Контрольный выстрел - Эдуард Лимонов

Все российские железнодорожные станции построены в два периода: при царях и при советской власти. При царях строили пузатые водокачки, низкие вокзалы и пристанционные ангары из красного кирпича. Строили добротно. Большая часть этих построек, та, что находилась вне европейской части — зоны боевых действий в Великую Отечественную Войну сохранилась и по сей день. Подлатанные здесь и там исправно служат станции и водокачки. В первые лет тридцать советская власть старательно подражала железнодорожной архитектуре власти царской. Она строила здания в помещичьем стиле, упирая поему-то на колонны, возможно принимая их за символ имперскости. В последние сорок-тридцать лет железнодорожная архитектура переквалифицировалась на возведение прагматичных и некрасивых железобетонных конструкций.

К настоящему времени и царские и советские железнодорожные строения обветшали, много раз штопанные и крашенные их черты стёрлись. Потому железнодорожная реальность России предстаёт перед лицезреющими её в стиле, который можно охарактеризовать как "стиль б/у" то есть "бывший в употреблении". Это касается как и самой станции, так и околостанционных построек и пристанционного ландшафта. Обычный перрон обычной станции раздолбан дождями, морозом и зноем, он весь в ямах и рытвинах, более или менее залатанных поспешно асфальтом или цементом. Выглядит как старая штопанная простынь, серого цвета. Наполняющие перроны российских вокзалов человеческие толпы по их состоянию также можно отнести к стилю "б/у" т. е. "бывших в употреблении". Это необязательно всё сплошь старые и пожилые люди (хотя в России 38 миллионов пенсионеров на 144 миллиона населения). Б/у — это их внешний вид. На них как правило потёртая "second hand" одежда. Лица их и их движения растеряны, неуверенны и неэнергичны. У них много ручной клади, тележек, мешков, сумок и рюкзаков. Выглядят люди утомлёнными. Окрестный пристанционный ландшафт тоже утомлён, это возможно самые запущенные земли в городе. Подъезд к вокзалу весь забросан мусором вдоль путей, на боковых в паутине рельс стоят различные заброшенные вагоны с выбитыми стёклами, кое-где жгут свои костры бродяги. На перронах маленьких русских станций стоят и присели на корточки грустные местные хулиганы в лыжных шапочках и шароварах, местные бабули продают семечки. От полусгнившего строения с буквами «М» и «Ж» навеки заколоченного пробиваются в трещине почвы вонючие кривые ручейки мочи. На станциях покрупнее, всматриваясь жадно в стёкла вагонов дальнего следования гуляют парами и группами девочки-подростки. Мечтая о чуде, чтобы кто-нибудь их увёз отсюда. О том же мечтают и хулиганы присевшие на корточки. На самом деле вся Россия хочет куда-нибудь уехать из России.

В областных центрах на вокзалах торговли с рук не происходит. Стоят два, в лучшем случае три киоска с напитками ядовитых цветов. Ничего живого в них не купишь. На станциях поменьше бегают женщины с сумками, но и у них выбор невелик: пиво, сухой хлеб, батоны искусственной колбасы в пластиковой упаковке. Предприимчивость и торговая жилка у жителей российских центральных регионов отсутствует. Начисто. Ассортимент как уже было сказано, убог. Есть, правда, станции, где вся платформа вдруг продаёт рыбу, как например Барабинск, но это уже не центральная Россия, это Южная Сибирь — люди там менее апатичны. Догадаться купить какой-нибудь бидон с подогревом и продавать на перроне что-нибудь горячее и живое, россияне по-видимому не могут, — им лень. А лень у них от того, что бесцветные белые пространства восемь месяцев в году из двенадцати безмолвно разрушают их волю и воображение. (Для сравнения: в Азии на станциях и между станциями продают всё. Поезд идущий по Азии — это движущийся базар). Некоторые станции загружены целыми толпами местных жителей продающих продукцию местного градообразующего предприятия. Если это стекольный завод: то носят рюмки, фужеры, графины, штофы. Если градообразует завод мягких игрушек — то жирафы, крокодилы, орангутанги и собаки прогуливаются быстрым шагом вдоль перрона. Русские торговать не умеют — потому они угрюмо деловиты, дефилируют, словно идут куда-то, проходят через. Обилие товара объясняется тем, что администрация градообразующих выплачивает рабочим зарплату продукцией предприятия.

Перережь ж/д надолго в десятке мест и Россия распадётся на десяток отдельных территорий. Кроме «кириллицы» азбуки и железной дороги что ещё соединяет русских? Очень немногое. Но азбука не повод к тому, чтобы держаться вместе. Ж/д — повод. Ночами во время стоянок на станциях слышны деловитые радиокрики диспетчеров формирующих из вагонов и групп вагонов — составы. Персонал ж/д многочисленнее администрации правительства. Ж/д на самом деле держит Россию вместе. Она лишь ещё не научилась ею манипулировать.

