Миланцы убивают по субботам - Джорджо Щербаненко

– Там... женщина горит. Скорей езжайте за полицией!

Тот не сразу понял, в чем дело, и крестьянин, показав на стелющийся вдоль дороги удушливый дым, хрипло повторил:

– Женщина, слышите, женщина горит на поле, полицию надо вызвать!

Водитель с растерянности продолжал глядеть на этого мужлана, решив, очевидно, что у того белая горячка. К недоверию примешивалось раздражение: он и без того опаздывает, так ему не хватало только всяких дурацких розыгрышей!

– Женщина горит там, под соломой, – все твердил крестьянин, изо всех сил пытаясь выражаться грамотно. – Я подхожу, а оттуда рука торчит, с красными ногтями.

Автомобилист наконец осознал, что это не бред и не шутка, о чем свидетельствовал долетавший с поля чудовищный запах. На миг представив себе руку с накрашенными ногтями в горящем стогу, он, как и крестьянин, ощутил поднимающуюся из глубин желудка дурноту, закашлялся, с трудом выдавил:

– Да-да, конечно, я мигом! – и рванул с места машину.

Карабинеры из Мудзано подоспели очень быстро, а вслед за ними и специальная команда миланской квестуры в крытом фургоне; на всех полицейских были несгораемые комбинезоны. Медицинская экспертиза не смогла с точностью определить время наступления смерти, поскольку тело находилось в костре как минимум с пяти утра. К единому мнению эксперты пришли только по трем пунктам: во-первых, прежде чем бросить свою жертву в костер, преступники изуродовали ей лицо, а пламя довершило эту работу; во-вторых, рост женщины – метр девяносто пять и, в-третьих, если сделать необходимые поправки, связанные с чудовищными обстоятельствами ее кончины, весить она должна была не менее девяносто пяти килограммов.

Два последних пункта, собственно, и дали основание заключить, что сгоревшая женщина не кто иная, как Донателла Берзаги. В Италии, конечно, не у нее одной подобные габариты, но только одна женщина с таким ростом и весом исчезла из дома при загадочных обстоятельствах.

Дука Ламберти не сомневался, что речь идет именно о ней, поэтому и сказал в лифте ее отцу: «Да, она мертва». И все же закон требует официального опознания; кто-то из близких, посмотрев на изуродованные останки, обязан на основании данных, а, в, с и d удостоверить личность покойной.

Без этой процедуры труп следует считать неопознанным, а значит, нельзя начать розыски убийцы: коль скоро не установлено, что Донателла Берзаги мертва, по закону она числится в живых.

Единственный человек на свете, способный определить, являются ли жалкие останки, находящиеся в миланском морге, останками Донателлы Берзаги, – это ее отец, синьор Аманцио Берзаги, только он может засвидетельствовать данный факт, если, конечно, узнает свою дочь.

Дука приехал на бульвар Тунизиа, чтобы выполнить самую жестокую, самую отвратительную, самую чудовищную миссию из всех выпадающих на долю полиции: повезти отца опознавать обезображенный труп дочери на мраморном столе морга. И он ее выполнил, эту садистскую миссию.

– Конечно, – только и сказал Аманцио Берзаги, – поедем сейчас же.

Он выразил готовность ехать в морг и даже уперся руками в подлокотники кресла, чтобы встать, но, несмотря на то, что Дука в своем рассказе тщательно подбирал слова и, насколько это возможно, избегал натуралистических подробностей, попытка подняться удалась старику лишь наполовину: встать-то он встал, но тут же свалился прямо в объятия Дуки, а тот, заранее предвидя такое развитие событий, подхватил его на руки, как младенца.

– Маскаранти, поищи, где тут спальня, – распорядился он.

Маскаранти толкнулся в одну из дверей маленькой квартирки и увидел парад кукол в длинных бальных платьях: комната, несомненно, принадлежала Донателле Берзаги.

– Да нет, не сюда, – заметил Дука. – Если он очнется среди этого кукольного театра, то нам его уже не откачать.

Комната старика оказалась рядом. Дука положил бесчувственное тело на кровать, пощупал угасающий пульс, достал из кармана приготовленный шприц и, закатав рукав джемпера, медленно ввел миксопан в ту часть мышцы, где волосы кустились не так густо; потом завернул пустой шприц в смоченную спиртом вату, убрал его в карман, а в заключение ослабил узел галстука, слишком туго стягивавшего шею синьора Берзаги, расстегнул ворот сорочки, распустил ремень на брюках и вновь пощупал пульс: пока что едва прослушивается.

– Маскаранти, посмотри-ка на кухне, нет ли граппы или еще какого-нибудь крепкого ликера.

