Ванька 9 (СИ) - Сергей Анатольевич Куковякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, спина тоже болит, но — меньше.
После такого сидения ноги у меня уже хуже ходить начали.
Мля…
Так и инвалидом недолго стать.
Козлина капитан Манжен, ещё и проверяет, все ли два часа я на доске отдыха нахожусь, в полной ли мере осуществляется моё наказание.
Я чуть-чуть сместился на доске. Именно — чуть-чуть. Много не получалось.
На какой-то момент легче стало, а потом ещё сильнее заболело. Ну, правильно. Это кровоснабжение восстановилось и ранее передавленные нервы немного в себя пришли. Чувствовать начали.
Что только я не делал, чтобы эти два часа скоротать…
Считал, про себя песни пел…
Всё равно, каждая минута тянулась и тянулась, словно в ней не шестьдесят, а целая тысяча секунд.
Раньше, когда мы во Францию приплыли, к нам не так относились. Цветами, вином, шоколадом, сигаретами заваливали, а сейчас — вареная фасоль и доска отдыха.
Из разряда спасителей и защитников мы превратились в не пойми кого. Косо на русских солдат начали поглядывать после того, как в Российской империи революция произошла.
Как! Они своего императора с трона сбросили! Что тогда эти русские здесь могут натворить?
Мы же продолжали за них свои головы складывать…
До какого-то момента, а потом решили домой вернуться. Тут для французов мы хуже германцев стали. Правда, не для всех.
Керенский, вообще, со света нас сжить приказал. Кто жив остался, в Африке сейчас от лихорадки и голода медленно помирает…
Я снова чуть-чуть на ребре доски положение поменял. Спина отреагировала болью.
Что? Всё? Уже прошли сто двадцать минут?
Видно — прошли.
Руки и ноги мои освободили, а затем спихнули с доски.
Я лежал на песке и постепенно в себя приходил.
Хорошо-то, как…
Пусть и болит всё тело, конечности тянет, а всё равно — хорошо.
Я от удовольствия даже глаза зажмурил.
— Вставай, земляк!
Чьи-то сильные руки подхватили меня и помогли подняться. Я открыл глаза. Какие-то незнакомые солдаты.
Кто это? Таких в нашем лагере нет.
Оказалось, что они — с македонского фронта. Ну, раньше там были. Такие же, как и мы — из экспедиционного корпуса, только не во Франции воевали.
Перевели их к нам из лагеря у границ Испанского Марокко.
Кстати, французы к испанцам плохо относятся. Считают их ниже себя. Ставят испанцев на один уровень с аннамитами, чернокожими и прочими жителями своих колоний. Почему так? Не знаю, это мне как-то не интересно.
— За что тебя так, братишка?
Это, уже ко мне вопрос.
— За всё хорошее…
Знают они, что такое доска отдыха — в Африке целый месяц уже находятся, познакомиться успели с местными достопримечательностями. Их сюда на строительство канала перевели — мы-то болеем, работа стоит.
Слово за слово, тут и огорошили они меня новостью. В России ещё одна революция произошла. Керенский там уже не главный, у власти — большевики, а за старшего у них Ленин.
Ну, то, что вторая революция будет, я знал. С самого детского сада, ещё до школы. У нас в старшей группе на стене даже портрет вождя пролетарской революции на стене висел. Стихи мы про него читали, песни пели. Воспитывались в правильном направлении.
Македонцы штык в землю воткнули как раз после того, как Керенского скинули. Получается — после нас, мы во Франции раньше воевать отказались.
— Нас и стращали, и голодом морили, а мы больше воевать не стали, — рассказывали мне вновь прибывшие.
Почему мне? А больше и некому. Наши все, кто на работах был, кто — больной лежал. Один я рядом с доской отдыха в себя приходил когда они в лагере появились.
— Как тут? — интересовались новички.
— Землю капаем…
Что другого я мог сказать?
— Мы тоннель для железнодорожного пути строили. Ад, а не работа…
— Платили? — поинтересовался я.
— По двадцать пять сантимов в день.
— Не богато… Тут — совсем не платят, — не обрадовал я вновь прибывших.
Я стоял и говорил с македонцами, а в голове у меня только одно вертелось — революция, большевики, Ленин…
Глава 9
Колесо
— Совсем не платят?
— Совсем.
Македонцы запереглядывались.
Ну, сейчас я их ещё сильнее расстрою…
— Хотя должны по три франка за день работы. Вам, скорее всего, так же было положено.
На мои слова один из македонцев Богородицу вспомнил. Совсем не приличным образом.
— Точно?
— Точно. — кивнул я. — Узнавали мы.
— Вот ведь как, пьют кровь из нашего брата… И дома, и здесь…
Тут мне в поясницу как раскаленную спицу вогнали. Ноги у меня ослабели и я чуть на песок не свалился. Хорошо, те, кто ближе стоял, не дали мне упасть. Отвели меня к бараку и на скамейку посадили.
— Ты, братишка, отдохни… — посочувствовал мне один из них. — По себе знаю про это наказание.
Мы с Петром, так звали македонца, разговорились. Он на доску отдыха из-за плохой кормежки в лагере попал.
— Кормили нас в лагере плохо. Иногда по три дня горячего не давали. Но, некоторые охранники жалели нас, в ближайшую деревню отпускали. Соберем со всех сантимы и идём туда за пропитанием. Тогда капрал нас пятерых отпустил. Уже на обратном пути мы на коменданта нарвались. Идём с мешками, а он нам навстречу. Спрашивает, что вы тут делаете? Мы — гулять ходили. Он — кто отпустил, капрал? Капрала мы не выдали, говорим — сами, без спросу. Ну, нас за это на доску и посадили. Как отсидели, мы с восемнадцатью товарищами ночью в Испанское Марокко ушли, но на третий день нас там поймали. Испанцы выдали нас французам, те два дня голодом морили, а затем нас и ещё других ненадежных привезли сюда. Как в наказание…
Везде одно и то же… Работать тяжело заставляют, не платят положенное, плохо кормят…
— Как тут комендант? — поинтересовался Петр.
— Скоро сами узнаете…
Скоро и узнали.
Я — тоже.
Меня, похоже, Манжен вообще собрался в гроб вогнать. За что? Кто знает…
Македонцев с ля-куртинцами смешивать не стали, всех в отдельный барак загнали.
Утром, за их отказ идти на бесплатную работу, большую часть в карцер отправили — чуть не стоя его македонцами набили, а меня и ещё четверых, которые чем-то коменданту лагеря не понравились, в сторонку охранники отвели. До полудня мы на солнышке жарились, а потом за нами откуда-то верховые прибыли.
Одно хорошо — на доску отдыха утром меня не посадили. Хотя, должны были. Не отбыл я ещё до конца своё наказание.
Манжен нас верховым передал и погнали они меня и македонцев в неизвестном направлении. Глубокой ночью
