Территория команчей - Артуро Перес-Реверте

Барлес всегда улыбался, вспоминая Фернандо Мухику, с которым познакомился почти двадцать лет тому назад, в Эль-Аюне. Фернандо был высоким, светловолосым баском, добрым и веселым. Когда он только появился в Сараево и ехал с ними на машине по неосвещенному ночному городу, а с неба сыпались бомбы, одна из них упала на стоящий впереди грузовик, и, проезжая мимо объятой пламенем машины, Фернандо спросил: «Но ведь это не по-настоящему, правда? Вы это подстроили, чтобы напугать меня!»

Барлес чуть задержался в кювете: убитый, похожий на Красавчика, лежал все так же, только мух, пожалуй, стало больше. «На самом деле, — подумал Барлес, — все мертвые ужасно похожи друг на друга». Когда он начинал вспоминать и перед глазами его возникали убитые, они были настолько похожи, что казалось — это один и тот же человек, а меняются только обстановка и положение тела.

Иногда эти образы смешивались в его памяти, и тогда Барлес не мог сказать, когда и где именно видел каждого из них. Одних он знал, других — нет: Кибреаб, Белали, Альберто, Язир. Эфиопы из Эритреи, погибшие на горе под Тессенеи, паренек из Эстели, Жорж Карам в Ашерафиехе, иранцы на реке Карун, Педро Аристеги в Хадате, сандинистка Мария Асунсьон в Пасо-де-ла-Егуа, Ясмина в сараевском морге, обуглившиеся тела солдат Национальной гвардии с часами «ролекс» на запястье на шоссе в Басоре. Барлес вспомнил, как в Нджамене он заглянул в подбитый танк и увидел внутри ливийского солдата, совсем молоденького — тот казался спящим, а внизу, под ним, растекалась огромная лужа крови, много литров крови. Такой настоящей, такой алой крови Барлес никогда раньше не видел; он открыл все люки, чтобы было больше света, и снял убитого. В тот же день Барлес сделал еще один снимок, который потом был напечатан на первой полосе «Эль пуэбло»: два партизана и убитый вражеский солдат. Один партизан победно сложил пальцы буквой V, а второй поставил ногу на голову убитого, как охотник, подстреливший зверя. А может быть, этот снимок был сделан в другой день; может быть, он вообще был сделан на другой войне. Может быть, убитый был не из Чада, а из Эфиопии; может быть, это происходило не в Нджамене, а в Тессенеи в Эритрее: там четвертого апреля семьдесят седьмого Барлес полчаса провел на горе, где, куда ни глянь, повсюду лежали тела убитых. Когда Барлес отснял последнюю пленку и, убрав фотоаппарат, огляделся, ему стало так страшно, что он не сошел, а бегом припустился вниз, словно боялся уже никогда не вернуться в мир живых.

Как бы там ни было, Барлес был доволен, что уже десять лет работает для телевидения, а его старые «Пентаксы» валяются в дальнем углу шкафа, — пусть лучше снимают другие.

Он все еще стоял около убитого. Карманы у того были вывернуты: наверное, его товарищи, прежде чем уйти, проверяли, не осталось ли патронов, денег и сигарет. Барлес ногой отогнал мух от лица, но они тут же вернулись обратно. На секунду Барлес представил, как ждут этого человека где-то. Убитый молод — наверное, его ждет мать, а может быть, невеста. В любом случае этот кто-то, ждущий письма или весточки, приникший сейчас к радиоприемнику — «В Центральной Боснии идут ожесточенные бои», — еще не знает, что тот, о ком он думает, превратился в плоть, которая уже начала разлагаться под солнцем на шоссе, соединяющем Бьело-Полье и Черно-Полье. Каждый убитый — всегда залог страданий и горя для того, кто ждет тебя и не знает, что ты уже мертв.

Барлес повернулся к убитому спиной и направился к Маркесу, держа в руках рюкзак и каску. В любом случае — черные, белые, желтокожие, к какому бы лагерю они ни принадлежали — все убитые, которых Барлес мог вспомнить, были на одно лицо, и все войны сливались в одну — и не только в его памяти, но и в памяти других. Однажды Барлес проверил это: в передачу «События недели» о войне в Анголе, где убитые были чернокожими, он вставил несколько кадров из пленки, снятой два года назад в Сальвадоре, где убитые были белыми. Антолин, монтажер, очень волновался, но никто ничего не заметил.

III

«Шампанское, девочки, счет, нет проблем»

От взрыва деревья на другом берегу содрогнулись, и артиллерийский огонь, уже стихнувший, снова усилился среди горящих крыш. За первым взрывом последовали другие, и Барлес на слух определил, что стреляли из стомиллиметрового танкового орудия, одного из тех старых Т-54, которые мусульмане захватили у противника. Где-то там, на другом берегу, крыши взлетают на воздух, и от последних хорватов, еще защищающих Бьело-Полье, скоро никого не останется. Если танки уже подошли к селению, значит, кольцо вокруг него вот-вот сомкнется. Скоро танки появятся из-за поворота и выйдут к мосту, поэтому Барлес решил, что пора возвращаться к Маркесу.

