция, на которую мы прибываем, – поселок Туба. Это тоже в честь реки. А река вроде бы по названию народа, тубинцев, которые когда-то здесь жили. В Тубу впадает Амыл. Однажды дедушка возил нас в окрестности места, которое называется Бугуртакский бык, – там можно было увидеть, как Амыл и еще одна река, Казыр, сливаются в Тубу. Сама Туба – приток Енисея.

На выезде из Тубы есть заброшенная церковь. Ее восстанавливают много лет и никак не закончат. Мы долго едем в Уджей на дедушкином «Запорожце» через степь, березняк, горы. Раньше ездили на мотоцикле «Урал», но он поломался.

Ворота во двор нужно открывать, вытаскивая из креплений длинную палку-засов. Дома ждут бабушка, баня, застолье, горох в огороде, шашлык во дворе, круглый стол, окруженный тесаными колодами-табуретами. Вместо мангала у деда две рельсы. Все это до сих пор мне снится.

6

Еще мне снится дорога на пятый микрорайон. Я еду в автобусе. Серпантин уползает вверх. По левую руку – город, по правую – теплотрасса, какие-то сараюшки при рудниках, заснеженные горы.

До пятого можно дойти и пешком – выйти из дома, свернуть в проход между двух девятиэтажек и двинуться вверх, по Маслова.

Северные пустоши наполнены тишиной. Когда я вижу Талнах во сне, я растворяюсь в его пространстве, словно в размытом снегом фонарном свете. Я не помню названий улиц, но помню, как они изгибаются, куда уводят.

Мне четыре, мы с бабушкой идем по асфальтированной дорожке через кусочек тундры, ставший городским парком. Мне шестнадцать, по этой дорожке я возвращаюсь из школы: большая метель, лесок замело, мимо летят куропатки. Мне двадцать три, двадцать шесть, двадцать девять, я вижу эту дорожку во снах. Вижу автобусную остановку по соседству. Вижу больницу, где мне зашивали разбитый качелью лоб. Вижу дом быта, где после школы я долго рассматривала витрины. Универмаг с кафетерием – за 9 рублей там давали эскимо с белым мишкой на этикетке. Автовокзал с торговыми павильонами – но это тревожные сны, здесь начинаются беспокойные путешествия.

Мне снится, как я иду вниз по Маслова в мерцании фонарей. Мои воспоминания тоже мерцают.

7

Место, в котором долго живет человек, сохраняется в человеке.

Некоторые места остаются нечеловеческими. Даже вместе с живущими в них людьми.

Лес всегда будет больше. Когда мы уйдем, нас занесет песком.

8

Я уехала из Талнаха в конце 2000-х – закончила школу, поступила в университет «на материке».

В Уджей я не возвращалась с зимы 2016-го. В тот год умер дед, и я помогала бабушке переезжать из деревни в город. Я ехала на междугородном автобусе ночью. Хорошо запомнила, как ранним утром в абсолютно глухой темноте нужно было пройти несколько метров до пустой остановки по подсвеченному фарами автобуса снегу. И еще заметенный двор нашего дома, опустевшую дедову пасеку. Раньше я никогда не была в Уджее зимой – только летом, на каникулах или в отпуске.

Три года спустя, в свою первую московскую зиму, я летала в командировку в Сибирь. Из аэропорта в гостиницу мы ехали долго, сквозь лес. Я попросила таксиста остановиться на пару минут, пока не стемнело.

На обочине снег был грязный. Пришлось пройти по сугробам несколько шагов в сторону леса. Я набрала, сколько могла, снега в ладони и влепила полную горсть себе в лицо.

Потом долго смотрела на голые деревья в наступающих сумерках.

Я была дома.

Москва, 2020–2021

Дарья Трайден

Фотографии с осликом

1

Я глажу серую ослицу, чья морда туго перетянута пеньковой веревкой. Стараюсь почесать под перевязью – наверное, ослице тяжело от этого колючего давления. Она хорошо пахнет и смирно стоит. У нее тоненькие ножки.

2

Листая семейные альбомы, некоторые снимки я откладывала в сторону. Они производили гипнотическое впечатление, заставляли подолгу себя рассматривать. Сначала это была детская магия, основанная на восхищении и любопытстве: я вглядывалась в пейзаж на заднем фоне, любовалась затейливой одеждой или удивительным, незнакомым выражением лица хорошо известного мне родственника, мечтая оказаться там, внутри фотографии. Притяжение чисто внешнее, эстетическое, оно постепенно развивалось в интерес к личностям и историям.

Взрослея, я стала задумываться, что скрыто за снимками, кем были мои родственники в разные моменты своей жизни. Больше всего меня интересовала, конечно, мама – та, что ходила в маленькую сельскую школу, та, что была красивой радостной блондинкой с каре а-ля Наталья Варлей, та, что в одну ночь поседела и потом год за годом оправлялась от смертей брата и возлюбленного.

Глядя на неудержимую, искрящуюся улыбку на старых фотографиях, я едва узнавала свою мать. Неужели эта семнадцатилетняя девочка – она? Неужели тут, перед зеркалом, расчесывает волосы та же самая женщина? Может ли быть, что они с дядей Сашей стоят в обнимку, и он не мертв, а она не убита горем?

Даже украшения и одежда, оставшиеся с тех времен, не подтверждали реальность прошлого – мама никогда их не носила, и казалось, что эти вещи оставлены нам на хранение давно исчезнувшим маминым близнецом. По правде говоря, та женщина с фотографий действительно не была моей мамой: меня не существовало, когда она снималась для выпускного альбома, поднимала бокал на свадьбе тети Лены, стояла под зонтом в расстегнутом плаще и тонких туфельках, позировала с изогнутыми на восточный манер руками. Разглядывая эти изображения, я впервые задумалась о маме