Бурситет. Приключения удалых пэтэушников, а также их наставников, кого бы учить да учить, но некому - Анатолий Шерстобитов

– Вот так и кручусь, Витя, и на выпивку хватает, и на машину прикладываю постоянно. Кто бы мне дал эти рублики, если бы я носа по ветру не держал, ты бы дал? Нет. И я тебе так просто не дал бы никогда, взаймы, под хороший процент, это всегда пожалуйста… А рыбешка как идет, Витя, у дверей гаража ждут постоянные клиенты, с руками обрывают, по два с полтиной идет кило…

Виктор, уже совсем не таясь, болезненно морщился на все эти арифметические выкладки, дым и примеривался, как бы поестественнее расстаться со словоохотливым физруком.

– Учись жить, Витя, ты я вижу еще зеленый-презеленый в этих делах, учись. Вот скоро группу, человек тридцать тоже на зону повезешь, на два дня, можешь навар иметь оченно дажиньки неплохой. Я тебе обскажу, как все обтяпать…

– А жена не признает, тоже не проблема, – он хищно с выщелками потянулся, – я, Витя, не выходя из этих стен, подкормлюсь, этого добра везде хватает. Ты Люду Сапугличеву не знал? С пятнадцатой группы… а-аа, ты ее не застал, – он снова потянулся и сладострастно прижмурился. – Пришла лярва ко мне с обходным, до этого пропадала куда-то месяца на два, подмахни, говорит, Мефодьич, не глядя, бумажку тленную-зряшную, покидаю я вас, мол, навсегда.

– Сей момент, радость моя, ответствую, для тебя хоть на амбразуру грудью, вот только на секундочку в тетрадку долговую гляну. Хоп, должок: штаны-трико, майка, кеды, два волана и теннисный шарик. Где вешши, спрашиваю, ненагляда? Она тык-мык, в отупение вроде как впала, памятью, мол, послабла. Все ясно – нет вешшей и не предвидится, все они, давнехонько у меня на складе, скорее всего. Они ведь, детишки-то, такая безалаберная публика, взяли и тут же все побросали где ни попадя, ну а я хожу собираю. Потом, бац, счетик или через контору плати или мне наличкой, раза в два меньше. Вот и говорю я тогда синьорине Сапугличевой, гони, голуба, четвертак, скостил, мол, еще в три раза по причине твоих чар. У нее шары из орбит полезли, да откуда у этой оторвы такие деньги. Распластали мы с ней в три слоя маты…

Тут зашел Сургучев. В руке сетка, в сетке трехлитровка, обернутая в газету. Развалился на стуле по-свойски. Если у Соссия заостренность черт подвижного личика напоминало что-то лисье, то у Сургучева, отвисающие толстые щеки, маленькие блестящие глазки и очень ограниченная подвижность лицевых мускулов, тут сходство напрашивалось с барсуком или даже с упитанным, сытым и полусонным хряком. Во-во, заключил Виктор, хряк, словом, глуповатое лицо, самодовольное, замерзшее одной невыразительной маской.

– Ну как, порядок? – подмигнул Соссий.

– У меня по другому не бывает, – отпыхивался Родион, отирая взмокший лоб.

– Просвещаю вот новичка, учу уму-разуму. Да свой человек, не стесняйся.

Сургучев освободил от газеты и поставил в шкаф банку, два с лишним литра отфильтрованных от стекла и табака «Даров осени».

– Стаканчик вотрешь, Витя, для поднятия тонуса? – Соссий дунул в мензурку, посмотрел на свет и заключил, что замутненность стенок терпимая. – Граммулек сто восемьдесят пять накапайте офицеру, Родион Касьяныч, пожалуйста, – передал он посуду.

– Нет-нет, у меня же сейчас урок! – напугался Виктор.

– У всех урок, – резонно заметил Сургучев и выпил, не дрогнув ни единой жилочкой.

– У всех… – покивал Соссий, сдавленно кхекая и морщась. Закусили по-братски разломленным плавленным сырком, закурили. Физрук продолжил вязание рамки.

– Учить тебя еще да учить, Витя, – вздохнул он, – впитывай опыт, пока задарма предлагают, да, Родион? Другой бы рад даже был заплатить, купить такую ценную информацию для облегчения жизни, да никто не советует, не диктует драгоценную подсказку.

– Пузырь с аванса пусть ставит, – велел Родион.

– Вот у него ведь тоже группа в мастерских, на производственном обучении, – Соссий ласково поострел личиком при взгляде на Родиона. – Думаешь, Витя, шум-тарарам раз без надзору? Как бы не так – тишина могильная, порядок, как на подводной лодке в нейтральных водах.

– Вот они у меня где, – поднял для обозрения кулачище Сургучев.

– У него там два таких барбоса в помощниках, не приведи боже, по шнурочку ходят хлопчики, в ладошку кашляют потаенно, иначе нельзя, иначе враз уши поотлетают – Понча со Шлачком дело знают туго. Суворовская дисциплина! пропусков меньше всех! неуспевающих тоже!..

