Тьма египетская - Ланитова Лана

– Наверное, да, – тихо ответила она. – Понимаешь, я люблю его, но иначе. Любовь к нему полна нежности и благодарности. Но ты… Воспоминания о нашей близости никогда не давали мне покоя. Они как вихрь. Безумный и прекрасный. Огнь и магнит. О, если бы ты знал, как сильно я хотела тебя забыть! Но у меня ничего не вышло…

– Любимая! Не надо! Не забывай меня никогда, – он бросился на колени и обнял ее полные ноги. – Пока ты помнишь меня и любишь, я ТАМ живу. То есть, мне есть, ради чего жить. И хоть будущее от нас закрыто, я верю, всей душой верю, что боги или судьба сведут нас когда-нибудь вновь. Сведут в другой, прекрасной жизни. И я постараюсь, слышишь, я очень постараюсь быть другим. Я хочу быть лучше. Для тебя.

Ее мягкая рука легла на его русые кудри. Своей ладонью он перехватил ее мелкую ладошку и поднес ее к губам.

– Какая ты теплая, Глашенька, – прошептал он. – Ручки, мои нежные ручки, они у тебя все такие же. Только пахнут молоком.

Она в смущении одернула руку, но он удержал ее у своих губ.

– Как ты изменился, Володя… Ты помнишь мои признания тебе в любви? Мне было так больно тогда, когда ты отверг меня.

– Прости, родная. Я просто был слеп тогда. Я был слеп и глух. Когда наш дух разъединяется с телом, то, спустя время, на многие вещи мы смотрим иначе. Мы видим все свои поступки, и сами для себя являемся судьями. О, Глашенька, если бы ты знала, как я судил сам себя за все грехи. А более всего я судил себя из-за тебя. Ведь ты судьбой моей должна была бы стать. А я? Прогнал тебя… Выдал замуж за жалкого недоумка… А далее… Боже, через что только ты прошла из-за меня. Девочка моя любимая. Прости меня, моя любовь. Прости!

– Володенька, – она гладила его по голове. – Счастье мое, родной мой… Я давно тебя простила, – тонкие пальцы смахнули набежавшую слезу. – Господи, даже не так! – горячо зашептала она. – Я всё вру, Лоденька. – Я любила тебя так, что не смогла до конца осудить ни один твой проступок. Ни один. Я всюду искала тебе оправдания. В моем сердце не было и тени осуждения, либо злости на тебя. Один лишь бог ведает о том, как я тебя люблю. Эта любовь сильнее смерти.

– Глашенька, счастье моё, да чем же я заслужил такое чувство?

– Не знаю, любимый. Видно оно родилось в моем сердце вместе со мной и спало во мне ровно до тех пор, пока я не увидела тебя в имении Махневых.

Владимир целовал ее руки, обнимая за круглые колени, и боялся поднять на нее взгляд. Ему было неловко показывать свои слезы.

– Володя, я хочу, чтобы ты знал – я никогда тебе не разлюблю.

– Спасибо, родная. Ради этого я и живу.

– И я никогда о тебе не забуду. А, попав на небеса, я попрошусь туда, где находишься ты.

– Тебя вряд ли пустят ко мне. Да, я этого бы и не хотел. Я однажды уже отказался от этого. Но я постараюсь помнить о тебе, чтобы разыскать в иных мирах и в иных рождениях. Я верю, мы будем когда-нибудь счастливы в мире яви. И прости меня за то, что я был слепым.

– Володя, обними меня крепко. Мне кажется, что я сплю и в нашем сне. Так ведь не бывает…

Он сел на кровать рядом с ней и потянул ее за руку. Она упала в мягкую перину. Взгляд ее фиалковых глаз сделался чуточку бессмысленным. Он прилег рядом.

– Я безумно хочу тебя… – тихо шептал он.

И как это часто бывает во сне, одежда их полностью растворилась прямо на глазах, и голые тела слились, втянулись друг в друга, проросли, словно ветки и корни двух деревьев. Когда он вошел в нее, она застонала от наслаждения и вся поддалась навстречу. Полные ноги широко раздвинулись. Он уткнулся лицом в обильные и немного прохладные груди.

– Володя, я так хочу, – в неистовстве шептала она, насаживаясь на его внушительный ствол. – Как здесь, во сне, все сильнее чувствуется. Как здесь… Боже, я сейчас сольюсь с тобой.

– Сливаются наши души, – отвечал он, двигаясь в ней размеренными движениями и крепко целуя ее в сочные влажные губы.

– Я так много хочу… Свяжи меня. Будь со мной груб. Немного. Я скучаю по твоим играм.