Когда он перебегал через шоссе, над его головой просвистело несколько пуль — слишком высоко. Стреляли с другого берега и стреляли наугад; пули падали на асфальт, издавая звук, напоминавший дребезжание туго натянутой проволоки — дзинь-дзинь-дзинь. Барлес чуть наклонил голову, когда услышал, как они со свистом проносятся мимо, но сделал это скорее инстинктивно: он знал, что свою пулю не слышишь, — пуля, которая тебя убивает, приходит, не объявляя: «А вот и я!»

Вообще война, думал Барлес, спускаясь туда, где лежал Маркес, — это килограммы и тонны разлетающегося во все стороны металла. Это пули, осколки, снаряды, летящие прямо или по разным и непредсказуемым траекториям, отскакивающие рикошетом, появляющиеся то тут, то там, сталкивающиеся друг с другом в воздухе, вырывающие куски плоти, дробящие кости, отчего кровь растекается по земле, полу и стенам домов. Барлес, уже двадцать лет проработав военным журналистом, все еще поражался тому, сколь изобретательны некоторые из этих кусочков металла, начиная с подпрыгивающей мины, которая взорвалась не на земле, когда Красавчик наступил на нее, — конический эффект, смертность шестьдесят процентов, — а в воздухе — зонтичный эффект, смертность восемьдесят пять процентов, — и кончая кумулятивными снарядами и пулями калибра пять пятьдесят шесть, которые стали появляться на всех фронтах Боснии, по мере того как торговцы вооружением осваивали этот рынок.

Дзинь-дзинь-дзинь, просвистели еще две пули, но сейчас Барлес не пригнул голову: во-первых, он ждал их, а во-вторых, на него смотрел Маркес, устроившийся на косогоре рядом со своей камерой. «Ну и стерва эта пуля калибра пять пятьдесят шесть», — подумал Барлес. Она легче, чем пули другого калибра, и летит по прямой, пока не встретит на своем пути человеческую плоть. Тогда эта стерва вместо того, чтобы пройти через человеческое тело по прямой линии, тут же меняет траекторию, дробя по пути кости и разрывая полые органы. Да, она убивает меньше, чем, например, натовский калибр семь шестьдесят два или пули от Калашникова, но все тщательно продумано. Возможности обычных пуль ограничены: убитый противник — это просто убитый, и не более того. Гораздо лучше, если у противника раненых будет больше, чем убитых; причем тяжелораненых — безруких и безногих: надо тратить силы и средства на их эвакуацию, лечение, содержание госпиталей; раненые затрудняют передвижение противника, подрывают его стойкость. Убивать противника уже вышло из моды. Сейчас принято оставлять ему много калек и парализованных, и пусть выпутывается как знает. Барлес считал, что именно к такому выводу пришли главные штабы, изучив доклад — статистические данные по войне во Вьетнаме, соотнесенные со статистическими данными Наполеоновских войн, — который какой-нибудь высококвалифицированный специалист написал, предварительно изучив факторы, тенденции и параметры. Барлес представлял себе, как этот тип — его зовут Мортимер, а может быть, Маноло, — сняв пиджак, сидит за рабочим столом в своем кабинете, а секретарша приносит ему кофе. «Спасибо, как дела? — Все прекрасно. — Семь тысяч убитых сюда, десять тысяч туда, и у меня остаются еще пять; черт подери, какой кофе горячий. Послушай, детка, будь любезна, принеси мне процентные данные о сгоревших от напалма. Нет, это сгоревшее гражданское население, а мне нужны данные по пехоте. Спасибо, Дженифер (или Марипили). Выпьешь со мной рюмочку после работы? Не говори ерунды, при чем тут, что ты замужем? У меня тоже семья».

Барлес прекрасно знал: если сербский гранатомет выстрелит по стоящей в Сараево очереди за хлебом гранатой PPK-SIA, а не гранатой PPK-SBB, то разница эта отразится на судьбе Мириам или Лилиан: от этого зависит, выживут ли они, погибнут, отделаются пустяковыми ранами или останутся калеками. А в существовании и использовании PPK-SIA и PPK-SBB виноват не столько сербский артиллерист, сколько статистические выкладки вышеупомянутых Мортимера или Маноло, которые между двумя чашечками кофе пытаются завалить секретаршу. А пуля-шалунья калибра пять пятьдесят шесть, та, что делает зигзаг и вместо того, чтобы выйти вот тут, выходит вот там или разносит на мелкие кусочки печень, ведет себя таким образом потому, что блестящий инженер, вполне мирный человек, живущий там, где они еще сохранились, истовый католик, любящий Моцарта и на досуге увлекающийся садоводством, провел немало часов, изучая этот вопрос. Может быть, он даже дал этой пуле какое-нибудь имя собственное — «Луиза» или «Малютка Эусебия», — потому что изобрел ее в день рождения жены или дочери. А потом, закончив все чертежи, с чистой совестью и сознанием выполненного долга, этот убийца с незапятнанными руками выключил свет над своим проектировочным столом и отправился с семьей в Диснейлэнд.