40 градусов - Эдуард Коридоров

«Точка» в первом подъезде жила наполненной, оживленной жизнью. Заветная дверь не закрывалась: то и дело входил и выходил деловитый, озабоченный, сосредоточенный народ. Умы празднующих занимались нелегкими математическими расчетами.

Знакомый резиновый привкус окрасил новогоднее утро в несколько индустриальные тона. «Паленка» пилась тяжело, через силу, просилась обратно, но, удержанная внутри, растворялась в организме бесследно и безрезультатно.

Мы сидели на кухне, а под столом выстроилась батарея пустых бутылок.

– Нет, на каком-то этапе мы с тобой промахнулись, – глядя на них, сказал я. – Это ж надо, сколько денег на ветер.

– Ничего, – успокоил меня папа. – В первом подъезде пустую тару на полную обменять можно. У нас тут, пожалуй что, и на бутылку настоящей водки хватит.

Наши организмы дружно поднялись и празднично зазвенели стеклянной тарой.

Слово и дело

Подумать только, лет двадцать назад слово «террор» было в диковинку.

Все, что им обозначалось, казалось страшно интересным. Наверное, потому, что им обозначалось все, что угодно.

В частности, бандиты, делившие проституток, наркотики и ларьки, были, несомненно, террористами. Они безжалостно убивали друг друга и пугали народ. Одна уральская группировочка стрельнула из гранатомета в здание областного правительства. Это не вызвало ажиотажа в тогдашнем обществе. Общество подспудно понимало, что областное правительство – цель достойная.

Любой здравомыслящий журналист в то лихое время стремился заняться террористическими темами. Дни были злобными, а писать хотелось на злобу дня.

Я договорился об интервью с офицером из организации, которая много раз меняла название, но ни разу – своего глубоко патриотического предназначения. Совершенно закрытая и тайная, организация эта умудряется на протяжении десятков лет мешать людям жить. Способы ее деятельности вполне рутинны: доносы, вербовка, слежка, прослушка, шантаж. Все это – основа жизнеспособности нашего кривобокого государства. Идеологию насаждали, и она въелась в нас: ради чего-то большого, светлого и предстоящего следует не колеблясь жертвовать сегодняшним малым. Жизнью, судьбой, близкими, убеждениями. Только так можно в ближайшем будущем большое сделать больше, а светлое – светлее. Вот каков коренной русский чекистский патриотизм.

И вот попадаю это я в святая святых. Иду по тихим коридорам. Нахожу нужный кабинет. Обстановка классическая – мебельно-канцелярская аскеза и железный Феликс на стене.

Областной борьбой с терроризмом командовал невысокий, пего-рыжий, немного стеснительный майор. У него была простая физиономия деревенского гармониста, много потрудившегося на свадьбах и проводах в армию.

После первых моих вопросов он понял, что я ни черта не смыслю. Майор принялся обстоятельно разъяснять тонкости законодательства и специфической терминологии. Где-то через час наметанный глаз чекиста разглядел, что диктофона у меня не имеется – все ценные сведения я вручную заносил в блокнотик. Холодная голова подсказала майору: он разглагольствует зря.

Майор вздохнул и вынул из своего скромного стола две бутылки водки.

Он поискал и закуску. Не обнаружил.

В шкафу дежурили два простых граненых стакана. Чувствовалось, что здесь ими давно и охотно пользуются. Это были стаканы-труженики, на их тусклых боках невооруженным взглядом можно было заметить множественные отпечатки пальцев.

Когда мы налили по третьему, майор сказал:

– А ты знаешь, как облажались эти гаврики со своим гранатометом?

Я не знал.

– Агентура сообщает, что идея шмальнуть по правительству пришла к ним случайно, – поведал майор. – Сидели они где-то там у себя в кабаке, выпивали, обижались на власть. И вдруг один деятель, чисто конкретный, вспомнил: ведь у нас на фирме, в натуре, гранатомет «Муха» валяется. Пацаны реально разволновались, поехали на фирму, разгребли хлам, вытащили «Муху». А выпили-то прилично. Ну, и на трех тачках двинулись к Белому дому. Там ведь драмтеатр через дорогу. Вот пацаны, значит, дружно нарисовались на лужайке перед драмтеатром. Самый меткий «Муху» на плечо взвалил, прицелился… Грохот, огонь, дым, матюки… Короче, как они там выжили, неизвестно. Потому что этот стрелок «Муху» не туда нацелил. То есть, не так. То есть, не тем концом. Выстрел, соответственно, пришелся не в Белый дом, а тому обдолбанному стрелку за спину, в землю-матушку. А на ней аккурат вся банда стояла.

