Атланты - Жорж Бордонов

— У тебя идет кровь, — прервал молчание старик. — Он и тебя не пропустил.

Гальдар пожал плечами.

— …Я знаю, этот удар предназначался мне. Ты закрыл меня своим телом.

Гальдар не отвечал.

— …Что ты там рассматриваешь, в конце концов?

— Огни Посейдониса.

— И что?

— Ты не можешь себе представить, что они значат для меня. Люди веселятся там, вдали, они поют, хмелеют. Это время отдыха!

— И тебя снедает зависть!

— Раззолоченный сброд покидает свои берлоги, заполняет улицы, площади, подножия памятников. Ты никогда не видел этого!

— И слава богу!

— Моряки, работники, трудяги засыпают спокойным сном. Но бездельники, а им несть числа — сердца их продаются, — они прогуливаются в своих красивых туниках. Несут свои тела, освеженные вечерним омовением и надушенные ароматами. Их волосы завиты щипцами и умащены дорогими благовониями…

— Не переживай так сильно.

— Девчонки из таверн обнажаются перед ними. Те, что гуляют по улицам, ведут их в свои комнаты, а другие танцуют перед ними под музыку в своих прозрачных покрывалах. Их губы ищут друг друга, их руки переплетаются…

— Ты никогда этого не знал и не мог узнать. Оставь же свои мечтания, они только попусту терзают тебя!

— Ты прав. Но ты, мой друг, ты-то ведь успел узнать что-то подобное?

— Нет. В моей стране ночи были долгие и холодные. Мы прижимались друг к другу возле огня, слушая, как ветер свистит над морем и волны разбиваются о рифы. Наши дома были построены из дерева и защищены от земной сырости сваями, сложенными из гальки. У нас не бывало праздников, кроме тех пиршеств, когда наши корабли возвращались из богатых земель… Но ты, Гальдар, совсем не рассказываешь о своей стране. Почему?

— Моя страна — эта галера и скамья, на которой мы сидим с тобой бок о бок.

— Ты атлант. Я должен был бы тебя ненавидеть, ибо твой народ поработил нас. Но стал мне дороже родителей, которых я потерял, друзей, перебитых или отправленных на другие галеры.

— Я не атлант. Я всего лишь гребец этого корабля.

— Ты хоть знаешь, кто ты на самом деле? В тебе есть какая-то тайна благородства, нетронутой чистоты и покорности судьбе.

— Я просто-напросто хороший гребец, вот и все.

— Ты похож на тех, кого мы называли «вождями людей», пока нас не разбили и не растерзали нашу свободу. В тот день, когда они получали наши воинские знаки, жрецы говорили им: «Ты познаешь день погибели и день бессильной ярости и тоски, но запомни навек, о вождь людей, что жизнь героя сама по себе таит счастье!» Это счастье героев, которое выше невзгод и лишений, ты хранишь в своем сердце.

— За что ты меня так сильно любишь? Я этого не заслуживаю. У меня никогда не было времени мечтать о подвигах. Я только гребу, ем, сплю…

— Нет, это не так. До того, как я узнал тебя, я пребывал в совершенном отчаянии. Хуже. Я соскребал красную краску и глотал ее, чтобы отравиться. Твое появление придало мне мужества, чтобы жить. Атланты, даже каторжники, обращались со мной, как с варваром. Но ты, ты единственный меня выслушал, расспросил…

— Я очень уважаю тебя.

— Скажи мне, твои грубые атланты, они не знают разве, что нации — словно люди? Они рождаются, растут, расцветают и уходят… Но чему ты улыбаешься?

— Однажды, когда мы возили гранитные блоки на телеге возле реки Нил… Ты знаешь?

— Да.

— …я заметил разбитую временем голову статуи, торчавшую из песка. Лицо ее было высокомерно и исполнено презрения. Ящерица, гревшаяся на солнце, заменяла ей брови. Позже пастухи объяснили нам, что это изображение царя.

— Наши жрецы говорили, что Отец Всего Живущего так карает надменность земных владык. Что ему дана власть упразднять ложное величие, затоплять горы водой и засыпать пирамиды песком. Они утверждали, что здесь, в этом мире, все обманчиво, все подобно сновидению и летучим фантазиям.

— Не говори мне больше о твоем боге, он слишком печален.

— Он всего лишь смертен. Вышедший из хаоса, он вернется в хаос, и из того же небытия родятся другие боги для счастья и горестей людских. Но однажды тот, чье имя никто не смеет произнести, явит себя воочию. Это он, Отец всех прошлых мимолетных богов. Тебе скучно, Гальдар? Я испортил твое хорошее настроение? Но как ты можешь быть счастливым в нашем положении?

