Правда о программе Apollo - Ярослав Голованов

И опять, как и со спутником, поначалу наделали конфузливых глупостей, опять говорили о «фокусах» и «магнитофоне на орбите» — никто этого даже слушать не хотел. Рассказывать о реакции правительственных и военных кругов на полет Гагарина значит повторять все сказанное о первом спутнике, только более громким и взволнованным голосом. «Давление быстро нарастает, представители государственного департамента опасаются международных последствий полета Гагарина, — писала «Уолл-стрит джорнэл». — Гневные голоса раздаются в конгрессе... Позиция президента может подвергнуться изменению в ближайшее же время».

Здесь надо оговориться: имелся в виду другой президент. В своих мемуарах Эйзенхауэр пишет с трогательным недоумением, поверить в которое, однако, трудно: «Я не знал тогда, что спутник придаст окраску событиям следующих лет, включая выборы 1960 года». Не думаю, чтобы такой опытный политик, как Эйзенхауэр, не понимал, что яростная волна критики, которая обрушилась на него в «послеспутниковое время», не повлияла на ход предвыборной кампании.

Сменивший его Джон Кеннеди сразу почувствовал слабое звено в цепи Эйзенхауэр — Никсон, он понимал, что отставание США в космосе — сильный козырь в борьбе с республиканцами, и открыто связывал космонавтику со своим будущим курсом. В одной из своих предвыборных речей Кеннеди говорит о народах мира, которые «были свидетелями того, что Советский Союз первым проник в космос. Его спутники первыми облетели вокруг Луны и вокруг Солнца. Они сделали вывод, что Советский Союз идет в гору, а мы топчемся на месте. Я считаю, что нам пора изменять это мнение». Бывший советник Кеннеди Теодор Соренсен пишет: «Президент был более своих советников убежден, что второстепенные, второразрядные усилия в космосе не отвечают безопасности его страны, не соответствуют ее роли в качестве мирового лидера...»

Космос стоял в первых строчках программы молодого президента. В отличие от Эйзенхауэра октября 1957 года, Кеннеди апреля 1961-го не растерялся. Уже 22 апреля — через десять дней после старта Гагарина — он подтверждает в беседе с журналистами, что поручил вице-президенту изучить, как и когда США могут обогнать Советский Союз. Через три дня он вновь обещает «форсировать наши усилия». Он очень остро чувствовал необходимость именно сейчас, сию минуту отыскать ту самую, объединяющую всю нацию «общеамериканскую идею», о которой говорил в 1957 году Липпман. Сверхрывок, сверхскачок, сверхзадача — называйте это как хотите, но непременно «сверх». Долгие часы проводит президент с экспертами НАСА, пытаясь уяснить для себя суть пяти четко обозначенных им вопросов:

1. Как (совершенно объективно!) обстоят дела с американской космонавтикой?

2. Каковы возможности американских ракет?

3. Можно ли назвать прилагаемые усилия максимальными?

4. Что надо сделать, чтобы полететь на Луну?

5. Существует ли и может ли существовать некая другая программа, в которой США могут надеяться взять первенство?

Увы, ничего, кроме Луны, не просматривалось. В те дни, когда вся Америка радовалась счастливому возвращению Алана Шепарда, совершившего 5 мая 1961 года 15-минутный суборбитальный полет в капсуле «Меркурия», глава НАСА Джеймс Уэбб вместе с министром обороны Макнамарой заканчивали разработку последнего варианта плана высадки человека на Луну. 8 мая они передали все бумаги вице-президенту Джонсону, а тот положил их перед Кеннеди. Да, это было как раз то, что хотел президент. Кеннеди еще раз убедился, как правильно он сделал, заменив в НАСА Кейта Гленнана Джеймсом Уэббом...

Если в Советском Союзе к руководству самыми ответственными космическими программами были привлечены люди, отдавшие ракетной технике многие годы жизни — крупнейшие ученые и инженеры, такие, как С.П.Королев, В.П.Глушко, М.К.Янгель, В.Н.Челомей и другие, то в Соединенных Штатах во главе НАСА стояли обычно крупные администраторы, люди с большими организаторскими способностями и широкими связями в деловом мире, для которых было вовсе не обязательным знание технических тонкостей. Именно таким человеком был Джеймс Уэбб, в течение восьми лет руководивший американской космонавтикой, и это был, пожалуй, самый интересный период ее истории. Уэбб, которому к моменту назначения в НАСА было 54 года, не хотел заниматься космонавтикой, у него не было даже элементарного инженерного образования, но на его кандидатуре упорно настаивал президент, он считал его административным гением.

