Болтливая служанка - Фред Кассак

Мне хочется забраться, забраться, забраться

К ней туда аж до сих пор

(два раза).

Часть вторая

(allegro con grazia[8])

Кошмар продолжался в вони паркетной мастики. Кошмар, населенный суконщиками и кормилицами. До сих пор ей не доводилось видеть столько суконщиков и кормилиц сразу Она уже начинала испытывать омерзение к этим кормилицам и суконщикам. Суконщики в черных шляпах и с белыми брыжами мерили ее со стен суровым и вместе с тем сладострастным взглядом; кормилицы и сосущие грудь младенцы посылали ей похотливые улыбки. Были тут и омерзительные ветряные мельницы на берегу пруда, и омерзительные блики от оконных витражей на плитках кухонных полов. Омерзительные иностранки, то ли америкашки, то ли англичашки, скользили от кормилиц к суконщикам и от ветряных мельниц к кухням в тишине, населенной иноязычным шушуканьем и поскрипыванием паркета. Омерзительный вездесущий смотритель дремал с одной стороны и прохаживался с другой.

На искомое она набрела случайно: две омерзительные бабенки, утопающие в крахмальных кружевах, разевали рты, а рядом с ними мужик перебирал струны гитары. Медная табличка гласила:

Гаспар Нецшер [1639–1684)

«Урок вокала»

— Поющие женщины, которых вы видите на картине, — это жена и дочь художника. А аккомпанирует им сам художник…

Она вздрогнула и болезненно сжалась. Этот грассирующий голос. Омерзительнейший из Омерзительных. Он стоял рядом с ней, все такой же уродливый на своих коротких ножонках, со своими короткими ручонками, которыми он махал словно мельница лопастями, со своей непомерно большой головой, траченной молью шевелюрой, бегающим взглядом и фальшивой ухмылочкой.

— Нецшер изображал главным образом сценки из общественной жизни и исторические сюжеты, — продолжал он свои пояснения. — И портреты. Во время своего пребывания во Франции написал портреты госпожи Монтеспан и герцога Мэна. Деньги при вас?

— А зачем же я здесь?

— Превосходно. Увы, в Лувре нет лучших работ мастера: знаменитая «Дама, кормящая попугая» — полотно, изумительное по своей завершенности, несмотря на внушительные размеры, — находится в Роттердаме. «Жена художника, кормящая грудью одного из своих детей» — в музее Гааги, где выставлена и моя любимая: «Уснувшая нагая нимфа, застигнутая сатиром». Вся сумма при вас?

— Проверите сами.

— Думаю, что могу доверять вам: ведь превратно понятая бережливость чревата для вас слишком катастрофическими последствиями. Если и существует область, где дешевизна обходится дорого, то это она и есть. Картины Нецшера написаны, конечно, мастерски, но — не знаю, согласитесь ли вы со мной — даже когда он стремится к грациозности, все равно у него выходит несколько холодновато, даже, пожалуй, жестковато, недостает нежности, чувственности, не правда ли?

Он взял ее под локоток. Она резким движением высвободилась и протянула ему конверт:

— Держите, я тороплюсь.

— Какая жалость! А я-то так хотел показать вам все «Уроки пения» — или музыки, — которые можно посмотреть в Лувре: Фрагонара, Поттера, Метсу, Турбурга, Ланкре! Мне бы так хотелось поговорить с вами об «Уроках» Лоренцо Лотто, Бракелера, Ван Хове, Янстеена, Шаве, Мане, Вермеера! Этот сюжет вдохновлял множество художников, особенно в семнадцатом и восемнадцатом веках. Надо сказать, что во времена, когда не были известны ни долгоиграющие пластинки, ни транзисторы, петь учились куда охотнее, чем сегодня. Эту традицию следовало бы продолжить. Никогда не угадаешь, что может пригодиться…

Неиссякаем. Кошмар из кошмаров.

— Так берете вы конверт или нет?

— Раз уж вы так настаиваете… Спасибо.

— А теперь слушайте меня хорошенько: я первый и последний раз пошла на подобную сделку. Вы поняли меня? Последний раз! Прощайте.

Она круто повернулась.

— Ну конечно же, мадемуазель, последний раз! До свиданья… — услышала она за спиной.

Он действительно сказал «до свиданья» или это ей послышалось?

Она покинула зал под насмешливыми взглядами суконщиков и кормилиц. Да, этот кошмар нисколько не походил на тот, что снился ей почти каждую ночь со дня помолвки с Жоржем.