— Ведь я живу, а пока живу, надеюсь, и, раз надежда меня не покидает, моя участь не тяготит меня.

— Но на что ты можешь надеяться?

— Я еще не знаю.

— Мы все, сидящие на этих скамьях, гнем спины и оплакиваем наш жребий. Если бы даже нам дали свободу, мы бы не знали, что с ней делать. Но ты…

— Главное — жить. Даже в нашей нищете, в глубине ее таится радость, доступная всякому: слышать биение своего сердца, дышать, видеть. Любить то, что видишь, значит, обладать им, значит, быть тем, что видишь, и, стало быть, перестать быть собой. Забвение себя — источник великой радости!

— Если рассуждать так, то кем ты только не бывал: дворцами и даже странами!..

— И морем, которое всегда неповторимо…

Каждый или почти каждый вечер они так беседовали вполголоса, черпая для себя в этих разговорах ничем не заменимую поддержку и гордость, необходимую для того, чтобы снова стать людьми, достойными этого имени, то есть способными помнить и мыслить. Вокруг неровный храп прерывался глухими стенаниями, недосказанными словами, приоткрывавшими тайны сновидений. Но ближе к корме, где сгущалась тьма, хохотали чьи-то тени, разгоряченные вином, или тяжело дышали, томимые жалкими желаниями, как звери во время течки. На верхней палубе напевали солдаты. Кованые каблуки часовых, древки пик стучали по настилу с равными промежутками. Звезды лепились над морем одна к другой, они были еще только робкими серебряными точками, но все время вспыхивали новые и новые боязливые дочери тьмы и туманных небесных бездн.

Доски возле мачты скрипнули. Это был надсмотрщик за каторжниками, сопровождаемый стражей. Рукояткой плети он коснулся плеча Гальдара:

— Господин Доримас зовет тебя. Идем же.

3

Доримас лежал на роскошном ложе из черного дерева с резными завитушками в виде дельфинов. Расшитые подушки приподнимали его истощенную грудь, перетянутую повязкой. У него были огромные, как и у его отца, Нода, глаза, обведенные темными полукружиями, те же густые, поблескивающие черные, но не скрывающие высокого лба локоны, тонкая шея, унаследованная им от матери, так же завитые, но более изящные усы, та же хищная челюсть и рот, может быть, только менее чувственный, с бледными губами, и, наконец, та же матовая кожа, цвет которой казался болезненным. Пот выступал каплями на его маленьких, хрупких, почти прозрачных ладонях. Он тоже играл своими перстнями с изумрудами.

Воздух был влажен. Тяжелые занавески с вышитыми золотом солнцами и трезубцами были опущены: боялись, что болезнь принца возобновится до окончания пути и кровь снова хлынет горлом. Его рана, совершенно не опасная вначале, заживала очень медленно, вздувшиеся губы были искусаны по краям и время от времени кровоточили.

Два светильника, подвешенные к толстой балке, покачивались в такт кораблю. Весь пол был устлан толстым шерстяным ковром с вытканными на нем лодками и плавающими рыбами. В полутьме можно было еще различить столик, уставленный кувшинами с питьем и чеканными кубками, а между ними богатый шлем и два меча, скрестившие обнаженные лезвия.

— Завтра, после всего, что нам пришлось пережить, мы наконец будем в Посейдонисе.

Принц старался говорить медленно, чтобы не задыхаться. У него был низкий, как у отца, голос, но более мягкий, почти нежный.

— …Ярость императора будет ужасна, но не следует ее бояться… Ты будешь возле меня… Я поведу тебя с собой во дворец. Я так решил.

Гальдар чуть заметно покачивал головой. Он слушал напряженно — скованный, сжатый, словно сплошной комок нервов, с мускулами, позолоченными загаром.

— …Я очень хочу, чтобы император узнал тебя… Ты понимаешь почему?

— Нет, господин.

— Как же так? Подумай! Дважды ты спасал мне жизнь… В первый раз я приказал разбить твои цепи. Во второй я верну тебе полную свободу, и если смогу, и если ты не откажешься, то потом… Ты совсем не удивлен? Ты ничего не понял? Ты будешь свободен, Гальдар. Ты уже свободный человек. Мой отец не сможет отказать мне в этой милости… Однако мне интересно знать, что побудило тебя рисковать жизнью ради твоего принца? Какое чувство, какая тайная, врожденная сила руководила тобой?

— Я помогал не принцу, а просто человеку, которому угрожала опасность, такому же существу, как и я; вот и все, господин.

— Существу, как и ты?.. Человеческому существу… да, увы, кто же я еще?! Твой ответ должен бы разгневать меня, но я принимаю его… Так ты не чувствовал любви ни на горчичное зернышко?