Неповторимое. Книга 6 - Валентин Варенников

— А как вы смотрите на объединение двух Германий?

— Этот вопрос надо задать немцам, а не наблюдателям со стороны, — сказал я.

— Но наши стороны, как и американская, были участниками разъединения Германии.

— Чтобы быть точным, хочу напомнить вам, что Сталин был против разъединения Германии.

— И все-таки, если возникнет вопрос объединения двух Германий, как вы к этому отнесетесь?

Свою судьбу немецкий народ должен решать сам: жить ему вместе или порознь, как сейчас. Прошла большая, тяжелая война. Это не немецкий народ ее организовал, а нацисты, захватившие власть. Война принесла много бед и страданий. В итоге этой войны было подписано Потсдамское соглашение. И если возникнет вопрос об объединении двух Германий, то оно должно проводиться в рамках этого соглашения.

— В общем, вы за объединение этих стран?

— Я еще раз повторяю, что я за то, чтобы немецкий народ сам решил эту проблему, но в рамках существующих договоров.

Буквально через два дня мне докладывают текст телеграммы нашего чрезвычайного и полномочного посла в ФРГ Ю. Квицинского в адрес министра иностранных дел. По заведенному порядку такого рода телеграммы (где речь идет о лицах другого ведомства) рассылались из МИДа в Министерство обороны, КГБ и, конечно, в ЦК (в международный отдел). Квицинский сообщал, что по лондонскому телевидению выступил английский генерал, который встречался с генералом армии Варенниковым, и что последний заявил, что он, Варенников, за объединение двух Германий. При этом генерал показал портрет Варенникова. В связи с этим Ю. Квицинский просил принять экстренные меры и поправить генерала Варенникова, сказав, что такое объединение может иметь место только при соблюдении духа и буквы Потсдамских соглашений.

В нашей когорте дипломатов было много одаренных лиц. К ним я отношу, кроме А. Громыко и Г. Корниенко, таких, как Ю. Воронцов, А. Бессмертных, А. Добрынин, В. Петровский, Ю. Квицинский. Это были не случайные люди в дипломатии. Они не только прекрасно знали профессию, но и свободно говорили на нескольких языках. А при Горбачеве во главе этого дипломатического ведомства, от которого во многом зависела судьба страны, поставили человека, который не только не знал ни этой профессии, ни одного языка, но и по-русски объяснялся так, что часто трудно было его понять. А главное, он, этот человек, не был патриотом Советского Союза, он был предателем Отечества, что вскоре стало очевидно.

На Квицинского я, конечно, не обиделся — это все проделки средств массовой информации. Связался с МИДом, рассказал, как все было на самом деле, и все встало на свое место. Но что поразительно — приблизительно через год именно то, чего так опасался Квицинский, сделал Горбачев: он сам предложил Колю, который приехал в резиденцию президента СССР в Ставропольском крае, объединить две Германии без каких-либо условий. Вот тут меня удивило глухое молчание Квицинского и других деятелей из МИДа. А ведь это уже был разговор на официальном уровне, и выглядело все это не иначе как предательство интересов Советского Союза.

На съездах народных депутатов мы все широко общались, и, конечно, каждый приобрел себе новых друзей, в том числе и я. О некоторых хотелось бы сказать несколько слов.

Первым из них был В. А. Стародубцев. Он уже тогда был в центре внимания страны.

Вторым моим новым приятелем стал, как ни странно, еще один председатель колхоза, но уже с Волги. Мой ровесник, он в годы войны окончил курсы, получил лейтенанта, командовал танковым взводом, затем ротой. И так с ротой прошел до конца войны. Много раз его машину подбивали, горел в танке, был ранен, имеет награды. Тяжелый прошел путь, но выжил. В 1946 году демобилизовался и приехал в свою деревню. Естественно, стал первым кандидатом на пост председателя колхоза. Его и избрали, хоть и отбивался: «Я в танковом деле толк понимаю, а в колхозном — ни уха ни рыла». Ему отвечали: «Ничего, поможем! Через год станешь профессором. Нам главное, чтобы мужик был работящий, непьющий и честный».

— Так вот, насильно и сделали меня председателем, — шутя жаловался мне Вагин. — Стал почитывать, ума набираться. Ветеранов-колхозников собирал, советовался, да и поврозь с ними говорил. Колхоз стал подниматься. Создал хорошую тракторную бригаду — «танкистами назвал». Сам двигатель знал хорошо, так что если что — бегут ко мне и я иду им помогать. Авторитет среди колхозников поднялся. А тут и дела пошли в гору. За два года построили дорогу от основной магистрали до колхоза. Ну, совсем зажили.

