Душа оборотня - Александр Прозоров

— Да здесь и лягу возле огня.

— А-а, ну, я тогда на возок, к товару поближе.

Купец проверил, как привязаны лошади, достал кусок овчины и передал Середину — все мягче будет. Свет от костра золотил стволы сосен, в полутьме всхрапывали лошади, глядя на огонь блестящими, как антрацит, глазами. Ночь была ясная, крупные звезды помаргивали, едва заметно кружась вокруг Полярной звезды. Олег отыскал Большую Медведицу. Где-то он слышал, что со временем положение звезд меняется и через несколько тысячелетий можно не узнать знакомые созвездия. Но то ли десяток столетий для Вселенной слишком мало, то ли Олег забыл контуры Медведицы из своего века, однако явных изменений он не обнаружил. Вот и Полярная на месте.

Поленья прогорели, Середин передвинулся ближе к костру и завернулся в овчину. Уголья подернулись серым пеплом, сквозь который проглядывали кроваво-красные, словно глаз василиска, огоньки. Ветерок с реки принес прохладу, запахи водорослей, распустившихся кувшинок и лилий.

Где-то далеко, на границе слышимости, раздавался плеск и смех: русалки или бродницы хоровод водят. В гости пойти?

«Нет, спать буду, — лениво подумал Середин. — Вода холодная, комары едят. Это им все нипочем. Говорят, есть заклинание, которое на время меняет хвосты бродниц на нормальные женские ножки. Стройные, аккуратные, длинные, как у фотомоделей. Собственно, если захотят, они и сами на берег выйдут. Мне надолго и не надо. Долго ли умеючи? Хотя, — вспомнил Олег, — как сказала одна знакомая, умеючи как раз и долго. Крест поколет, пожжет слегка, вот как сейчас, но мы это перетерпим. Волшебство у бродниц доброе, легкое… Однако, надо бы все-таки крест снять — эдак и до волдырей обожжет».

Легкий шорох вернул его к действительности. Не двигаясь, Середин прислушался, пытаясь сквозь ресницы разглядеть источник звука. Ветерок нес с реки клочья тумана, ущербная луна светила в спину, оставляя лицо в тени, и он смелее приоткрыл глаза. Крест под повязкой на запястье налился жаром. Теперь Середин увидел, что тень от телеги, на которой спал Вторуша, была чуть темнее, чем должна быть. Он уже собрался прошептать заговор на кошачий глаз, как вдруг тень слегка сдвинулась. Медленно и плавно, словно проявляясь на фотобумаге, показалась мускулистая рука, плечо в кожаной куртке и лицо человека с короткой бородой, обрамлявшей хищное лицо. Глаза прятались в тени нависших бровей, серебристо-серый в свете луны мех круглой шапки скрывал волосы. Мягко, будто перетекая, человек переместился к погасшему костру. Середин сладко зачмокал и перевернулся на спину. Рука его невзначай легла на рукоять сабли. Человек замер на несколько мгновений, словно в камень превратился, затем, решившись, подался вперед и вытянул руки с длинными крепкими пальцами.

Словно подброшенный пружиной, Середин метнулся через костер, обрушиваясь на пришельца всем телом. Дико всхрапывая, затопотали на привязи лошади. Человек закрутился юлой, выходя из-под удара, врезался в колесо телеги и замер, почувствовав у горла холодный клинок. Олег снял у него с пояса нож в деревянных ножнах и бросил за спину.

— Что… кто?… — свалился с телеги Вторуша, бестолково размахивая топором. — Опять? А-а, злыдни, мало брата погубили. Всех порешу! Дай мне…

— Тихо, — рявкнул Середин, — тихо, купец. Хотел бы он тебя зарезать — давно бы зарезал. Так?

Незнакомец прикрыл глаза, но Олег успел заметить желтый волчий блеск зрачка.

— Ну, чего молчишь? Так, нет?

— Мне ваша смерть не нужна, — глухо сказал незнакомец.

— Ну-ка, запали хворост, — скомандовал Олег.

Вторуша разгреб угли, подбросил валежника и принялся дуть, возвращая костер к жизни. Человек под рукой Середина пошевелился, и Олег слегка надавил острием сабли над пульсировавшей на шее веной. Капелька крови скатилась по шее под кожаную куртку.

— Спокойно, дружок, не заставляй меня делать тебе больно. — Он ухватил в кулак одежду на груди незнакомца и потянул его к разгоревшемуся огню. — Взгляни-ка на меня, сокол ясный.

Пришелец открыл глаза и невозмутимо посмотрел на него.

«Привиделось, что ли?» — подумал Олег. Глаза, как глаза, серые, спокойные. Слишком спокойные. Крест трепетал теплом, не обжигая кожу.

Середин слегка ослабил хватку. Незнакомец пошевелился.

— Хочешь убить — бей. Мне все едино.

— Эй, — воскликнул Вторуша, — а ведь я его знаю! Давеча стали мы привалом, так он к костру вышел, хлебца спросил. Повечерял с нами и ушел. Так в ночь и ушел. Еще говорит: зря вы здесь поехали, купцы. Вертайтесь, мол, пока не поздно. Стервец: его накормили, а он пугать стал. Сорока еще хотел его дубиной проводить, да где там, разве в лесу найдешь ночью.

— Не пугал я вас, купец, предупредить хотел.

— Ты ж толком ничего не сказал, у-у, змей…

— Погоди, — остановил его Середин, приглядываясь к незнакомцу, — ну-ка, давай отойдем, разговор есть. А ты, Вторуша, здесь посиди.

