Хроники Кловиса - Гектор Манро

Случилось, однако, что содержатель королевской пасеки сам склонялся к христианству и, кроме того, как большинство официальных лиц двора, был весьма привязан к Веспалусу. Поэтому накануне экзекуции он постарался удалить жала из всех королевских пчел; это была долгая и деликатная операция, однако он был экспертом-пчеловодом и упорно работая почти всю ночь он добился успеха в разоружении всех или почти всех обитателей ульев.

— Я не знала, что можно выдернуть жало у живой пчелы, — скептически заметила баронесса.

— В любой профессии есть свои секреты, — ответил Кловис, — если бы их не было, не было бы и профессии. Что ж, настал момент казни, король и двор заняли свои места, сидений и стоячих мест устроили столько, чтобы хватило всем, кто желал посмотреть необычный спектакль. К счастью, королевская пасека обладала значительными размерами, и кроме того ее окружали террасы с королевскими садами; пришлось воздвигнуть несколько платформ, была большая давка, но места нашлись для всех. Веспалуса вывели на открытое место перед ульями, краснощекого и слегка смущенного, совсем однако не рассерженного на внимание, сконцентрированное на нем.

— Кажется, он похож на вас не только внешностью, — сказала баронесса.

— Не прерывайте меня в критическом пункте истории, — сказал Кловис. — Как только его аккуратно пристроили в предписанной позиции возле ульев и еще до того, как тюремщики удалились на безопасное расстояние, Веспалус дал сильный и хорошо нацеленный пинок, от которого повалились друг на друга все три улья. В следующее мгновение его с головы до ног окутали пчелы; каждое отдельное насекомое обладало страшным и унизительным знанием, что в этот знаменательный час катастрофы оно не способно жалить, но все-таки надо попытаться. Веспалус со мехом визжал и извивался, ибо его защекотали почти до смерти, время от времени он яростно лягался и ругался, когда одна из немногих пчел, избежавших разоружения, находила свою цель. Однако зрители видели с изумлением, что он не выказывает никаких следов приближающейся смертной агонии, а когда пчелы пластами устало отваливались с его тела, его плоть казалась такой же белой и гладкой, как и до тяжкого испытания, да еще и со сверкающим блеском от меда, принесенного неисчислимыми пчелиными лапками, а здесь и там виднелись небольшие красные точки, где редкие жала оставили свои следы. Было очевидно, что он был удостоен благосклонного чуда, и громкое бормотание изумления и восхищения послышалось в толпе зрителей. Король отдал приказ, чтобы Веспалуса увели в ожидании дальнейших приказов, и молча удалился на дневную трапезу, на которой постарался есть от души и пить от сердца, как будто ничего необычного не произошло. После обеда он послал за королевским библиотекарем.

— Что означает это фиаско? — потребовал он ответа.

— Ваше величество, — сказал придворный, — либо что-то радикально неверно с пчелами…

— С моими пчелами все в порядке, — надменно прервал король, — это самые лучшие пчелы.

— …либо что-то непоправимо верно с принцем Веспалусом, — сказал библиотекарь.

— Если Веспалус прав, то, стало быть, неправ я, — сказал король.

Библиотекарь немного помолчал. Торопливые речи — причина падения многих; плохо рассчитанное молчание стало бедствием для несчастного придворного.

Забыв об ограничениях, налагаемых саном, и о золотом правиле, которое требует отдыха уму и телу после обильного обеда, король обрушился на хранителя королевских книг и не разбираясь несколько раз ударил его по голове шахматной доской слоновой кости, оловянным сосудом для вина и медным подсвечником; он жестоко и часто бил его ручкой железного факела и трижды прогнал его вокруг банкетного стола быстрыми энергичными пинками. Наконец, он за волосы протащил его по длинному коридору и выбросил из окна во двор.

— Он сильно ушибся? — спросила баронесса.

— Ушибся больше, чем удивился, — ответил Кловис. — Понимаете, король был печально знаменит своим буйным темпераментом. Тем не менее, он впервые позволил себе вести себя столь необузданным образом после плотного обеда. Библиотекарь выздоравливал много дней — в конечном счете, насколько мне известно, ом смог-таки поправиться окончательно, однако Хкрикрос тем же вечером умер. Веспалус едва закончил смывать пятна меда со своего тела, когда пришла запыхавшаяся делегация, чтобы помазать коронационным елеем его голову. А что касается засвидетельствованного чуда и воцарения суверена-христианина, то не удивительно, что началась всеобщая свалка обращающихся в новую религию. Торопливо посвященный в сан епископ был завален работой по крещению в торопливо импровизированном кафедральном соборе св. Одило. А чуть-было-не-ставший-мучеником-мальчик в общественном воображении трансформировался в святого-короля-мальчика, чья слава привлекала в столицу толпы любопытных и набожных туристов. Веспалус, сильно занятый организацией игр и атлетических состязаний, должных обозначить начало его правления, не имел времени уделить внимание религиозному пылу, бурлящему вокруг его личности; первые сведения о текущем состоянии государственных дел он получил, когда хранитель двора (недавнее и очень пылкое добавление к христианской общине) принес на его одобрение проект запланированной церемониальной вырубки идолопоклоннической змеиной рощи.

