Мама, мамочка! - Доктор Нонна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4
Профессор Казаков, как Юра когда-то, садится на край Светиной кровати.
«Плохая примета, – думает она, – неважные, видать, мои дела…»
И точно, к пациенткам профессор присаживается только в самых тяжелых случаях.
– Вы, голубушка, знаете, что пришли очень поздно, кто-то, может быть, даже сказал бы слишком поздно, – начинает он, не вселяя надежды, – по результатам биопсии у вас инвазивный протоковый рак с поражением лимфоузлов. Будем делать операцию Пейти.
В тяжелых случаях профессор предпочитает использовать в своей речи побольше медицинских терминов. Пациентов это обычно успокаивает, вселяет уверенность, что они в надежных руках.
– Этот вид операции заключается в полном удалении молочной железы и подмышечных лимфоузлов. Дальнейшее лечение определим после. Через час к вам придет анестезиолог и будет готовить вас к наркозу. Остальное вам вот Дашенька объяснит.
– Доктор, – говорит Света Казакову, ничуть не успокоенная, – у меня ребенок только что в школу пошел, я должна остаться живой!
– Сделаю, что в моих силах, – отвечает он, – обещаю, но… после операции все зависит от вас. Девяносто девять процентов. Будете жить, если захотите.
«Можно подумать, я не хочу!» – Внутри у Светы беззвучно взрывается злость.
«Неважные твои дела, Светлана Васильевна, ой неважные… – Невидимый занимает рядом с ней освободившееся место Казакова. – У тебя всего час остался, не упрямься, думай! Думай, подобие Божье, пока не поздно».
«Да о чем думать-то? О чем?»
Но Невидимый, как назло, умолкает, прячется.
«Именно теперь, когда мне наконец нужна твоя помощь?!»
Когда схоронили Вовочку, Света с головой ушла в мамин бизнес. Про сына она вспоминала каждый день и плакала, но когда в памяти всплывало бессмысленное лицо Алешеньки – неутешное горе сменялось тихой, спокойной ясностью, как будто прозрачно-голубое небо проглядывало сквозь тучи.
Так втроем с Геной и Ариной Михайловной дожили до Пасхи 2007 года. Мама с Александрой сходили в церковь, освятили куличи, принесли домой.
– А поедемте-ка, девочки, на дачу, – предложил вдруг Гена, глядя, как теща накрывает праздничный стол. – По дороге мяса захватим, будем жарить шашлык, как вам такая идея?
На даче они в последний раз были давным-давно, может быть, года два назад. Что там творится, на участке и в доме, представить себе было трудно.
– Там такой бардак! – запротестовала Света. – К чему? И еще ехать! Здесь тоже хорошо!
– Да, Геночка, пожалуй, поедем, – Арина Михайловна бросила на дочь недовольный взгляд и враз сложила обратно в пакет еще не распакованные куличи, – а кто не хочет, тот может оставаться, заставлять не станем.
Света, задетая маминым неожиданным афронтом, в нерешительности уставилась в раскрытое окно. Погода стояла сказочная, свежий воздух так и манил наружу, но гордость удерживала от согласия на поездку.
«Ну и пусть проваливают! Больно они мне нужны с их куличами!»
Она уже почти собралась сказать что-то подобное вслух, когда почувствовала у себя на плечах Генины руки. Он подошел так тихо, что она не заметила, и обнял ее с такой нежностью, какую она помнила только с Юрой.
– Нет, Аришенька Михайловна, я без Светика все-таки не поеду, мне без нее даже с вами, моя золотая, праздник не праздник будет…
Продолжая глядеть в окно, Света не увидела, как мать утирает слезы. Постояв так еще немного, гордячка обернулась к Гене и примирительно сказала:
– Ладно, раз хочешь – поехали.
Запущенный сад покрыт был слоем прошлогодней листвы и сгнившими яблоками. Видно, урожай антоновки осенью был богатый, и Свете вдруг жаль стало не сваренного варенья, не испеченных пирогов, не выпитого компота. Собирая граблями жухлые остатки прошедшего времени, она вдруг и свои тридцать восемь лет ощутила не как цифру в ученической тетради, а как что-то, что действительно ушло. Гена уже разводил огонь в мангале, и легкий дымок, совсем не едкий, приятно щекотал ноздри.
«Ах, если б Вовочка был с нами, здесь…»
Она представила себе веселого третьеклассника, как он бегает, пристает к отцу, таскает у бабушки из-под рук что-нибудь вкусненькое. Улыбаясь своим мыслям, посмотрела на Гену. Он стоял над мангалом, подставляя дыму большие, широкие ладони.
«У Вовочки, наверное, были бы такие же…»
Приставив грабли к серому кривому стволу яблони, Света помахала мужу рукой.
– Сейчас, Светик, уже скоро. Ты голодная?
