Рейтинг темного божества - Татьяна Степанова

Канталупов ответил, что вернется дня через три поездом или ракетой до Ярославля, что насос он купил — в багажнике он. В общем, того, дело житейское, закругляйся, жена, до свидания — друг Леха уже в баре теплохода теплый, ждет…

Он и правда для начала пошел в бар. Надо же было обрести нужную кондицию — несмотря на смелый поступок, его колотила нервная дрожь. И он не знал, как показаться на глаза Ирине, что ей сказать.

А вечером он увидел ее у борта — гремела на верхней палубе дискотека, и она была там, веселилась, танцевала и вот вышла на воздух выкурить сигаретку. Когда она узрела Канталупова — он ведь сел на «Короткова» в чем был, в кроссовках, в мятых «адидасах», без багажа, без зубной щетки, — она… Она удивилась. Улыбнулась. Засмеялась. Сказала, что он забавный. И совершенно ненормальный тип. Но танцевать с ним пошла. И он снова бухнул ей то, что думал: «Увидел тебя и… в общем, влюбился очень, сразу и, кажется, на всю оставшуюся жизнь. Делай со мной что хочешь. Нет у меня воли своей против тебя, Ира, Ирочка…»

А вот говорят, так не бывает. Когда тридцать три, пивной живот, жена, сын, налаженное дело в Мышкине, планы расширить торговлю и патологическая любовь к рыбцу, студню и шашлыку — так не бывает. Ну что на это ответить?

В танцах он прижимал ее к себе очень крепко и сходил по ней с ума. Но она, все понимая и забавляясь его состоянием, не позволила ему ничего. Совсем ничего. Ночь они провели по-пионерски — каждый у себя в каюте. Для Ивана Канталупова койка теплоходная была как горячая сковорода — глаз не сомкнул. Млел и мечтал, изводил себя и надеялся, ликовал и страшился, желал и снова млел, как пацан.

В Москве он довез ее до дома на такси — на Новосущевскую улицу. А сам поехал устраиваться в гостиницу. Застрял в Москве на неделю — звонил в магазин, давал цеу продавцам, звонил жене, что-то безбожно врал, потом и врать перестал. С Ириной виделся каждый день — утром, как пес верный, ждал ее у подъезда, днем, как проклятый, целыми часами торчал в Третьяковской галерее — она там работала до четырех, а потом…

— Нет, ты правда ненормальный, — твердила Ирина. — Ну что ты меня преследуешь? Уезжай, слышишь, что я говорю? Все равно ничего у нас с тобой не будет. Ты женат, у тебя ребенок. А я… да я вообще тебя знаю всего какую-то неделю. И потом, у меня есть друг, я его очень люблю, я замуж собираюсь, слышишь ты, чудо в перьях?

Он слышал все — и про чудо тоже. И про друга. И не верил. Мало ли что, а вдруг? Потом он увидел этого типа. Он заехал за Ириной на своей машине — новехоньком открытом спортивном родстере — и повез ее куда-то…

Был вечер, Москва сияла огнями. Канталупов поймал какого-то задрыгу-частника и преследовал их по пятам, как неуловимый мститель. До самых дверей частного мини-отеля «Сладкая парочка» — они вышли из машины и, обнявшись, скрылись за его дубовыми дверями. Он отпустил частника и остался на улице. Стоял на тротуаре, как статуя Командора. Сдыхал, но стоял. Дежурил. Они провели там много-много времени — всю ночь. И, наверное, в любви и радости. А он… С ним ведь действительно творилось что-то странное. Дракон, вот-вот изготовившийся взмыть к облакам на своих кожистых крыльях, так и не сумел оторваться от земли, ползал на брюхе и грыз свой собственный хвост, грыз камни и корни деревьев. Плачут ли драконы? Этот, канталуповский, плакал. Сам себе он был противен — такой чудовищный, такой пошлый, такой страшный. Он почти уже совсем не ассоциировался с чудом.

Канталупов напился в ночном баре так, как никогда до этого не напивался. Он раздавил в руке бокал, поранил осколками руку и заплатил бару выкуп. Как он очутился на Крымском мосту в четыре утра — бог знает. Как забрался на опору верхней части моста, что так круга и поката и так мила самоубийцам? Он через голову содрал с себя постылую «адидаску», махал ею, как флагом…

Внизу была Москва-река — черная, вся в огнях, чужая. Было все как-то безумно жаль, особенно бесхитростный город Мышкин, куда, казалось, уже не было возврата. А о налаженном бизнесе, о магазине и товарах — даже мысли не мелькало. И о жене, о сыне Игоряхе тоже — вот парадокс.

Обычно самоубийц на Крымском ловят, так сказать, на самой взлетной площадке — на верхотуре опоры. Приезжают сто ментов, сто психологов и «Скорая помощь» — уговаривают, улещивают, просят и, наконец, снимают, как сливу с ветки, — посиневшего на ветру, продрогшего, но живого. Но Канталупов опередил всех — и пожарных, и милицию, — он прыгнул сразу: бу-ултых! Его заметили, когда он был уже в Москве-реке и камнем шел ко дну, потеряв сознание от удара о воду. Прыгнули за ним с причала прогулочных теплоходов два милиционера из патрульной машины, вооруженные спасательным кругом «Мосводоканал». А выбраться из воды всем троим помог водитель черного «Вольво», случайно оказавшийся в этот глухой час на Крымском мосту.