У нас, — говорил мне в другой раз Вагин, — колхоз специализируется в основном на зерне и молоке, мясо тоже есть на продажу, а вот овощи и картофель выращиваем только для себя. Параллельно развивали и ремесла. У нас работала кузница, где не только ковали лошадей со всего района, но и делали различные поделки — петли для дверей, засовы, ухваты да кочерги для печей — печи-то у нас настоящие. Появилась у нас и столярная мастерская, а вместе с ней и мастера по резьбе. Чего только не делали! И ложки, и разные тарелки, чашки. Потом нашли недалеко хорошую глину — наладили производство крынок для молока и другой посуды. Причем расходилась эта посуда не только по колхозу, но и вывозилась на рынок. Стали побогаче — организовали два небольших цеха: один — под соление грибов, во втором — повидло делали из ягод. Стеклотару и крышки закупали. И эту продукцию хорошо покупали. И горожанам хорошо, и колхознику прибыль.

Но уж как меня только не мордовали — и в районе, и в области. Особенно в районе: «Почему не сеешь?» Отвечаю: «Еще рано». «Для всех не рано, а тебе рано». «Мне рано — земля холодная, зерно в тепле прорастает, а не в холоде». «Ох, и достукаешься ты, Вагин, исключат тебя из партии и снимут с председателя». А я им: «Из партии вот такие, как вы, может, и исключат, а вот председателем меня выбирал народ, поэтому ничего не получится». Они, конечно, еще пуще грозиться стали. Особенно свирепствовали, раздавая «указивки» — когда сеять, когда убирать (и сведения им подавай), когда пахать, когда хлебосдача. А уж в отношении ремесел и вовсе за горло брали: «Ведь ты поощряешь частную собственность, а это недопустимо!» Отвечаю: «Во-первых, это не частная, а коллективная собственность; во-вторых, все делается собственными руками, трудом колхозников; в-третьих, это совершенно не влияет на выполнение плана по основным показателям колхоза.

А в ответ все угрозы и угрозы. Всего лет восемь или десять, как отстали. Была областная партийная конференция. Я там выступил: «Вот уже скоро будет сорок лет, как я председатель колхоза. И все это время мне диктуют из района, когда мне сеять, а когда жать. И ни разу я не выполнял эти указания и не буду их выполнять, потому что это погибель. Нам на месте виднее, чем в районе и в области. Доказательством этого является то, что наш колхоз — миллионер». На конференции был какой-то представитель из Москвы — толковый человек. Он сказал: «Прав товарищ Вагин — не надо колхозу предписывать, когда что делать. Вот если колхоз не готов к посевной или уборочной, тогда надо и потребовать, и помочь. Но практика показала, что вмешиваться в колхозное производство не следует. Если есть толковые рекомендации — тогда другое дело.

С тех пор все начальники отстали. Но все равно чертом смотрели в мою сторону. А дело в том, что все районы соревновались меж собой — кто быстрее посеет, уберет, сдаст зерно стране. Каждому хотелось отличиться. Теперь же надо было отыскивать другие мотивы соревнования. Вот так мы и жили все эти годы. Нам отдавали приказ сеять или пахать, мы говорили: «Есть! Будет исполнено», а делали так, как надо. Потому и жили хорошо. А если бы всю бюрократию потопить или хотя бы выгнать в поле на прополку — было бы еще лучше, — говаривал Вагин.

Когда в ходе заседания съезда разворачивалась никому не нужная бестолковая демагогия, то я, как правило, уходил на задние ряды (там было свободно), располагался со своей папкой деловых бумаг и, не теряя времени, решал свои задачи, одновременно прислушиваясь к ораторам. Сюда же приходил и Вагин — ему тоже надо было разобраться со своими документами. Вот здесь мы с ним и познакомились.

В конце первого съезда народных депутатов я подал в президиум одну записку, а на следующий день — вторую, с просьбой дать мне слово. Никакой реакции не последовало. Между тем намеревался в своем выступлении поведать о состоянии Вооруженных Сил, особенно Сухопутных войск, рассказать о задачах по выводу наших войск из Восточной Европы и Монголии, которые предстоит выполнять, о трудностях, которые при этом возникают. Хотел высказать народным депутатам и просьбы оказать содействие и помощь в выполнении этих задач. Однако выступить мне не дали ни на первом, ни на втором съезде. Лишь на третьем съезде, после многократных обращений к А. Лукьянову, который вел заседание, мне дали слово, однако в неудобное время. Так что хоть мои тезисы и прозвучали, но в памяти остались далеко не у всех.