Уэбб, как говорится, попал «с корабля на бал». Как вспоминает его помощник Роберт Симменс, в конце апреля — начале мая 1961 года в конгрессе США было заслушано несколько «весьма эмоциональных» докладов, посвященных состоянию космических дел. Конгрессменов более всего интересовали гарантии того, что американцы будут первыми на Луне. Никто таких гарантий дать не мог. Более того — никто не мог с какой-либо степенью точности назвать дату возможной высадки на Луну, даже приблизительно. Ни технические возможности, ни перспективы научных открытий, ни даже схема подобного полета никого абсолютно не интересовали, всех интересовал только срок. Собственно, и срок сам по себе тоже никого не интересовал, все хотели узнать лишь тот минимальный отрезок времени, который обеспечивал максимальные шансы оказаться впереди. На Уэбба наседали весьма жестко, но именно потому, что, будучи человеком деловым и расчетливым, он, оберегая свою репутацию, и не мог ничего сказать. Труд рассеять эту атмосферу неопределенности взял на себя Кеннеди.

По традиции президент обращается раз в год (обычно в январе) к сенату и палате представителей с так называемым «Посланием о положении страны», иными словами — политическим отчетом с программой будущих действий. Кеннеди поломал традицию, выступив 25 мая 1961 года со «Вторым посланием о положении страны». Уже один этот факт говорит о том, сколь важной представлялась ему стремительная реакция на гагаринский полет, демонстрирующая его политическую активность. Это была одна из самых эмоциональных речей Кеннеди.

— Если мы хотим выиграть битву, развернувшуюся во всем мире между двумя системами, — говорил президент, — если мы хотим выиграть битву за умы людей, то последние достижения в овладении космосом должны объяснить всем нам влияние, оказываемое этими событиями повсюду на людей, которые пытаются решить, по какому пути им следует идти... Мы стали свидетелями того, что начало достижениям в космосе было положено Советским Союзом благодаря имеющимся у него мощным ракетным двигателям. Это обеспечило Советскому Союзу ведущую роль на многие месяцы. Мы имеем основание полагать, что Советский Союз будет использовать свои преимущества для еще более впечатлительных достижений. Тем не менее мы обязаны направить свои усилия в этом же направлении. Сейчас мы не можем дать гарантию, что будем когда-нибудь первыми в этой области, но можем гарантировать, что не пожалеем труда для достижения этой цели...

И самое главное — президент определил срок решения поставленной задачи.

— Я верю, — сказал он, — что страна согласится с необходимостью высадить человека на Луне и обеспечить его благополучное возвращение на Землю до конца настоящего десятилетия.

Какая «необходимость»? Откуда она? И почему именно таков назначенный срок? Насколько и чем обоснован он? «Установленный срок осуществления лунной посадки до конца 1969 года был полностью произвольным, — утверждала «Уолл-стрит джорнэл», — продиктованным не какой-то научной необходимостью, а в основном наивно-детским желанием побить русских в гонке к Луне и в то же время занять мысли простого американца чем-то грандиозным». Забегая вперед, хочу заметить, что и в последующие годы Кеннеди всегда старался подчеркнуть прежде всего именно «престижность» новой программы. Комментируя его выступление в Хьюстоне в сентябре 1962 года, «Нью-Йорк таймс» писала о том, что «президент Кеннеди проникновенно говорил о планируемых сейчас громадных и дорогостоящих усилиях, направленных на то, чтобы американец достиг Луны в этом десятилетии. Аргументация, по существу, сводится к тому, что те темпы и расходы, которые были установлены правительством Кеннеди, необходимы потому, что мы не можем позволить себе разрешить Советскому Союзу занимать ведущее положение в космосе. Короче говоря, мы должны соревноваться, и соревноваться успешно. Соединенные Штаты взяли на себя обязательства и не могут отступить».

Заметьте: «не можем себе позволить», «должны соревноваться», «не могут отступить». В темпераментных речах президента чувствуются одновременно и осознанная решительность, и какая-то несвобода выбора, вынужденность. Вроде бы высадка на Луну не желание, а обязанность, необходимость, исполнение некоего, независящего от воли, «высшего предначертания».

В одном из своих выступлений Кеннеди подтверждает это, цитируя рассказ американского писателя Фрэнка О'Коннора. Когда герой рассказа путешествовал с друзьями по фермам, они натыкались на изгородь, через нее забрасывали свои шапки, и тогда у них не было другого выхода, как преодолеть эту изгородь.