От утонувшего по брови в снегу деревянного дома отделяется человек в тулупе с флажком. Он стоит держа свой флаг, пока не проедет состав. Ж/д соблюдает Россию. Соблюдает рельсы, чтоб не изнашивались не стаптывались как никудышные башмаки или шляпки старых гвоздей. Железная дорога — наследство никчёмной России сегодняшней — страныстраны меланхоличных лунатиков доставшейся от энергичной России прошлого. Ж/д — это как пирамиды для никудышных современных феллахов, безграмотных и тоскливых как собаки. Самим нам такую железную дорогу через часовые пояса — не построить. Вот и глядим на неё как феллахи на пирамиды.

К тому же она ещё действует. Поместившись в вагон можно подражая «взрослым» суровым временам перемещаться из пункта «А» в пункт «Б». можно в подражание путешественниками былых времён пить чай из стакана в подстаканнике, трескать крутые яйца и жирную колбасу. Вот только на юг уже не разъездишься, через несколько часов начинаются земли отпавшие от Империи, чужие государства. Можно правда шесть дней ехать на Восток и насладиться расстоянием достойным фараонов. Скоро у нас эти расстояния конечно отберут более сильные нации.

СМЕРТЬ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ФИЛЬМЫ

По грамматическим правилам начала 20-го века следовало говорить не фильм, но «фильма». "И целлулоид фильмы воровской", "И целлулоид фильмы пожелтевшей" — звучат в моей памяти элегантные, как всякая старомодность речевые эти обороты. Память же моя раздобыла кунсткамеровские «фильмы» вероятнее всего у Мандельштама из стихотворения "аристократка и гордячка" (рифмуется с "любовная горячка") — "влюбилась в лейтенанта флота". Откуда бы не раздобыла, но согласитесь, что это круто, «фильмы»

Столетие тому назад братья Люмьер хорошо начали, просто отлично, показав документальный первый фильм: движущийся, прибывающий на вокзал поезд. Вот так бы и служить кинематографу правде жизни… Но вместо этого трусливо поджав хвост и быстренько смешали новое изобретение с театром, со спектаклем. Кинематограф проблуждал в тупике театра около 100 лет.

В самом деле, у фильма та же условная формула что и у спектакля. Во временной формат около двух часов вмещаются события, разворачивающиеся как минимум в течении нескольких лет (лишь иногда — нескольких дней) потому вся идея выглядит как символическая видео- телеграмма на заранее заданную тему. В условном фильмовом времени ни одна сцена не длится более нескольких минут. Художественный фильм — это принципиально поверхностное зрелище. Художественный фильм это механическим образом заснятый на целлулоидную ленту спектакль. Фильм ближайший родственник спектакля и романа и всё это виды искусства для людей с оформленными браками, это буржуазные виды искусства. Люди с неоформленными браками предпочитают более спонтанные виды.

Уже четверть века я не могу смотреть так называемые художественные фильмы. Движущиеся картинки. Сильнейшие симптомы отвращения к х/ф появились у меня по прибытии в Америку в 1975 году. Отвращение я испытывал и ранее, в СССР, но там мой опыт зрителя был невелик. Потому что, оказавшись в чужой стране и вскоре сделавшись безработным, я был обречён быть принесённым в жертву телевизионному экрану и провёл немало пустых вечеров, утешая себя кинопродукцией страны янки. В результате в первую очередь я проникся ненавистью к историческим фильмам. В них со школьной старательностью скопированные с рисунков в школьных учебниках действовали трусоватые герои с бородами и в кольчугах: какие-нибудь Айвенго (читалось Айванос) и Робин Гуды с подкрашенными по-голливудски глазами, окружённые толпой вспомогательных персонажей. Команда вспомогательных состояла из обязательного комедийного средневекового деда Шукаря, ну вы знаете весь этот casting вокруг Чапаева: Петька, Анка, Фурманов, только средневековые, с луками в руках.

В новом для меня свете я был вынужден просмотреть и некоторое количество новых для меня гангстерских фильмов: мужчины в двубортных костюмах и шлапах-кастрюлях с полями неистово состязались в вульгарности, кто пошлее скажет; боялись женщин и потому во всю третировали своих барашкообразных подружек. Гангстерам противостояли плоские, как стиральные доски и непонятно по каким причинам совершенно неподкупные американские эфесбешники, лох-нессы. Всю эту новую для меня белиберду я некоторое время смотрел, и даже с увлечением, не замечая или стараясь не замечать её «художественность», т. е. ходульность, банальность характеров, тупость сюжетов и самой посылки фильма и всего жанра гангстерских (да и вообще всех американских) фильмов: люди гробят друг друга и гоняют по пейзажам городским и сельским из-за пригоршни долларов и только.