Лежа на асфальте, мокрый, наглотавшийся грязной воды, Канталупов был возвращен к жизни именно этим человеком. Тот сделал ему интенсивный массаж сердца и искусственное дыхание рот в рот. Канталупов увидел над собой в свете утренних фонарей лицо — оно, как белое пятно, плавало в сумраке, кружило, как птица. Канталупов зашелся кашлем, повернулся на бок — его стало бурно рвать, но он был спасен. Лицо приблизилось. Обладатель его, ничуть не брезгуя и не тушуясь, бережно вытер с подбородка Канталупова слизь и рвотные массы.

— Вам лучше? — спросил он. Голос у него был негромкий, мягкий. — Зачем же вы так глупо? — спросил он уже строже. — Так торопиться, ничего толком не выяснив, не попробовав исправить…

— Не-че-го вы-яс-нять, — по слогам выдохнул Канталупов. — Она…

— Она вас не любит. — Обладатель мягкого голоса кивнул. — Ну конечно, а что же вы хотите — все и так сразу? Конечно же, она вас не любит. Пока.

— Чего ты мелешь? Ты ж… вы ж ее не знаете. И какое ваше дело? — Канталупов уже был в силах спорить.

Обладатель мягкого голоса положил на его мокрый лоб прохладную ладонь. Так щупают лоб тяжелобольных, проверяя температуру, — жест был отработанный, профессиональный.

— Ей лет двадцать семь, она не замужем, — сказал он. — У нее красивые глаза, она блондинка… нет, волосы у нее рыжие. У нее гордый нрав и большие запросы, которым вы пока не соответствуете… Ну конечно же, она вас не любит — у нее ведь есть мужчина, которого она любит сама и очень, ну просто сил нет как хочет женить на себе.

— Откуда вы знаете? Я… я его убью. Сейчас вот пойду туда и убью. Я и себя убью. Все равно убью. — Канталупов рванулся из лужи, что натекла с него на асфальт.

Где-то далеко, наверное на Садовом еще, запела-заиграла «Скорая».

— Да это нетрудно, вы же думаете об этом, а я вижу. — Обладатель мягкого голоса снял с его лба руку. — И это даже не очень трудно. Трудно другое. Жить, верить, желать, не терять надежду. Вы в силах подняться? Гам «Скорая» едет, но, я думаю, вам лучше избежать прелестей страховой медицины. Вы ведь приезжий, да? Ну вот. Моя сестра — врач, она поможет вам лучше. Я отвезу вас к ней.

— Мне не нужен никакой врач, я… пустите меня!

— Вы сильно ударились о воду, когда прыгали с такой высоты. У вас болевой шок, потом, вы наглотались разной дряни. Если не принять таблетки, вполне можете схлопотать дизентерию. Поверьте, это уж совсем отдалит вас от предмета ваших чувств — понос, фу, вещь неэстетичная. — Обладатель мягкого голоса начал тихонько, но очень настойчиво и властно поднимать Канталупова.

И только тогда тот его рассмотрел — туман, застилавший глаза, поредел. Ну, вроде нестарый еще — лет сорока мужик, моложавый, но лицо все в мелких морщинках, с очень подвижной мимикой. Волосы странного какого-то белого кукольного цвета — не поймешь, то ли совсем седые, то ли крашеные.

— Убивать себя, а тем более свою любовь — грех, — шепнул этот тип. — И прыгать с моста ночью — мальчишество, ведь взрослый уже, солидный человек — жена, ребенок… Мало ли что бывает. Надо не отчаиваться, а искать выход, средство искать, которое поможет наверняка.

— Да нет никакого средства. — Канталупов покачал головой. — Они ж уже спят вместе. Трахает он ее сейчас вовсю. А меня она не любит, не хочет меня. Смеется надо мной. А я… я жить без нее не могу. Сдохну я без нее!

— Вера, вера и желание — это то, что отличает нас от животных. Она горами двигает.

— Да какая еще, на хрен, вера? Во что?

— В чудо. — Обладатель платиново-седой шевелюры и мягкого голоса наклонился близко-близко и сказал то, что почти убило в потрясенном Канталупове способность критически воспринимать все дальнейшее: — Дракон уже здесь. Не там, а здесь. Солнце взойдет через час, прогреет его хребет, внутренности, исторгнет пламя из его огнедышащей глотки. Очень интересный, эмоционально насыщенный образ, очень оригинальный… Кому рассказать — не поверят: такая яркая метафора любви в таком фантастическом обличье… А если я вам открою секрет, если скажу, что средство исполнить ваше желание есть, только надо приложить некоторые усилия, чтобы его заполучить? Вы слышите меня? Как вы опять побледнели… Это из-за дракона? Ничего, не беспокойтесь. Это же просто образ, мысленный образ. Ваш навязчивый сон. Вы увидели во сне, запомнили. А я увидел сейчас.