Время новой погоды - Шон Мерфи

–  Ясно, – дежурный повернулся и побрел по короткой жесткой траве к дороге, где еще витала поднятая автобусом пыль.

–  Гришаня, – позвал я.

Внештатник стоял неподалеку, подняв глаза к небу.

–  Птицы, – пробормотал он.

–  Где? – не понял Петр.

–  Я говорю, птицы, слышите?

–  Слышим, – неуверенно ответил Петр. – Чирикают… где‑то…

–  Где‑то, – повторил внештатник. – А должны быть везде. И здесь.

–  Говори конкретно, – потребовал я. Гришаня оторвался от созерцания облаков, пристально посмотрел нам с Петей в глаза.

–  Нечисто здесь, – тихо сказал он.

–  А парень? – спросил я, мотнув головой в сторону удаляющегося дежурного.

–  Парень вроде пока чистый. Да его все равно на базе проверят. А нам еще туда идти.

Мы влезли в машину. Я открыл аптечку и достал три инъектора.

–  Ну подумаешь – укол, – проговорил Петя, взводя свой, – укололся – и пошел.

Он приставил металлическую трубочку к предплечью, и она с сухим щелчком вогнала ему под кожу дозу препарата 2‑101.

–  Я – за рулем, ладно?

Мы с Гришаней тоже сделали себе по уколу. Машина въехала на бугор, и нам открылось огромное поле, испещренное сетью стежек и тропинок.

–  Вот и думай, – проговорил Петя, – по какой ехать?

–  Бери прямо посередине, – посоветовал Гришаня. Через несколько минут мы пересекли поле и оказались в зарослях ивняка. Сквозь поникшие ветви блеснула река. Моста не было, зато имелся наезженный брод. Под колесами забренчали речные камешки.

–  Что‑то голова у меня тяжелая, – пожаловался Петя. – Наверно, после укола.

–  После укола, – сказал я, с подозрением оглядев его, – в голове должно быть чисто, как в больнице.

–  Тут нечисто, – вновь заметил Гришаня. Слова прозвучали тревожно. Вообще Гришаня частенько делал разные замечания и пророчества, всячески демонстрируя свою сверхчеловеческую проницательность. И нельзя было понять, когда он действительно что‑то чувствует, а когда корчит из себя наместника Высшего разума. Но сейчас нам стало немножко не по себе.

–  Останови‑ка машину, – велел я Петьке. Он вывел «уазик» на пологий «коровий пляж», дернул ручник и вопросительно посмотрел на меня.

–  Выкладывай, Гришаня, что тут нечисто?

–  Да пока непонятно, – завилял он.

–  Говори все начистоту, тебя для этого сюда и взяли. А то поздно будет.

–  Ну… Что‑то есть. Что‑то довольно сильное, и это близко.

–  На что похоже? Раньше такое бывало?

–  Раньше… Нет вроде.

–  Гришаня, перестань юлить! Скажи хотя бы, опасность есть?

–  А я почем знаю? И вообще, надо на месте разбираться. Сейчас не о чем и говорить.

За рекой раскинулось широкое кукурузное поле. Дорога проходила между огромных – по два‑три метра – стеблей. За машиной клубилась густая пыль, и вся кукуруза была грязная, серая, совсем не такая, как ее рисуют на коробках с хлопьями.

–  Поглядите, – пробормотал Петька, прищурив глаза, – вроде кто‑то на дороге…

Гришаня первым догадался вытащить из контейнера нивелир, входящий в комплект геодезического инструмента.

–  Девочка маленькая, – сообщил он, приложив глаз к окуляру. – Сидит, лепит что‑то из земли.

Девочка нас тоже заметила и отошла к обочине, терпеливо ожидая, когда мы проедем. Она была такая загорелая, словно провела всю свою небольшую жизнь на этом прокаленном солнцем поле. Петька остановил машину, пижонски скрипнув тормозами.

–  До Ершова по этой дороге доедем? – спросил он у юной аборигенки.

Девочка посмотрела на дорогу, потом на колеса нашей машины.

–  Нет, – ответила она с неестественным равнодушием.

–  Как?! – ухмыльнулся Петя. – А где ж Ершово?

–  Там, – девочка указала на дорогу.

–  Так мы туда и едем!

Девочка пожала плечами и слегка улыбнулась. Мне даже показалась, что усмехнулась. И потом снова перевела глаза с наших колес на дорогу. Я проследил за ее взглядом. Метрах в пяти от бампера машины путь пересекала цепочка одинаковых земляных пирамидок. Они были слеплены с помощью синенькой пластмассовой формочки, которую наша собеседница держала в своей испачканной землей ладошке.

–  Не хочет, чтоб мы ломали ее творения, – понимающе шепнул Петька.

Увы, сломать их нам пришлось бы в любом случае. Кукуруза по краям дороги была такая крепкая и густо растущая, что не дала бы нам объехать игрушечный барьерчик. При всем нашем уважении к детскому труду пирамидки обречены были погибнуть под колесами.