Она на званом ужине. Вокруг полно народу: ее клиенты, ее секретарша, ее приходящая служанка, родные Жоржа. Все медленно прохаживаются в смокингах и вечерних платьях. Внезапно она оказывается голой. Пытается прикрыть основное крохотной салфеткой «клинекс», но та расползается у нее под пальцами, и кто-то дергает ее за руку, громогласно повторяя: «Это не важно, вас и так все знают!» Тут она обнаруживает, что обстановка сменилась: теперь она в одной из тех гостиных, куда так часто и охотно захаживала лет десять назад. Здесь бывший министр и светский доктор, дирижер и пианист из его Оркестра, коммерческий директор и полицейский офицер, прославленный парикмахер и знаменитый художник, французский полковник и американский майор, немецкая певица и итальянская маркиза, а также все ее подружки, среди которых, конечно же, Монетта и Жану, ее соученицы по курсам Помпадур, уговорившие ее принять участие в «изысканных вечеринках». Все, голые, как она, или еще только оголяющиеся, со смехом кричат: «Тебя все знают!» Внезапно она замечает вдалеке Жоржа — он разговаривает со своей матерью в другой маленькой гостиной. Оба застегнуты до подбородка. Жорж смеется. Он весь лучится счастьем. Франсуаза с тревогой ждет мига, когда он обернется в ее сторону, увидит ее. И все поймет. Он выглядит таким счастливым, таким чистым, и… с секунды на секунду!.. Просыпалась она в слезах.

Но хоть просыпалась. На этот же раз сон продолжался. Изобрести такого омерзительного большеголового и короткорукого карлика не под силу никакому ночному кошмару. На такое способна только жизнь — реальная, повседневная. Жизнь вообще способна на все. Как и живущие. Способна на восходы солнца над Акрополем и на землетрясения посреди ночи, на возвышающую любовь и на унижающие желания, на фламандских примитивистов и на наглых шантажистов.

Во власти этих философских размышлений и уподоблений она вышла из Лувра и села в свой автомобиль. Вела она нервно, испепеляя взглядом легион веломотористов, мопедистов и прочей шатии о двух колесах, что пользовалась заторами, чтобы разглядывать во всех подробностях ее ноги. Испепеляемые, даже не начиная обугливаться, продолжали разглядывать, пока не удовлетворяли свое любопытство или пока не загорался зеленый сигнал светофора, — видимо, они полагали, что уж взгляд-то волен проникать туда, куда нет доступа рукам.

Сделав вывод, что все мужчины независимо от возраста, за исключением ее Жоржа, — отвратительные похотливые козлы, Франсуаза втиснулась на улицу Марселя Эме и следующие двадцать минут потратила на поиски свободного и к тому же не грозящего штрафом места, чтобы поставить машину. Когда она смогла наконец вернуться в свой кабинет, ее секретарша, Коринна, которую она ценила весьма высоко, несмотря на ее лесбиянские инстинкты, усугубленные сапфическими наклонностями, начала запускать туда созревших для брачных консультаций разочаровавшихся супругов.

С понимающим взглядом и компетентным видом, но с далеко витающими мыслями Франсуаза выслушала юную супругу, поведавшую ей о внебрачных связях, от которых она не испытывала ни малейшего удовольствия и которым не находила сколько-нибудь разумного объяснения.

Франсуаза машинально объяснила клиентке, что она, скорее всего, задвинула свои внебрачные устремления в подсознание, а к этим унылым связям прибегла как раз для того, чтобы помешать им вновь стать сознательными.

Потом были еще супруг, страдающий от некоммуникабельности со своей супругой, и супружеская пара, пресытившаяся своим супружеством.

К концу дня, раздав всем им надлежащие психологические, моральные и сексуальные советы, Франсуаза, несмотря на то что любила свою профессию, почувствовала, что сыта этим занятием по горло. Закрыв дверь за последним супругом, она отпустила Коринну и вскочила в свою машину, отмахнувшись от нетерпеливо дожидавшегося ее штрафовальщика. Она помчалась по адресу, который никого не касается, на лифте поднялась на пятый этаж и велела служанке-калабрийке доложить о ней хозяйке квартиры.

Означенная хозяйка, сложённая так дивно, что одним своим видом была бы способна не только вывести любого мужчину из коматозного состояния, но и привести его в готовность к немедленному действию, бросилась к Франсуазе и облобызала ее в обе щеки.

— Лапушка, какая ты молодчина, что решила меня навестить! Бог мой, сколько мы уже не виделись! Ну, рассказывай! Что поделываешь? Что привело тебя ко мне?

— Паршивое дело, Жану.

— Вот как?

— Где мы можем поговорить?