2x2=мечта - Халина Снопкевич

— Холодильник оттаял, — сказала Людка отцу. — Света, что ли, не было?

— Мы хотели его разморозить и выключили, но тут пришла Элиза, и все так и осталось.

— Папа, неужели они разойдутся? — тихо спросила Людка.

— Боюсь, что так, доченька, боюсь, что так. А чем мы с мамой можем помочь? Мать говорила ему, просила… да что поделаешь? Ложись спать.

Значит, ничем нельзя помочь, когда один человек перестает любить другого? Неужели нет такого слова, такого заклинания, чтобы все пошло по-старому? И от чего это зависит? Наверно, не от красоты, потому что Элиза в пятнадцать раз лучше, чем та. Людка видело ее со Стефаном на улице, но тогда еще не понимала, что это означает.

Людка вернулась в комнату. Элиза ушла, две лужицы от ее сапожек начинали подсыхать. Мама в той же позе сидела на диване.

— Ты сделало уроки? — спросила она.

— Сделала, — ответила Людка. Рассчитывать приходилось только на себя.

— Тогда ложись спать.

— Спокойной ночи, — сказала Людка в пустоту.

Далось им это спанье! Как в доме неприятности, только и слышишь: ложись спать да ложись спать. Если бы переговоры насчет замужества Тересы еще немного затянулись, Людка успела бы выспаться не хуже медведя в долгую северную зиму. Но тогда она была гораздо меньше, и, ясное дело, на время серьезных разговоров взрослым хотелось куда-нибудь сплавить ребенка. Но теперь?! Людка пошла к себе и написала в дневнике:

«Моя дочь Людмила Бальвик не приготовила уроков по уважительной причине, так как у нее вчера сильно болела голова.

С уважением…»

Дневник она понесла отцу на кухню.

— Подпиши, папа.

— Что это?

— Ничего страшного, не двойка.

— Давай ручку. У тебя болит голова?

— Да.

— Ложись спать.

— Как раз и собираюсь, — сказала Людка, захлопывая дневник.

У себя в компоте она с размаху бросилась на железную кровать. Жалобно заскрипели пружины. Людка решила применить старое доброе средство от всех бед и честно старалась заснуть. Чего только она ни делала — и душ приняла, и зарывалась головой в подушку. До сих пор бессонница была знакома ей только по рассказам взрослых, а тут пришлось на собственной шкуре испытать, каково это. Странное, непостижимое ощущение. Глаза закрывались, но в груди скапливалось и давило, отгоняя сон, что-то холодное и тяжелое. И веки подымались, как будто кто-то внутри дергал за шнурочек. Людке казалось, что там у нее сидит какое-то скользкое живое существо, и ей хотелось задушить его, смять, раздавить. Она ворочалась с боку на бок, устраивалась то так, то этак, прижимала к животу кулаки — все без толку. Проходил час за часом, и Людке в конце концов надоела эта комедия. Она попыталась восстановить в памяти содержание всех ковбойских фильмов, которые смотрела. Теоретически эта напряженная умственная работа должна была быстро ее утомить, потому что фильмов таких она видела очень много, а лучшие — даже по два раза. Но вспомнить, о чем там шла речь, оказалось просто невозможно. Ничего, кроме раздражения, это не вызывало. На фоне одинаковых пейзажей судьбы героев были тоже какие-то одинаковые. Людка перешла на другие фильмы — в надежде, что они помогут ей понять, почему Стефан разлюбил Элизу. И вдруг она почувствовала, что плывет на льдине по темной холодной реке, а на залитом солнцем берегу стоит Тот Человек и протягивает к ней руки. Льдину сносило на середину реки, но Людка сделала нечеловеческое усилие и все-таки дотянулась до Его руки.

И потом они стояли рядом и смущенно улыбались друг другу, а вдали, на другом берегу, исчезали во мраке высокие красные сапожки.

5

— Людик, — начал Стефан.

— Нет, — строго сказала Людка. — Нет. Никакой я больше не Людик. Я человек. Мне в июле будет пятнадцать. Я пойду, Стефан. Меня теперь трубочками с кремом не купишь.

— А зоопарком?

Людка невольно улыбнулась.

— Это было давно, Стефан. Сто лет назад.

— Год назад, Людик. Всего только год. Родители говорят, что ты очень переживаешь. Ну, я и хотел тебе объяснить…

— Что ты хотел мне объяснить? Разве ты можешь объяснить, почему больше не любишь Элизу?

— Нет. Этого я объяснить не сумею.

— Может быть, Элиза сделала что-нибудь такое… ужасное?

— Нет, ничего такого она не сделала.

— Но тогда почему же, Стефан, почему? Я не понимаю.

— Этого никто не понимает. Так получается.

— Я не понимаю, неужели это может пройти!

— Ты все еще влюблена в Хемпеля?

— Нет. Но это не в счет, понимаешь? Тогда это было не по-настоящему.

— А теперь?