–  Поехали, – тихо сказал я Петьке. Он с сожалением улыбнулся девочке и включил передачу.

Машина не тронулась с места. Сначала я думал, что Петр просто пробует двигатель на холостых оборотах, но время шло, а мы так и оставались на месте – Петькина нога словно прилипла к педали сцепления.

–  Что‑то с машиной? – спросил я.

–  Эй! – удивленно воскликнул Гришаня, который все умел чувствовать на мгновение раньше меня и любого из нас.

Я посмотрел на Петра. По его виску катились две большие капли пота. Щеки дрожали, будто у штангиста, берущего непомерный вес.

–  Да что с тобой?! – я хлопнул его по плечу. Петя с трудом повернул голову и посмотрел куда‑то мимо меня. Белки его глаз покраснели, лоб пересекли несколько морщин.

–  Олег, дело нечисто! – тревожно проговорил Гришаня.

Я уже и сам все понял. Первым делом выдернул ключ из замка зажигания. Двигатель кашлянул и заглох. Петр сразу обмяк, отцепился от руля. Я обежал вокруг кабины и начал вытаскивать его наружу. Это было нетрудно – он и сам спешил вылезти. Собственно, он уже был почти в порядке. Только виновато улыбался и вытирал рукавом взмокшие виски. Рядом прыгал обеспокоенный Гришаня с аптечкой на изготовку.

Девочка равнодушно смотрела на нас. Удивительно, но ни единой искры любопытства не сверкнуло в ее глазах.

–  Ну, говори, – велел я Петру.

–  Не знаю… – он сокрушенно качнул головой. – Не могу ехать – и все. И эта еще смотрит… – он недобро покосился на ребенка.

Гришаня хмыкнул, а затем подошел к девочке и сел перед ней на корточки.

–  Как тебя зовут? – ласково спросил он. Мы украдкой смотрели на них. Я вдруг понял, что у девочки не лицо, а маска. У ребенка не может быть таких равнодушных глаз, это противоречит всем законам природы.

–  Дяденька, – спокойно сказала она, – а вы скоро умрете.

Гришаня вскочил как ошпаренный, но быстро взял себя в руки. Вернувшись к нам, он что‑то проворчал себе под нос, потом сказал:

–  Черт ее знает, что за девчонка. Ничего не понимаю.

И тут меня осенило.

–  Петя! Ты сколько ночью анальгина принял?

–  Ну… Сначала две таблетки. Потом еще одну утром. А при чем тут?.. Ах, черт! – он схватился за голову.

–  Вот именно, Петя, – мне оставалось только похлопать его по плечу. – Либо анальгин, либо препарат. Несовместимые продукты, знаешь ли.

Мы беспомощно смотрели друг на друга. Пожалуй, даже испуганно. Ни в моей, ни в Петькиной практике не было такого, чтобы экспедиции целенаправленно мешало что‑то необъяснимое. Вернее, необъясненное. Не болезнь, не погода, не поломка в машине, а одно лишь его величество Нечто. Мы были просто обескуражены. Несмотря даже на то, что вся наша служба состояла из ежедневных напоминаний – «бойтесь, опасайтесь, будьте настороже».

Глядя на нас, пугался и Гришаня. Он вообще до сего дня воспринимал свою работу на Ведомство как приятную и увлекательную игру для взрослых. Мол, бегают люди, что‑то ищут, что‑то находят – романтика! По правде сказать, и его способности еще ни разу ни в одном деле всерьез ничего не решили. Внештатников обычно использовали как второстепенную вспомогательную силу, не более того.

–  Ну и что мне делать? – медленно проговорил Петя. – Обратно возвращаться?

–  Думай сам. Как ты себя чувствуешь, так и поступай. Если не уверен – тогда, конечно, домой, на базу. Петя ненадолго задумался.

–  Нет, – он помотал головой. – Едем дальше. Только за руль больше не сяду. И еще – повторю дозу препарата.

–  Это не очень‑то полезно для здоровья, – заметил я.

–  Ничего, переживу, – он пренебрежительно поморщился и забрал у Гришани аптечку.

Девочка уже утратила к нам интерес и опять занялась размножением земляных пирамидок. Однако, заметив, что я завожу машину, послушно отошла к обочине.

Машина тронулась с места. Я украдкой поглядывал на Петра – не начнется ли у него новый приступ.

И не угадал. Приступ начался у меня.

Это произошло внезапно. Иногда человека посещают необъяснимые мрачные предчувствия. Словно кто‑то изнутри говорит ему: не садись в эту машину. Или: не уезжай сегодня в командировку. Это всегда угнетает, даже если человек не суеверный.

Вот такое же ощущение, только возведенное в степень мании, навалилось сейчас и на меня. Я почувствовал, что мне нельзя переезжать заграждение из детских пирамидок. Что там, за ними, – неизвестность, мрак, холод, власть чужих, несчастья, болезни – все худшее, что бывает в мире.