– Пока нет, – отозвалась она, раз в кои-то веки забыв обидеться на возможный скрытый намек, – и вообще, пойдем пройдемся.
5
Шли они, держась за руки, парой, как в детском саду. Сначала по проселку, потом по неширокой асфальтированной дороге, вздыбившейся посередине горбом, мимо длинного проволочного забора, окружавшего низкое мрачное здание из красного кирпича. Откуда-то Света помнила, что это местный детский дом. И действительно, в размокшем месиве весенней земли под выцветшей надписью «Стадион» гоняли мяч шесть или семь неулыбчивых подростков.
– Это детский дом, мальчики? – обратилась к ним Света, неизвестно для чего.
– Не-е, инкубатор для брошенных, – несмешно пошутил один из них, ногой лихо поддавая мяч в ее сторону вместе с комьями грязи.
Красивый, стройный, белокурый, сирота был чем-то похож на Юру.
«В детских домах сотни сироток только и ждут…» – всплыли в памяти давно забытые слова сердитого гинеколога.
– Может, зайдем, Ген? – неуверенно попросила Света.
– А что, давай…
По нескончаемым коридорам сквозняками бродила тоска. Тусклые лампочки едва освещали облезлые стены. Пожилая женщина, точь-в-точь учительница начальных классов, но со шваброй в руках, удивленно вышла им навстречу из помещения то ли душевой, то ли туалета – Света не разглядела.
– Вы кого-то ищете?
– Еще не знаю, – ответила Света, – посмотрим.
И тут услыхала детский плач.
Там, где коридор заворачивал под девяносто градусов, в углу между стеной и разрушенным книжным шкафом стоял мальчик, лет, наверное, четырех. Лицо залито слезами. На глазу ячмень. Штаны размера на три больше, чем нужно…
– Ах ты! – кинулась к нему женщина со шваброй. – Ну что ты будешь делать! Опять описался! Ну когда, когда это кончится?! Ты совсем, что ли, идиот?! Слов человеческих не понимаешь?! На меня смотри, когда я с тобой разговариваю!
Ребенок зыркнул на нее ненавидящим взглядом и заорал еще громче.
– Заткнись! – гаркнула та и отвесила ему звонкую затрещину прямо по затылку. – А ну, заткнись!
– Сама заткнись, сука! Не то я тебе пасть порву и моргалы выколю! – грубо тявкнул мальчишка, в самом деле переставая плакать, и вызывающе посмотрел на обомлевших Свету с Геной.
Первым в себя пришел Гена. Расхохотался, подошел к мальчику, сел рядом с ним на корточки.
– Молодец ты, парень, не даешь себя в обиду! А что описался, так это не беда, с кем не бывало? Тебя как звать-то?
– Володькой. – Пара вполне нахальных карих глаз, минуя Гену, впилась Свете прямо в переносицу.
– Вовочкой, значит, – задумчиво проговорил Гена и в свою очередь тоже посмотрел на жену.
На оформление документов ушло чуть ли не полгода, поэтому, когда Вовочка наконец переехал жить к приемным родителям, ему уже исполнилось пять. Опасаясь дурных примет, Света сменила в детской даже обои. Игрушки, кроватка, турник, ковры, одежда – все было добротное, красивое, яркое, вполне подходящее мальчику такого возраста, но Вовочка, казалось, терпит красочно-стерильную обстановку исключительно из благодарности. Послушный, как арестант, и, как арестант, себе на уме, в альбоме он толстым фломастером рисовал, подобно Малевичу, черные квадраты, замалевывая их густо, так что фломастера хватало максимум дня на два. Знакомые намекали, что неплохо было бы показать малолетнего маэстро психиатру, но у Светы уже был один неполноценный ребенок, нынешнего она постановила себе считать здоровым.
– Ничего, он привыкнет, – говорила она и гладила Вовочку по курчавой головке, – правда, солнышко мое ненаглядное?
– Правда, – отвечал он с готовностью и, улучив момент, когда взрослые, увлекшись разговорами, теряли его из виду, отправлялся в кухню на поиски еды.
Страх остаться голодным преследовал его даже во сне.
«Отдай мой хлеб! Отдай, гаденыш!»
«Мой кусок, не дам!»
«Я тоже хочу! Дайте мне! Мне тоже дайте!»
Света ужасалась, уходила в их с Геной спальню и лежала до утра без сна, а Гена брал малыша за ручку, сжатую в кулак, ждал, пока тот расслабит побелевшие от напряжения пальцы, и тихо-тихо говорил ему на ухо всегда одну и ту же фразу:
– Да пошли ты их, парень, на х…, вон там, за углом – глянь, – целый продуктовый магазин, твой собственный, запер за собой дверь, и ешь – не хочу.
– Ну что за бред! Чему ты его учишь? Мало он матерится? – ворчала Света, больше, впрочем, из зависти, что не ей, а мужу удается успокоить мальчика.