Маскаранти как всегда проявил расторопность: почти тотчас же Дука услышал в тишине хлопанье буфетных дверец. Он взглянул на старика, не выпуская его руки: неподвижное, обмякшее тело, глаза закатились под лоб, дыхания почти не слышно, – нет, это не смерть и не ее приближение, просто организм на время отключился, будто приемник, в котором вышли из строя транзисторы.

Дука вдруг почувствовал острое желание расправиться с тем (или с теми), кто убил Донателлу Берзаги, – пусть их будет хоть десять, хоть двадцать, – настоятельное желание стереть с лица земли гнусных тварей, оказавшихся способными на такое зверство.

– Ликера нет, только вино, – сообщил, вернувшись, Маскаранти. Дука покачал головой: вино не годится. Видно, Аманцио Берзаги боролся со своим тайным пороком и нарочно не держал дома крепких напитков.

– Ну, на нет и суда нет, – вздохнул Дука.

Под действием миксопана пульс постепенно приходил в норму. Лучше сейчас не думать о том, что пережил несчастный, болезненно привязанный к своей увечной дочери старик, узнав о ее гибели, да еще такой страшной, и что ему еще предстоит пережить, но мысли мазохистски вертелись только вокруг этого.

– Бригадир...

Голос доносился будто из глубокого колодца, в нем была такая боль, что Дука, который уже собрался послать Маскаранти за бутылкой граппы, вздрогнул и, обернувшись, увидел под кустистыми бровями неподвижный, зеленоватый огонь, точно фосфоресцирующее свечение на циферблате будильника.

– Ничего страшного, обычный обморок, – подбодрил его Дука (он знал, что старик боится инфаркта).

Аманцио Берзаги долго-долго глядел на него, затем охрипшим, с присвистом голосом выговорил:

– Мне лучше, бригадир. Можно ехать.

Он опять выразил готовность отправиться в морг опознавать тело дочери, но Дука движением руки удержал его.

– Полежите еще немного.

– Нет-нет, поехали, – возразил старик. – Мне гораздо лучше.

– Конечно, поедем, – кивнул Дука, – просто наш разговор еще не окончен.

Установлено, что миксопан оказывает стимулирующее воздействие и на психику, благодаря которому при тяжелых депрессиях или коллапсах организм быстрее возвращается в нормальное состояние.

Аманцио Берзаги слегка прикрыл озаренные фосфорическим светом глаза в знак того, что он согласен выслушать Дуку до конца – но только из вежливости.

– Вам не обязательно ехать в морг, – сообщил Дука. – Вы можете и отказаться.

– Я хочу видеть свою дочь, – в здравом уме и твердой памяти ответил старик.

– Боюсь, вы меня не поняли, – упорствовал Дука.

Оборачивая каждое слово толстым слоем ваты, с тем чтобы притушить его кровавый смысл, он вновь попытался втолковать старику, что тот увидит не «свою дочь», а нечто не поддающееся описанию, ведь до того как предать Донателлу огню, убийца еще орудовал камнем, словом, сделал все для изменения ее облика до неузнаваемости, а крестьянин, отправившийся искать бесноватого кота, может, и не поднял бы тревогу, если б не эта чудом уцелевшая рука с накрашенными ногтями.

– Поверьте, вам не обязательно ехать в морг. Закон не обязывает опознавать труп в таком... плачевном состоянии. Напишите официальное заявление об отказе, и к вам не будет никаких претензий. А убийцу... – он в ярости сжал зубы, – мы все равно найдем и без этого. Обещаю вам, что он получит по заслугам.

– Я хочу видеть свою дочь, – повторил Аманцио Берзаги. Миксопан уже действовал вовсю, и старик поднялся с постели энергичным, пружинистым движением спортсмена. Он совершенно твердо стоял на ногах и был настроен решительно, а в лице даже появились краски (вот каких высот достигла медицина).

– Поехали.

– Поехали, – сказал Дука, вставая, и добавил: – Спасибо вам.

Ему и Маскаранти путь до морга показался уж что-то чересчур коротким; старик, вероятно, этого не ощутил. Он всю дорогу держался прямо, не откидываясь на заднем сиденье, потом спокойно выбрался вместе с ними из автомобиля па площадке перед темным зданием; сторож отворил им дверь; из холла навстречу вышел дремавший в кресле дежурный врач: впятером они спустились в подвал и зашагали по длинному коридору мимо дверей холодильных камер, пока сторож не остановился и не открыл одну из них.

И тут Дука не выдержал – схватил старика за локоть, поскольку тот хотел войти первым и увидеть то, что до сих пор называл своей дочерью. А Дука уже видел это, потому и не совладал с собой.

– Не надо, вернемся домой! – почти умолял Дука. – Бог с ними, с этими формальностями, уйдем отсюда!