— А ну, как он тебя…

— Посиди здесь, я сказал, — повысил голос ведун.

Он отвел саблю и рывком поднял незнакомца на ноги.

— Иди вперед. По берегу.

Они отошли за поворот реки и, оставляя следы на песке, выбрались на плес. Середин остановился, незнакомец, повернувшись к нему лицом, невозмутимо ждал. Высокий, почти с Олега ростом, он стоял, опустив крепкие руки, и спокойно глядел на него.

— Снимай одежду, — скомандовал ведун.

Пришелец молча скинул куртку, снял разбитые сапоги и, стянув холщовые порты, снова замер. От левого плеча через грудь тянулся выпуклый розовый рубец.

— Шапку.

Нехотя, будто через силу, мужчина потянул с головы отороченную мехом шапку, бросил ее на песок и застыл, опустив глаза.

Олег почувствовал, как к горлу подступил комок: на голове незнакомца топорщилась свалявшаяся кое-где в колтуны волчья шерсть.

— Повернись спиной.

С головы, вдоль позвоночника, сбегала, утончаясь к ягодицам, полоса шерсти.

— Сам перекинулся? — спросил ведун.

— Тебе-то что? Руби, парень.

Олег увидел, как напряглись мышцы на спине незнакомца, хмыкнул.

— Нужен ты мне. Одевайся.

Мужчина, не веря своим ушам, оглянулся на него.

— Неужто отпустишь?

— Гуляй пока, — Олег повернулся и пошел прочь, — сам свою долю найдешь.

— Постой. Постой, парень. Скажи, почему не убил?

Середин остановился. Незнакомец, держа в руках одежду, спешил за ним.

— Так тебе и скажи. Я и сам не знаю. Если б ты по своей воле волкодлаком стал, то не потянулся бы за рыбой в горшке, а первым делом купца на телеге порешил. Опять-таки жизнью не дорожишь — не мила она тебе в этаком обличье. Вот, вроде, и все. Да ты оденься, чего голым бегать.

— Да, сейчас… — Незнакомец запрыгал, попадая ногой в штанину. — Уж очень ты меня огорошил. Я думал — все, кончился Невзор.

— Как же ты, Невзор, волчью стать принял?

— Эх, парень, долгий разговор.

— Ну, так присядем, поговорим. Спешить некуда, а спать уже все одно не хочется. Меч? — Середин кивнул на шрам.

— Сабля. Печенег память оставил в ту зиму.

— Быстро заросло. Как на собаке, или на волке.

— И об этом расскажу.

Они присели на чешуйчатый ствол сосны, завалившейся с крутого берега. Невзор повертел в руках шапку, хлопнул, выбивая песок, о колено.

— Слушай, парень, раз…

— Олег.

— Слушай, Олег, раз пристало. Отца я почти не помню — хазары его в дозоре срубили, мать на другой год померла. Меня дядька по матери, десятник княжеской дружины, к себе взял. Сам бездетный, без семьи, пока я мал был — у него в веси жил, а как подрос малость — он меня с собой повсюду таскал: и в поле, на дозор, и по оброку в деревни, хотя это редко. Не любит дядька Часлав службу такую. Ни в хоромах княжеских, ни налог собирать. За это и десятник до сих пор, хоть князь и привечает. Почитай, с десяти годов меня к седлу, к брани приучал. А в ту зиму раз шли мы с поля. Две луны в степи, как волки, рыскали. Это раньше хазары под урожай набегали, а теперь — нет. Печенеги в любое время налетают. Под вечер уже смотрим — дым. Дозорный прискакал: печенег деревню пожег, полон ведет. Дядька Часлав нас рассыпал за курганом, аккурат вдоль дороги. Ждем. Точно, ведут полон: бабы, ребятишки. Мужиков мало — побили, видать. Сами веселые, хмельные, нагайками играют. Посчитали врагов — втрое против нас. Но дядька говорит: сдуру не налетать — стрелами побьют, на пики поставят. Как в балочку у кургана втянутся, так и вдарим. Луки готовь, по разу успеем стрельнуть, положим, сколько удастся — и в сечу! Кто мимо стрелу пустит — сам пороть буду. Ребята в смех: кто ж мимо пустит, раз сам десятник и учил. Так и вышло, положили десятка полтора стрелами и вдарили. Крепко рубились печенеги, а один, как увидел, что не уйти, стал полон сечь. У меня — аж в глазах темно. Кинулся к нему, себя не чуя, ну, и достал он меня. Его Часлав срубил, а я помню только — глаза синие надо мной, и все… Очнулся — в избе лежу на лавке. Хотел встать, да куда там. Только ноги свесил и, как куль с зерном, на пол и грянулся. Тут вбегает девка, в темное вся одета, волосы темного золота, глаза, как трава речная, — и давай меня обратно на лавку. Да ругается так, что и последний вор позавидует. Куда, говорит, собрался, телок непутевый? Тебе лежать да лежать еще. Я спрашиваю: где дядька? Она — ушли уж неделю как. Велели, мол, за тобой ходить. Оказалось, привезли меня в ту деревню. Когда печенег налетел, эта девка с братом только одни и спрятались. Брат у нее колдун оказался, да и она тоже то ли ведунья, то ли знахарка. Колдун печенегам глаза отвел, так и переждали беду. Ну, дядька Часлав и велел ей меня выхаживать. Она и сама не против — как-никак людей из неволи отбили…