Кумуш-Тау — алые снега - Зоя Александровна Туманова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, что толковать...
— Надо идти, — вздохнул Искандер, — хоть и грязный палец — не отрежешь...
Они шли по Димкиной упрямой лыжне.
За извивом ледяной реки скрылась черная, округленная крыша домика. И флагшток. И мачта ветряка.
Как посыпанные нафталином, посверкивали на солнце сугробы. Свежий снег, легкий, сухой, блескучий, все прикрыл нежнейшим лебяжьим пухом. А под нарядным его покрывалом — провалы, промоины, ледовые сбросы. И бесчисленные трещины — акульи ощеренные пасти, готовые хапнуть и добрый глоток шелестящего снега, и человека, кто потревожил на ходу зыбучий снеговой мостик...
Когда идут двое, они друг друга страхуют. А если один, да еще больной, распаленный, взбудораженный? Свалится, как топор, и крикнуть не успеет.
— Одет-то он хорошо, — сказал Искандер. — Унты, штормовка...
— И дорога хоженая.
— Да, дорога...
Оба, не сговариваясь, набавляли темпы: размашистей шаг, чаще дыханье. И сразу вспыхнула боль в груди: высота!
Нельзя разговаривать. Дыши. Дыши.
Сердце на ниточке — вот порвется.
Шагай ровнее.
Шагай ровнее...
«Вижж, вижж» — крахмально похрустывает белая скатерть на морозе.
И вдруг — фрр! Взвихрив снег, метнулась темная тень — и в сторону. Заяц?
Артем притормозил:
— Ты видел?
— Конечно, видел!
Постояли, прислушались. Опять все тихо. Треснуло вдали — где-то валится ледяной карниз в пропасть: звук привычный, неощутимый. Ветер молчит. Стынут горы, белыми клинками кромсают ослепительно-сумрачную синеву. От их вершин до носков твоих ботинок — белизна. Голубеет одна Димкина лыжня, и, чуть приметно, станцевали на белом заячьи перепуганные лапки.
Как ошпаренный, кинулся длинноухий вбок, в лощину. Зимой кормится он возле торчащего из-под сугробов кустарника. Грызет кору, тем и жив. Что ему делать здесь, где на километры — ни былья, ни веточки?
И ему, и всем остальным нежданным гостям?
Тут есть какая-то загадка.
Разговаривать нельзя. Высота — береги дыханье... Артем поглядел в сторону Кумуш-Тау. Отсюда и не видно покатую ее наковальню — заслоняют соседи ледяными плечами. Искандер поглядел в сторону Кумуш-Тау. Нет, ничего не рассмотреть!
И снова визгануло под лыжами — ходу!
Снег, снег...
Сыпучий, он промешивается, точно манка. На склоне, открытом ветрам, — уплотнен, утрамбован, как асфальт. На крутом спуске — клубится за спиной лыжника белой тучей, ослепляет многогранным пересверкиваньем, словно алмазная пыль.
Снег, снег...
Каждый шаг болью отдается в груди. Вздох обжигает. Мороз сковывает пальцы.
...Шагай ровнее.
Отпылал закат.
Горы — матовые фаянсовые — вставали гряда за грядой. Где-то среди них Кумуш-Тау, неотличимая от других вершин в тусклом свете надвигающегося вечера. А за ней — уступами — спуск в урочище Агджи-сай, в арчовые леса, где обитает зверье, неизвестно отчего стремящееся сейчас на безжизненные высоты.
А Димкин след все петляет, огибая ненадежные наметы снега над трещинами, шарахаясь от коварно нависших ледовых сбросов, выбирая путь, который не простреливается лавинами.
Искандер, вырвавшись вперед, встал поперек лыжни.
— Подожди! Смотри!
Вдали, в темном провале среди нагромождений натечного льда, проблистала тускло-фиолетово светящаяся полоска.
— Лавина! — Артем чуть шевелил задеревеневшими на морозе губами.
— А почему — свет?
— Обычное дело. Частицы снега движутся с большими скоростями, приобретают электрический заряд...
— Не это ли — Димкино открытие?
Артем пожал плечами. Летящая лавина светит слабо. А Димур, если судить по уверенной этой лыжне и еще по тому, что его до сих пор не нагнали, был недостаточно болен — для ошибки таких масштабов...
Не был болен?
Значит, каменно веря в свою правоту, взвесив значение слов, пожелал ему одному — «успешной карьеры»?
Карьера! Четыре научных работы, и вполне «диссертабельных», как говорят на кафедре, а диплом все еще не защищен, и снова отложен из-за этой вот зимовки, из-за возможности самому облазить ледник, а не перебалтывать чужие наблюдения... «Го-убчик. эта зимовочка заберется, стало быть, немножечко повыше». — Когда Дарницкий рекомендовал Артема начальником и научным руководителем высотной станции, профессор Суров кипел от возмущения: «Нонсенс, чепуха: наука — и человек с незаконченным образованием!»
Нонсенс вы, Артем Васильевич, да к тому же еще карьерист, перестраховщик. Дивный гибрид...
Подстегнутый горькими этими мыслями, Артем наддал ходу. Встречный воздух разрывал грудь. Сердце стояло где-то у горла.
...Словно шелест тысячи бумажных листов ворвался в уши. Грохот ударил в виски. Ветер сшиб дыханье. И весь мир закрыла белая мгла.
Как сквозь сон, пробивался странный, всхлипывающий зов: «Артем! Ну, Артем же!» Руки в залубеневших на морозе рукавицах неприятно-настойчиво копошились возле шеи, отбрасывали снег, подталкивали тяжелую, как чугун, голову.
Медленно возвращалось ощущение своего тела — боль в подвернувшейся ноге, жгучая ссадина где-то возле уха, мокрый холод за воротником. Мысль ударила, подбросила: «А Искандер!» Артем выгребся из-под снега, сел, вытирая залепленные белым очки.
Туго натянутый, словно сдерживающий слезы голос поразил слух:
— Живой! Вот уж остряк несчастный — лежит себе, как бревно, а мы тут...
Голос был, несомненно, Димкин. И, прямо над головой, назойливо мельтешило что-то худое — явно, Димур, а рядом стоял Искандер, живой и целый, даже не припудренный снегом, — каждая жилочка в ладном его теле танцевала, весь он был взбаламучен пережитой опасностью, сверкал зубами, готов был гору своротить.
— Артем! Вставай! Если ушибло — на себе понесем, не бойся!
Оба они, помогая Артему подняться и счистить налипший снег, выступали беспокойным говорливым дуэтом.
...Димка приметил двигающиеся фигурки минут за пять до того, как их заслонила белая стена, — соскользнула, ревя и рассыпаясь, с крутого склона.
Измотанный вконец, шел он вперед на одном уже упрямстве, едва шевелясь — «как осенняя муха!», а тут его вмиг поднесло к завалу, еще не успела осесть снежная пыль. Искандера Димка нашел сразу — отброшенный ударом ветра, поднятого лавиной, он лежал в полубеспамятстве, но очнулся скоро и бодро. Артема откапывали уже вдвоем. Разумеется, основная масса лавинного снега пронеслась мимо, иначе...
— Иначе оборвалась бы многообещающая карьера, — сказал Артем, пробуя ступить, в колене похрустывала боль. Димка, подставивший ему плечо для упора, споткнулся на полуфразе:
— Нет... ты не думай. Я еще раньше... Осознал, как пишут в сценариях. Похабный тип, конечно, — склочник и демагог. Но дайте доказать!
— Хватит, Димур. Береги силы. До дому еще — ого-го...
— Нет,