– Ни фига себе, – вежливо сказал я. – Об этом написать-то можно?

– Тайна следствия, – сурово возразил майор, наливая четвертый. – И потом, это еще не все. Пацаны, конечно, расстроились, поехали обратно в кабак. Сняли стресс. Тот, который чисто конкретный, опять извилины напряг – и говорит: мол, братва, у нас же на фирме второй заряд к гранатомету есть. Поехали на фирму, разгребли хлам, и точно – нашли второй заряд. Еще маленько приняли для храбрости и целкости. Снова встали на лужайку. И со второго раза шмальнули правильно. Попали по крайнему кабинету второго этажа. Еще бы метр влево – и промазали бы.

Мы с майором обсудили еще несколько громких эпизодов из жизни местных гангстеров. Передо мной в полный рост встала картина напряженной, беззаветной работы агентуры ФСБ, или как там называлась их контора. Она знала все обо всех гангстерских мерзостях. Она при желании могла бы совсем обойтись без этого бандитского отребья: его дурное дело – нехитрое.

– Не дрейфь, эти подонки – под колпаком, – сказал майор. – Можешь так и написать в своей газете. Вообще, хороший ведь заголовок: «Подонки под колпаком».

Майор взялся меня проводить до остановки, и мы неспешно брели по вечернему городу. Чувство тотальной надежности и покоя овладело мною. Ни один террорист не дерзал, размахивая гранатометом, преграждать нам путь.

– Ну вот, – пожал мне руку майор, – тебе налево, мне направо. Удачи.

Я свернул за угол.

Совсем близко слышался неторопливый перестук его каблуков. Его шаги удалялись негромко, отчетливо, предсказуемо, как пассажирский поезд, твердо уверенный, что останавливаться ему придется по утвержденному расписанию, на всех полустанках.

Все-таки недооцениваем мы этих людей, их труд, подумал я. Мало мы о них знаем.

Сразу же за углом была остановка троллейбуса. Я сел на скамеечку, поставил рядышком «дипломат».

И тут же на меня налетела банда. Сосчитать я успел – их было шестеро. Лица не запомнил – меня двинули по голове чем-то тяжелым.

Очнулся я в кустах возле остановки. «Дипломата» не было. Башка гудела, вся физиономия – в крови.

Я кое-как добрался до телефонной будки. Непослушным пальцем набрал 02.

В трубке зазвучал жесткий голос дежурного милиционера. Он пригласил меня сообщить о случившемся.

Я попробовал сообщить, но выяснилось, что губы не слушаются. Некоторое время я пытался управлять губами мануально, при помощи верхних конечностей. Безрезультатно.

Пока я мычал, телефонный милиционер оставался на связи, как бы желая мне хоть как-то помочь. Он, держащий руку на пульсе огромного города, тратил драгоценные секунды в надежде получить-таки сигнал от безвестного пострадавшего.

Помучившись, я плюнул с досады и поплелся пешком домой.

И ни один вечерний прохожий из числа гражданских не обратил на меня внимания.

Смерть и память

Меня позвали на встречу с лидером городских «афганцев» Евгением Петровым.

Он пострадал в ходе дележки власти и бизнеса. Его засадили за решетку. Он посидел немного и сумел выбраться. Теперь бизнес-сообщество с трепетом ожидало ответа. В отдаленных районах города уже погромыхивало. Горели чьи-то ларьки, местами возникали перестрелки. В центре пока было тихо.

Вся эта катавасия шла мимо меня. Не пересекался я ни с Петровым, ни с его обидчиками. Не было за мной никаких журналистских грехов. Поэтому я отправился на встречу с лидером. Из интереса.

Такие встречи и впрямь были интересны. Звучали неожиданные предложения. Так, например, лидер «уралмашевской» группировки позвал меня, чтобы я организовал для братвы газету.

– Мы растем, развиваемся, – натужно гудел лидер. – Вот уже в урановый бизнес залезли. Очень нам своя газета нужна.