– Все потом. Я буду часто к тебе приходить. А сегодня я лишь хочу быть с тобой нежным. Я хочу быть таким, словно я твой супруг. Я был лишен этого при жизни, – он улыбнулся. – Но знаешь, в этом тоже есть своя прелесть.

– Кто тебе сказал, дурачок, что супружеские ласки всегда пристойны?

– Не знаю, – он рассмеялся. – Я отчего-то именно так представлял себе брачный союз.

– Ну, нет, – она выскользнула из-под него и села верхом на его вздыбленный член. – Теперь я хочу так. Чувствовать его еще глубже. Какой он большой и прекрасный.

Она смотрела на него игриво. Русые пряди волос разметались по ее молочным плечам.

– А, помнишь, как кто-то, в иной жизни, усердно доказывал преимущество больших фаллосов над малыми и говорил, что когда-нибудь ты это поймешь? – рассмеялся он.

Он закатил от наслаждения глаза. Сквозь веки он рассматривал ее нежное лицо и большие груди со вздувшимися от кормления сосками. Когда он видел в ней это, ему казалось, что в голове загораются яркие вспышки, а член каменеет еще сильнее. Он сжал в неистовстве зубы и, ухватив за бедра, вновь перевернул ее на спину и ловко подмял под себя.

– Только так, моя девочка! Только я сверху. Всегда!

– Да! Боже, сильнее… – она кусала губы. – Ударь сильнее. Я так скучаю по той сладкой боли, которую мне мог доставить лишь твой член.

– Хуй, Глаша. Его называют – ХУЕМ!

– Да…

– И теперь я знаю, что в этом я сильнее твоего мужа…

– Володя…

– Молчи! Я знаю, что ебу тебя лучше его… Лучше…

А после ее колени утонули в простынях, и он входи в нее сзади. Он захлебывался от страсти.

И вдруг он почувствовал, что ее лоно сжалось в сильном оргазме. Она выгнулась и простонала от наслаждения. А через минуту кончил и он.

И в этот миг их тела слились в единое целое. Владимир смотрел на собственную руку и понимал, что это ЕЁ рука. Тоже было и с ногами, и со всеми иными частями тела. Казалось, что они срослись не только кожей, но всей внутренней сутью. Но дальше произошло нечто, еще более странное. С тихим хрустальным звоном от места их общего слияния, прямо на уровне сросшихся животов, оторвался какой-то серебряный, светящийся шар, похожий на ртуть. И повис на высоте аршина. Он повисел с минуту неподвижно и стал медленно вращаться по часовой стрелке. При этом серебряный цвет сменили иные яркие краски. Шар засиял всеми цветами радуги. И от него пошло тонкое, но яркое, лиловое свечение.

– Что это? – испуганно спросила Глафира.

Она аккуратно отстранилась от Владимира и легла на спину.

Глаза, не мигая, смотрели на новое диво, мерцающее в воздухе.

– Если бы я знал, – обескуражено ответил Махнев.

– От него идет тепло. По-моему, это чудо выскочило прямо из нас, – она вновь посмотрела на Махнева и нежно улыбнулась.

– Я тоже впервые вижу подобное… – он привстал на локтях и внимательно посмотрел на шар.

И вдруг они оба услышали тихий звон серебряных колокольчиков, исходящих, казалось, из середины этого объекта. О, боже… Прямо от шара полилась до боли знакомая им обоим Бетховенская мелодия. Это была Лунная соната.

– Господи, – на глазах Глафиры появились слезы.

Шар еще немного подрос, и фиолетовое сияние мерцало в нем настолько ярко, что бревенчатые стены комнаты озарились, словно днем. Куда попадал его свет, там менялась структура старых бревенчатых стен. Они светлели, становясь прозрачными, нежно голубого оттенка. Они походили на сияющую льдистую бирюзу. И из этих самых стен проклюнулось множество зеленых листочков. Они росли прямо на глазах, образуя тонкие ветки. На ветках распускались листья и набухали чудные бутоны. По мере усиления музыкальных аккордов, бутоны взрывались белоснежными цветами, похожими на огромные розы. По комнате разливался пленительный розовый аромат.

– Володя, боже, как это красиво. Я ни разу не видела ТАКИХ снов.

– И я ни разу такого не видел. Это наша, Глашенька, любовь. Это от нее, наверное, всё…

Они прижались друг к другу и упоенно слушали музыку. Теперь в этой комнате было ярче, чем в самый жаркий летний день. Мягкий свет струился от самого шара, стен комнаты, и из окна, в котором и лунный свет стал ярче. Глаша увидела, что луна, огромная сияющая луна, была возле самого их окошка. Казалось, протяни руку и дотянешься до ее шершавого сливочного бока.