Зима — имя войны - Танит Ли

— Делай, что сказано!

Так что особого выбора у Нуямат не было. Да она никогда позже и не возражала.

Можно ли сказать, что они в полной мере привыкли к Анлуту? Нет, нельзя. Лучше выразиться так: они стали привыкать к его непривычности. А когда он вырос, повзрослел и должен был приступить к мужским наукам, его стали учить вместе с другими мальчишками.

Домашние волки и те относились к нему не так, как к прочим людям, впрочем, без видимого неприятия. Для них он был как будто особенной частью снаряжения, которую они обязаны оберегать. Анлут, со своей стороны, не делал даже попыток выучиться обращению с нартами. Подрастая, он стал бегать за нартами других — неутомимо и быстро, и никто не помнил, чтобы он отставал.

И вот Кулвок смотрел, как Анлут легкой рысью пересекал луговину, держа в руке острогу, а на плече — кукан с серебристой добычей, и, как обычно, от этого зрелища у шамана перехватило дыхание. Ибо летний солнечный свет — точно так же, как сияние зимних звезд и багровой луны, — отражался от бледной кожи Анлута, казавшейся серебряным панцирем. Лицо же у парня было безупречно гладким, без единой отметины. Точно лед. По нему метались голубые отблески и серые тени, а белые волосы отливали золотом в лучах заходящего солнца.

— Я двадцать семь рыбин поймал, Кулвок, — сказал шаману его ледяной пасынок. Голос казался холодным, но вполне человеческим. И синие с прозеленью глаза моргнули тоже совершенно по-человечески.

— Будет что пожевать, — ответил шаман.

Он знал: Анлут тоже будет есть, правда, куда меньше, чем полагалось бы мужчине в его возрасте. Еще он знал, что рыба, принесенная Анлутом, будет не то чтобы мерзлой, но основательно подмороженной, и еще: когда ее сварят и люди потянутся к котлу, они будут очень стараться не коснуться обнаженной руки Анлута. Не то чтобы она обжигала морозом — рука просто была очень холодна, холодней свежевыпавшего снега. Нельзя было выдержать соприкосновение с ней. Кулвок гадал про себя, каково было Анлуту прикасаться к другим людям. Если он кого-то из них и полюбит, то не сможет выразить это физически. Он не сможет жениться и зачать своих собственных детей…

Впрочем, Кулвок не думал, чтобы Анлут кого-то любил. Анлута спасла и претворила какая-то незримая сила, уготовившая ему совсем другую судьбу.

О чем ему, естественно, с самого начала и говорили.

В ту ночь лето приблизилось к завершению. Звезды скрылись за тучами, а далеко в небесах зародилось переливчатое мерцание. Нет, вовсе не Улкиокет производил его. Это всего лишь пробовали силу зимние сполохи.

После вечерней еды Анлут сел у входа в шатер и стал смотреть на мерцающие огни. Другие молодые ребята весело смеялись, забавляясь игрой в кости, ребятишки шумно гоняли тряпочный мяч, а женщины солили мясо и сплетничали за работой. Даже самые юные из них никогда не засматривались на Анлута. Лишь огонь, казалось, обращал на него внимание, пуская завораживающие блики по его лицу и рукам.

Анлут, как все люди, вполне мог приближаться к огню. Тот не причинял ему никакого вреда, но и не согревал. Однажды, еще в детстве, Кулвок спросил его об огне. Анлут ответил, что не ощущал жара и не нуждался в нем для защиты от холода. Тем не менее огонь всегда ему нравился. Его цвет, его размеренная пляска в очаге и на фитилях масляных ламп. Когда молодые женщины принимались танцевать, Анлут с удовольствием наблюдал за ними, но неизменно — с отстраненной серьезностью. Как бы просто отдавая дань вежливости.

Кулвок чувствовал свой возраст. Ему было тридцать четыре, почти старик. Годы ссутулили его спину, в черных волосах появилась седина. У него нигде на свете не было сыновей (по крайней мере, чтобы он о них знал), и уж точно ни одного — в этой деревне. Он очень хорошо понимал, как сожалела об этом Нуямат. Что еще хуже, вместо нормального ребенка на ее попечении оказалось это чудовище. Демон, который способен был нагишом сидеть на ледяном ветру — и ничего ему от этого не делалось.

Кулвок не мог с уверенностью сказать, беспокоило ли Анлута хоть в малейшей степени то, что другие жители деревни держались от него в стороне. На самом деле, если речь шла об Анлуте, шаман ни в чем не был уверен. Только одно не вызывало сомнения — всевышняя цель Анлутовой жизни.

— Анлут, — окликнул Кулвок.

Парень поднял глаза.

— Да?

— Пойдем в мою другую палатку. Моя шаманская сила говорит, что сегодня настал срок нам с тобой побеседовать.

Анлут поднялся. Двигался он очень красиво, хотя и не вполне по-человечески. Кулвоку его движения отчетливо напоминали о льдинах, колеблемых морскими волнами, о полете облака на ветру. О полярном сиянии и о пляске огня.

О мерцании ледяного дракона…

Какой-то миг они молча стояли друг против друга. Никто больше в их сторону не смотрел.

Кулвок только заметил краем глаза, как Етук склонился над маленькой переносной божницей Улкиокета, которая неизменно стояла у порога его шатра или зимней ледяной башенки. Все кимолаки из ватаги Ненкру по-прежнему держались этого обыкновения. И все минувшие годы повзрослевший Анлут ходил вместе с мужчинами в их странствия по следу дракона — брать добро в деревнях, разоренных ледяным дуновением. За это время Анлут успел даже несколько раз увидеть Улкиокета, правда, всегда издали, потому что самоубийственных попыток подобраться поближе люди-лисы не предпринимали. Анлут не спрашивал, куда они идут и зачем, не отказывался участвовать в вылазках и никогда о них не рассказывал.

Шаман очень рано рассказал Анлуту о его происхождении и о том, что в будущем он должен был стать героем, а именно — победителем дракона. Тем не менее Анлут ни разу не высказал сомнений и не захотел узнать больше. И никогда не заявлял ни о том, будто уже готов свершить предначертанное, ни подавно о своей неготовности.

Когда Кулвок и Анлут покинули стойбище и направились к другой палатке шамана, где он занимался колдовством, лишь Етук проводил их прищуренным взглядом, после чего заново смазал идола мясным жиром.

— Я тут ни при чем, — сказал он Улкиокету. — Я никогда не соглашался давать приют этому выродку. И никто из нас не соглашался. Это все шаман, так и знай, господин. Мы-то лишь благодарим тебя, повелитель. Ты — бог наш!

В другой палатке было темно, огонь здесь не горел.

Кулвок разжег единственную маленькую лампу. Пламя из нее было всего в фут высотой, но зато белоснежное.

— Ты можешь сесть или стоять, — сказал Кулвок.

Сам он остался стоять, и Анлут последовал его примеру.

Неужели он — просто зеркало? Его кожа и волосы отражают свет — может ли быть, что это и есть главное свойство ледяного героя? Он приспособился к нашей жизни путем подражания, а не посредством врожденного или приобретенного чувства. Он поступает как я. Как мое собственное отражение в старинном куске полированного металла — если бы таковой имелся у меня в шатре.