Мне ли бояться!.. - Александр Анатольевич Трапезников

электрогазосварки в условиях низких температур. В принципе мне было все равно, куда поступать после девятого класса, главное — получить образование и специальность, а профессия сварщика всегда пригодится. Теперь я на третьем курсе, и остался всего год до диплома. Разумеется, я не собираюсь всю жизнь просидеть на какой-нибудь заводской трубе, мокрой от слез, заваривая швы. Потом придумаю что-нибудь еще, может быть, поступлю в институт. А если надо подзаработать, то сварщик на одних гаражах может получить долларов… О Господи, я, кажется, начал рассуждать, как Гриша.

— Ну я пошел, Марья Никитична! — крикнул я, надевая куртку.

— Подожди, Алеша. — Она вышла в коридор. — Присядь-ка.

Мы вернулись в комнату, и я приготовился терпеливо выслушать, что мне скажет старушка. Она все не начинала, разглаживала платье на коленях.

— Я уже старая, — заговорила наконец. — У меня одна забота — Леночка. Что ж с ней будет, ведь у сына ветер в голове? Все сижу и думаю: куда она пойдет, что с ней станет? Страшно становится, Алеша. Ты-то что скажешь?

— Может быть, ему… полечиться? — проговорил я. Мне всегда не по себе становится от таких разговоров. Я стараюсь не заглядывать в будущее, без толку, все равно ничего не разглядишь. Но я ее хорошо понимал и от этого еще больше конфузился.

— Да не хочет. Как бес тянет в пропасть. Леночку и так в школе дразнят за родителей. А мать и того хуже, совсем спилась.

— Я там наведу порядок, в школе, — промямлил я, не зная, куда деть руки, ноги и ерзая на стуле.

— Ты ее не оставляй одну, — попросила Марья Никитична. — Обещаешь? Приходи почаще. Даже если денег не будет.

— Хорошо, — сказал я, косясь на часы. — Мне пора, Марья Никитична.

Она вдруг как-то уронила лицо в ладони и заплакала. Сначала я даже не понял, что с ней, потому что тихо было, только плечи слегка содрогались. Я не представлял, что мне сделать, чтобы она успокоилась.

— Иди! — махнула она рукой.

И я ушел, тихонько закрыв за собой дверь. Пока я ехал в училище, на душе скребли кошки и было тоскливо и совестно за всех, спешащих и толкавшихся вместе со мною в метро. Словно на каждом из них лежит и еще много раз ляжет вина за всех брошенных, искалеченных, несчастных детей. На переходе я увидел девочку лет семи, в рваном пальто, сидящую на ступеньках. На шее у нее висел лист бумаги, на котором детским корявым почерком, большими буквами было написано: «Помогите, люди добрые! Мама очень больна». Но «добрые люди» пробегали мимо, а она смотрела пустым взглядом на мелькающие перед ней ноги. Я почему-то представил на ее месте Леночку, которая вот так же равнодушно сидит, сжав губы, нахмурясь, потеряв свое оживление, прелесть да и саму юность в этом грохоте вагонов и топоте башмаков. У меня просто кулаки сжались. Кого надо убить за такое детство? Если бы мне сейчас показали этого главного виновника, я бы, наверное, так и поступил.

В училище я столкнулся нос к носу с Димычем, моим соседом по комнате в общежитии. Мы поболтали о том о сем, и в числе последних новостей я узнал, что ночью Тимур — это младший брат Аслана — избил одного новенького, первокурсника, да так, что того увезли в больницу. Сломана челюсть и сотрясение мозга. Из всего Асланова семейства Тимур самый злобный и подлый. Бьет исподтишка, когда ты не готов или когда спиной повернешься. Вообще Аслановы братья и родственники уже расселились по всему третьему этажу. Придет время, все общежитие купят, обнесут его земляным валом, бойницами, выставят в них пулеметы и заживут, как в неприступной крепости. Но мне до всего до этого дела нет.

— Чуть не забыл, — сказал Димыч. — Тебя с утра Петруха искал.

Он всегда такой — самое главное прибережет напоследок.

Я быстренько спустился в спортивный зал. Петруха — это наш преподаватель по физической подготовке, Петр Степанович. Со мной он персонально занимался по кикбоксингу, считал, что с моей реакцией, взрывной скоростью и фиксацией удара я далеко пойду. «Но техника на уровне Твери», — любил повторять он.

В его каморке сидел еще один человек, бородатый, толстый и в черной шляпе. Мне он сразу не понравился.

— Вот этот паренек, — сказал Петр Степанович.

Толстяк посмотрел на меня и фальшиво заулыбался.

— А выглядит хорошо, — сказал он. — Смотрится. Слушай, дружок, есть шанс подзаработать.

— Я вам не «дружок», — хмуро сказал я. У меня это слово в печенках сидит.

— Ну-ну, не будем ссориться раньше времени. Я вот что предлагаю. Бой по кикбоксингу. Десять раундов. Контактных. В ночное время. Если победишь, можешь получить до миллиона. В зависимости от ставок. Проиграешь — тысяч триста. — Он повернулся к Петру Степановичу и кивнул в мою сторону: — Бабы на него будут ставить, такие им нравятся, свеженькие. — Но Петруха смотрел куда-то в окно, заинтересовавшись дребезжащим трамваем.

— Постой-ка, — забеспокоился толстяк. — А ты действительно такой чемпион или прикидываешься? Растяжку хоть сможешь сделать?

— Попробую, — скромно произнес я и, развернувшись к нему спиной, не глядя, левой пяткой сбил его шляпу. Она покружилась под потолком и упала Петру Степановичу на колени.

— Вот черт! — охнул толстяк. — Ловко. — Он нагнулся за шляпой и снова напялил ее на свою лысину. — Ну так как, согласен? Деньги — наличными. Могу аванс дать.

— А вы что скажете, Петр Степанович? — спросил я.

— Решай сам. — Он нарочно зевнул. — Я тебе не мать родная.

— А можно, я подумаю?

— Подумай, — согласился толстяк. — Только скорее. До вторника мне нужно пары составить.

Я сказал, что «подумаю», лишь бы отвязаться от него. На самом деле я не собирался принимать участие в этой затее. У нас в Твери тоже устраивались такие гладиаторские бои, на поляне, за городом. Потом кости мешками собирали. Тут чем больше крови, тем больше визга и денег. А богатые дамочки такие зрелища любят, знаю. Нет, спасибо за угощение, уже наелся.

После занятий я поехал в общагу, чтобы переодеться в костюм. Был у меня такой серый, австрийский, специально для выездов. Я даже галстук повязал, отобрав его у Димыча.

— Теперь ты выглядишь совершенно как пай-мальчик, — заверил он меня. — Все лимпопо.

Два наших других соседа, первокурсники, таращились на меня во все глаза. Им еще все было в диковинку, поскольку их только недавно оторвали от папы с мамой и зашвырнули в общежитие. Ничего, пусть привыкают.

— Может, тебя одеколоном спрыснуть? — предложил Димыч.

— А потом в целлофан завернуть и отправить по адресу, — подхватил один из новеньких, толкая другого