Сургучев гордо кивал и приосанивался, насколько позволяла поза сидящего. Они «втерли» еще по сто пятьдесят.

– Пропуски есть, конечно, совсем без них нельзя, да, Родион Касьяныч? и хлопчики ведь тоже люди, зачем все три десятка гнать на занятия, хватит и двух. Нет, ты молодец, уважаю таких, чту, – Соссий признательно пожал сургучевскую лапу. – Учись, Витя, жить! У его хлопчиков, между прочим, как у белых людей, рабочая четырехдневка, не пяти, Витя, четырех! Но, конечно же, все это требует определенных затрат, хлопчики это прекрасно понимают, не подмажешь – не поедешь, мастеру тоже надобно выкручиваться, тому же Лебедеву магарыч организовать, старшему мастеру, преподавателей кой-каких ублажить, да мало ли чего, ведь сама группа безо всего этого в ряд лучших никогда бы не встала. И потому, будь добр, за день отлучки расквитайся, сдай ассигнацию определенного достоинства в фонд мастера. Нет, ты – молодец, чту!..

На неподвижное лицо Сургучева набежала тень, слегка напоминающая застенчивость.

– А какие у него хлопчики! да на все руки мастера! Как мне в чем нужда – картоху там прополоть-выкопать, погребок отрыть в гараже – я к Родиону Касьянычу с поклоном, только к нему, уважь, мол, голубчик… и никогда, слышишь, Витя, ни-ког-да, отказу не получил…

Сургучев совершенно распарился и едва успевал отирать красное лицо, у Соссия явно упала скорость вязания.

– Есть, конечно, недоброжелатели среди хлопчиков, этот раз так подослали анонимку из букв нарезанных – предупреждение, чтобы не борзел, а внизу грибочки, намек какой-то, ухо надо держать востро… И тебе, Касьяныч?! Во, движение сопротивления… Вот черт, а курить-то больше нечего. Не сходишь, Родион? да парочку сырков еще возьми на закусь, – Соссий стал отсчитывать на стол монеты.

– Я пошел, – встал Виктор, – звонок скоро.

В вестибюле, для подстраховки, еще раз сверился с расписанием.

– Ты же, вроде, не куришь, Витенька? – принюхалась к нему Клуша.

– Да у Хрюкина в кабинете провонялся, – поморщился он. Клуша всмотрелась в прошедшего румяного Сургучева и проворчала что-то невнятно. Виктор еще раз поморщился, не мог избавиться от гадливого осадка. Он и сам сторонник приработка при первой возможности, но приработка, от слова «работа», не жульничества, дуракаваляния.

А-аа! мысленно чертыхнулся он, провались они эти соссии-родионы, тут своих забот полон рот, ералаш в голове. Как раз вот урок с группой, к которой его прикрепили в роли классного руководителя, помощника мастера, группа-то как раз та, где он тогда так позорно сорвался. А жандармскую тактику он забраковал вчистую, стал помаленьку взращивать свою, подгонял под характер и склонности, нутром чуял, что на верном пути, что работать будет куда легче и интереснее.

– Взво-оод! станови-ись!.. – Виктор обошел двухшереножный строй, придирчиво осматривая каждого ученика. – Застегнуться… Поправь парик… Ну и подравнялся, а носки торчат, будто у тебя башмаки семидесятого размера…

– Носки сквозь ботинки, если они целые, торчать не могут.

– Г-мм, резонно…

На правом фланге, как всегда, скопилось человек шесть опоздавших. Подходил еще один, мальчик худенький, роста малого, приятный на личико, с едва приметной косинкой в черных глазенках, ну типичный пятиклассник, не более того. Шагов за пять до Виктора он посерьезнел, остекленел глазами и, прижав к бедрам руки, стал четко и звучно печатать строевой шаг.

– Товарищ военрук, разрешите встать в строй! – он лихо козырнул и сильно прогнулся, что означило якобы молодецкую грудь. Вот так-то, мол, подмигнул он строю, знай наших, трусы вам мои по колено.

– К пустой голове руку не прикладывают, – Виктор чуть поморщился на себя за казарменную остроту и улыбнулся мальчишке, – молодец Смыков, становись в строй. Ку-уда? Сзади, сзади обходить надо!

– Так точно! Запамятовал трошечки. Как стоишь, болван?! – неожиданно скакнул он к длинному конопатому, как полевое яичко, парню и ухватил его за грудки. – Чему тебя учили, собака!? Чего руки в карманах, чего опаздываешь?! У-уу! нервов на вас не хватает! – широко замахнулся и обернулся к военруку. – Врезать разочек или до перемены удовольствие отложить?.. – Рыжий моргал ошеломленно, явно не в силах удумать нужную реакцию.

– Отставить, – давился смехом Виктор, – пусть живет.

– Хай живэ, – кивнул Смыков и сожалением оттолкнул, точнее, оттолкнулся от рыжего.

– Как стои-иыыте, болваны?! Мало я вас рэ-эзал…