Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - Вьери Раццини

— И впрямь молодец! Великолепное «наконец-то», звучное. Прямо поэма!

Он засмеялся, поклонился двум фигурам, возникшим из полутьмы: Антонио Купантони (о нем я наверняка упомянула вначале), признанному обладателю одного из самых привычных итальянских голосов, и Эдмондо Грегори, замечательному характерному актеру, играющему в кино не один десяток лет.

Купантони прошел вперед и шутливо сказал, указывая на своего спутника:

— Вам бы стоило его отругать хорошенько. Представьте себе, я обнаружил его внизу, у входа, — стоит как изваяние: видите ли, ему черный кот дорогу перешел!

Грегори легкой походкой направился ко второму пульту.

— Ну да, — невозмутимо отозвался он, — я ждал, когда кто-нибудь пройдет, ты например.

— Ну и духота!.. Ты как? Может, послать за кока-колой или виски?..

— Нет-нет, спасибо. Я прекрасно себя чувствую.

Грегори мне нравится. Основное его достоинство то, что он никогда не жалуется, хотя аристократы из его амплуа, равно как и хорошие манеры, в жизни встречаются все реже. Многие из тех, кого он дублировал, уже умерли, и всякий раз, когда очередной такой персонаж находился при смерти где-нибудь в Сент-Мэриз хоспитал или в «Ливанских кедрах», мне казалось, что он только усилием воли сохраняет непринужденность, а на самом деле все угасает с каждым сообщением об опухолях и инфарктах, точно они обдают его ледяным сквозняком.

На его бесстрастную серьезность Купантони ответил улыбкой, показав свои безупречные зубы.

— Ну и что? Я спокойно прохожу, ведь я не помешан на суевериях, как ты.

— Нет, в твоем понимании, я тоже несуеверен. Черный кот и другие приметы лишь напоминают мне, что в жизни то и дело сталкиваешься с темными силами, и об этом забывать нельзя. А так как жизнь актеров и вообще деятелей искусства более, чем у кого-либо, подвержена всяческому риску, поэтому все мы, за незначительным исключением, весьма осторожны. — Он поднял бровь и превратился в Джорджа Сэндерса. — Может быть, ты не в состоянии меня понять, а вот мама Катерины, уж она-то, великая непоседа, прекрасно знает, о чем я говорю.

Наверное, он был прав: Купантони не мог его понять, он обосновался в тон-студиях еще в нежном возрасте. Из этих темных инкубаторов он вышел, обуреваемый жаждой оказаться наконец перед камерой. А та в свою очередь, обнаружив весьма скоро ущербность его красивого и чересчур правильного лица — абсолютно непобедимую безымянность, — отнеслась к нему свысока, как к случайному любовнику.

Не помогла ни трехдневная, ни трехмесячная щетина, оказались бесполезными гривы волос, длинные шарфы, высокие воротники; его бы не заметили даже в белом фраке с блестками, но он упорно продолжал свою погоню за элегантностью, явно не безразличной тем двум семьям, между которыми он делил свои деньги и время. Даже в эту страшную духоту его оливковый костюм и легкий белый плащ, накинутый на плечи, были отглажены с маниакальной аккуратностью.

— Рядом с тобой мы выглядим какими-то оборванцами! — воскликнул Паста. — Правда, Катерина? Еще ни разу…

— Да ладно тебе, все это старье. Плащ я просто откопал в каком-то шкафу, годами там валялся.

— Вот, понятия не имеет о сглазе, — шепнул мне Грегори. — Ну можно ли носить плащ, когда дождем и не пахнет!

— «В каком-то шкафу!» А сколько их у тебя?

Купантони, ничего не ответив, подошел к микрофону, откашлялся. В фильмах, которые получала наша группа, да и во многих других, не было ни одного образа добропорядочного и благовоспитанного человека, оставшегося без соприкосновения с его талантом: это и впрямь был какой-то домашний и теплый голос, честный и симпатичный. То, что он находился на старте там, перед экраном, означало: в фильме вот-вот появится один из персонажей, столь редких в реальной жизни.

И действительно, он появился сразу же, в такси, из окошек которого мы все — я имею в виду себя и Пасту, Купантони и Грегори, стоящих около двух пультов в нескольких метрах от экрана, — узнали длинную панораму улицы Бабуино на закате.

Машина остановилась возле дома. Из нее вышел человек (он был на суде, вспомнила я, среди прессы), красивый, в калифорнийском духе, вызывающем восхищение и растерянность; его клетчатое пальто старого голливудского покроя, на мгновение всколыхнувшееся от ветра, придавало ему определенный лоск. Он расплатился, открыл входную дверь, прошел по галерее, в глубине которой сверкали огни.

И оказался в заполненном людьми зале. С каталогами в руках они осматривали выставку картин и антикварной мебели и производили то, что на нашем жаргоне называется «гур-гур».