— Стефан… — Людка решительно отодвинула мороженую землянику со взбитыми сливками. — Ты этого не сделаешь, это было бы… подло. Элиза любит тебя, она плачет. Ты ее обманывал, ты лгал ей, я знаю.

— В том-то и дело. Я больше не хочу ее обманывать, не хочу, чтоб она плакала. Пожалуйста, Людик, перестань об этом думать. Все утрясется, увидишь. Мне еще трудней, чем тебе. Я на тебя рассчитываю.

— И зря, — ответила Людка.

Она уже несколько минут присматривалась к женщине, одиноко сидевшей в углу кафе. Это узкое лицо и темная челки до бровей почему-то казались ей знакомыми.

— Стефан, ты, случайно, не знаешь, кто эта женщина? Там, у окна?

— Знаю, Людик. Это именно она. Я думал, ты захочешь с ней познакомиться.

Людка почувствовала, как все в ней сжимается, леденеет, кричит от возмущения.

И прежде чем Стефан да и сама она успела опомниться, Людка схватила вазочку со взбитыми сливками, подбежала к женщине с челкой и вывалило все содержимое ей на голову. И крикнула:

— Очень рада с вами познакомиться!

Кажется, сразу поднялась страшная суматоха. Стефан крепко схватил ее за руку и вытолкал из кафе. Позже Людка едва могла вспомнить, как все это произошло. Рукой она, что ли, эти сливки выгребала? Во всяком случае, когда ее вышвырнули за дверь и она, захлебываясь слезами, бежала по улице, обманутая, несчастная, рука у нее была вся перемазана. Людка помнила, как она шла к столику в углу кафе и как с надеждой вспыхнули рыбьи глазищи этой противной бабы. И еще Людка помнила, как кто-то крикнул: «Подумайте только, такая молоденькая, и уже…», а кто-то хотел ее задержать, но Стефан проложил ей дорогу к двери. А когда она влетела домой, на ковре посреди комнаты сидел Яцек и шепелявил:

— Тетя Людка, а Яцек взял малки, ты не будесь на него кличать?

— Буду кричать? — ответила Людка. Больше всего на свете ей сейчас хотелось кричать, визжать, орать, вопить во всю глотку. — Положи марки на место, сопляк!

— Оставь ребенка в покое, — мягко сказала мама. — Возьми свои марки, но дай ему что-нибудь другое поиграть. Элиза завтра уезжает. Игрушки Стефан принесет только утром.

— Ну да, он занят — ему надо вымыть голову одной даме, — пробормотала Людка.

— Что ты плетешь?

— Поймешь завтра, когда твой любимый сыночек прибежит жаловаться. А куда Элиза усажает?

— Не знаю, деточка, ничего я теперь не знаю. Яцек некоторое время побудет у нас. Может, они еще помирятся? Они же никогда раньше не ссорились.

— Папа купил мне тлактол, — сообщил Яцек из-под стола.

Разбитый дом, разбитая семья. И все потому, что у любви бывает конец. Как же жить на этом свете? Чего искать? Видно, чтобы чувствовать себя счастливым, надо ходить, зажмурив глаза. Видно, лучше всего не думать, не глядеть, ни к чему не присматриваться, не читать газет, не смотреть телевизор или взять громадную лопату и перекопать весь этот мир вдоль и поперек. Может быть, кто-нибудь считает, что Людка готова, не требуя объяснений, проглотить любую обиду и с тупой покорностью по-прежнему носить чистый воротничок и получать хорошие отметки? И выносить мусор, и мыть поело обеда кастрюли, и примерно вести себя, чтобы родители разрешили посмотреть вечером по телевизору детективный фильм? А вот и нет — не надо ей чистого воротничка, не будет она выносить мусор и мыть кастрюли, не будет получать хорошие отметки, примерно нести себя и смотреть по вечерам телевизор! Эх, жаль, у нее тогда, в кафе, не оказалось под рукой еще бутылки лимонаду. И нечего ей внушать, что вся ее жизнь — это сплошной биг-бит! Разве она одна виновата?! Очень ей надо! Да у них в классе всего, может, человека три сходят с ума по биг-биту, хотя похоже, что и они только делают вид. А остальные просто танцуют, потому что это модно, вроде как когда-то моден был рок-н-ролл, и только. Нет, пока что-нибудь не выдумаешь, взрослые к тебе серьезно относиться не будут. Когда человек ходит как заведенный в школу, из школы, на кружок, с кружка, в бассейн, из бассейна, на волейбол, с волейбола, бегает с авоськой за картошкой, стоит, как ишак, в очереди за карпом, а на родительском собрании о нем говорят: «В общем, не плохо, но по химии не мешало бы подтянуться, да и с физикой слабовато», — то такой человек все равно что не живет на свете. А вот как схватишь подряд пять пар или, еще получше, останешься на второй год — ого! Тут они сразу засуетятся! «Может быть, тебе трудно? Может, ты чего-то не понимаешь? Может, помочь тебе, детка? Может быть, купить тебе часики? Да, мало мы тебе уделяли внимания, сами кругом виноваты, не огорчайся, лапушка, получишь магнитофон…»