— Ваше величество милостиво соблаговолит срубить первое дерево специально освященным топором, — сказал подобострастный придворный.

— Вначале я отрублю твою голову любым топором, который попадется под руку, — негодующе сказал Веспалус, — вы предполагаете, что я хочу начать свое правление смертельным оскорблением священных змей? Это было бы сильно не к добру.

— Но христианские принципы вашего величества? — воскликнул озадаченный хранитель двора.

— У меня их нет, — ответил Веспалус, — я прикидывался обращенным в христианство только чтобы позлить Хкрикроса. Он впадал в такое восхитительное бешенство. А вряд ли забавно быть выпоротым, выруганным и запертым в башню вообще ни за что ни про что. Но обратиться в христианина по-серьезу, как делают ваши люди — я о таком и не подумывал. А священные и уважаемые змеи всегда помогали мне, когда я обращался к ним в молитве и просил удачи в беге, борьбе и охоте, и именно из-за их милостивого вмешательства пчелы не смогли повредить мне своими жалами. Было бы черной неблагодарностью отвернуться от их почитания в самом начале моего правления. Я ненавижу вас за подобную мысль.

Хранитель двора в отчаяньи заломил руки.

— Но ваше величество, — завыл он, — народ почитает вас как святого, дворяне пачками христианизируются, а соседние властители той же веры прислали специальных послов, чтобы приветствовать вас как брата. Поговаривают, чтобы сделать вас святым — покровителем ульев, и особый медово-желтый оттенок стал христианским символом — золотом Веспалуса — при дворе императора. Вы не можете просто повернуться спиной ко всему этому.

— Я не возражаю против почитания, приветствий и оказания почестей, — сказал Веспалус, — я даже не возражаю против умеренной степени святости до тех пор, пока от меня не ждут, чтобы я стал святым полностью. Но я желаю, чтобы вы полностью и окончательно поняли, что я не откажусь от почитания августейших, покровительствующих мне змей.

В тоне, каким он произнес эти последние слова, чувствовался затаенный мир медвежатни, и глаза его цвета темной черники опасно сверкнули.

— Новое царствование, — сказал сам себе хранитель двора, — но все тот же горячий темперамент.

В конце концов, в целях государственно необходимости, в религиозных вопросах пошли на компромисс. В положенные интервалы король появлялся перед своими подданными в национальном соборе в образе святого Веспалуса, а идолопоклонническую рощу постепенно сокращали и обкарнывали, пока о ней больше ничего не напоминало. Однако священных и уважаемых змей перемели в уединенный кустарник в королевских садах, где Веспалус-язычник и некоторые члены его семейства благоговейно и основательно им поклонялись. Возможно, в этом заключалась причина успехов короля-мальчика в спорте и охоте, которые никогда не оставляли его до конца его дней; возможно это также есть причина того, почему, несмотря на всеобщее благоговение перед его святостью, он никогда не получил официальной канонизации.

— Дождь перестал, — сказала баронесса.

Тобермори

Стоял прохладный, промытый дождем день позднего августа, того неопределенного сезона, когда куропатки еще находятся под защитой закона и охотиться не на что — если не направиться на север к Бристольскому каналу, где вполне законопослушно можно галопировать за жирными красными оленями. Участники вечеринки леди Блемли не собирались на север к Бристольскому каналу, поэтому сегодня вокруг ее чайного стола было полно гостей. И несмотря на мертвость сезона и банальность повода, в компании не было и следа того томительного нетерпения, которое вызывается страхом пианолы и подавленным желанием побыстрее перейти к бриджу. Нескрываемое напряженное внимание всей компании было приковано к несколько загадочной личности мистера Корнелиуса Эппина. Из всех гостей он был единственным, кто прибыл к леди Блемли с самой неопределенной репутацией. Кто-то сказал, что он талантлив, и он получил приглашение с умеренным ожиданием со стороны хозяйки, что по крайней мере часть его таланта будет востребована для общего развлечения. Вплоть до чаепития в тот день она не могла обнаружить, в каком направлении устремлен его талант, если он вообще имеется. Он не был ни остроумец, ни чемпион по крокету, у него не было ни гипнотической силы, ни задатки актера-любителя. Его внешний вид также не наводил на мысль, что это такой мужчина, которому женщины согласны простить щедрую меру умственной недостаточности. Он был произведен в простого мистера Эппина, а имя Корнелиус казалось образчиком очевидного блефа при крещении. И вдруг он объявил о вторжении в мир открытия, перед которым изобретение пороха, книгопечатания или парового локомотива оказывалось незначительными безделушками. За последние десятилетия наука совершила устрашающие сдвиги во многих направлениях, однако такое открытие казалась принадлежащим скорее к сфере чудес, чем к области научных достижений.