Он сразу же направился во второй зал, оттуда попал в небольшую пустынную гостиную и наконец, постучав, вошел в какую-то дверь.

Ему навстречу поднялся, оторвавшись от своего драгоценного письменного стола, худой, небольшого роста человек лет шестидесяти; очки со стеклами в форме полумесяца, сидящие на середине носа, подчеркивали проницательность его взгляда.

К р у п н и к. Полагаю, аукцион будет волнующим. Милости просим.

Они пожали друг другу руки.

Х а р т. Это означает, что на сорок девятый лот кроме меня еще много претендентов?

К р у п н и к. В общем-то, сегодня у нас есть и другие значительные вещи, но это, безусловно, нечто сногсшибательное, можно сказать — жемчужина. У вас безупречный вкус, господин Харт.

Х а р т. На этот раз мой вкус ни при чем. Этот секретер принадлежал семье моей матери, итальянке по происхождению. Им пришлось продать его во время войны.

К р у п н и к. Да. А потом он оказался в Австрии.

Х а р т. По вашим расчетам, сколько человек сейчас хотели бы его приобрести?

К р у п н и к. Это непредсказуемый рынок, мистер Харт, и делать какие бы то ни было предположения рискованно.

Теперь в толпе покупателей появились Мелоди и Джо и вместе со всеми направились занимать места в только что открытом зале аукциона. Мелоди повернулась к своему кузену (я не забуду тот понимающий взгляд, которым мы обменялись с Пастой, одновременно надевая наушники и придвигаясь к микрофонам: это было похоже на начало идеального сотрудничества).

М е л о д и. Завидую твоему спокойствию. Я просто зритель и то волнуюсь, как на скачках, как будто сделала ставку.

Д ж о. Ты права, кто-то действительно сделал ставку и очень хочет приобрести этот секретер. А я хочу, чтобы он оказался у него.

М е л о д и. Ты хочешь сказать, что принимаешь участие в аукционе от чьего-то имени?

Д ж о. Думаю, ты скоро с ним познакомишься. Может быть, завтра.

М е л о д и. У тебя сложная задача.

Джо улыбнулся, показал на ряд стульев.

В своем кабинете мистер Крупник подошел к калифорнийцу, стоящему на пороге.

К р у п н и к. Не поддавайтесь эмоциям, мистер Харт. Если позволите, один совет: играйте, как будто речь идет о партии в покер, об обычной денежной ставке…

Х а р т. Но здесь изначально побеждает тот, у кого больше денег.

К р у п н и к. Однако никто не знает финансовых возможностей другого. Я всегда считал, что это дает широкое поле деятельности на аукционе, возможность застать соперника врасплох. (Протягивает ему руку.) Я забронировал вам место в третьем ряду.

У Грегори в роли Крупника и у Купантони в роли Харта все шло как по маслу: Грегори звучал точно, гармонично, без малейшей неуверенности в голосе; Купантони был полон убежденности и тепла, сокровенные истоки которых не мог понять никто. А вот те немногие реплики, которыми обменялись мы с Пастой, звучали фальшиво, и нам пришлось их переделывать. Безусловно, вины Пасты здесь не было; напротив, его голос, взятый чуть легче, идеально подходил Джо. Но самые простые реплики иногда становятся для нас, актеров, настоящими ловушками, когда начинаешь спотыкаться на ровном месте, и оговорки сыплются одна за другой. Мы посмеялись над этим. Грегори вспомнил одного своего юного коллегу, который, произнося в спектакле всего одну фразу: «Кушать подано», вышел на сцену и радостно объявил: «Подданные покушали».

Эта история меня не утешила. Все сказанные мною слова доносились как бы сквозь промокательную бумагу. Я была рассеянна, точно все это не имело ко мне ни малейшего отношения. Так, во всяком случае, заявил Мариани, тоже якобы с намерением подбодрить меня. А если так будет продолжаться, прибавил он, то стоило бы вновь вернуться к записи на разных дорожках. Складывалось впечатление, что он хочет осадить меня в моем стремлении улучшить качество работы — что-то было угрожающее в этом его размахивании пугалом разных дорожек; примерно так ребенку угрожают не пускать его к другим детям.

Я успокоилась, увидев в тексте, что в этом эпизоде мне осталась всего лишь одна реплика.

Харт решил не садиться на место и стоял около боковой стены неподалеку от Джо и Мелоди: судя по всему, ее красота на некоторое время полностью поглотила его внимание. Крупник объявлял «лот сорок девятый, римский секретер, датированный 1645 годом, из альтенвильской коллекции… центральная ниша в стиле барокко, колонки и отделка потолка из ореха и черного дерева, пол маркетри с изображением в перспективе, обманка из вогнутых зеркал… сто двадцать миллионов лир».