Тайна «морского ежа» - Поль-Жак Бонзон

Бифштекс и Гиль согласились с ним. Все обитатели Сосновой видели, как к нам входили жандармы. Что они теперь о нас подумают?

Но мы с Сапожником не хотели уезжать. С какой стати? Мы же не сделали ничего плохого. Скоро приедет Мади. Я столько расхваливал ей Пор-ле-Руа… Она не поймет, что нам здесь не понравилось. И потом, в другом месте не будет порта и такого друга, как Простак, который возьмет нас в море за рыбой.

Честно говоря, все это было даже не главное. Нас все больше интересовали эти парижанки, нам хотелось раскрыть секрет их фургона. Мы были уверены, что секрет существует!

Наконец Корже нашел компромисс. Мы не уедем из Пор-ле-Руа, но переставим палатку на другой конец лагеря, подальше от этого фургона.

— Тогда давайте переедем поскорей! — сказал Стриженый.

И, чтобы немного успокоиться, он немедленно принялся выдергивать колышки. Все занялись своими рюкзаками. Укладывая вещи, я вдруг обратил внимание, что парижанки смотрят на нас из окон фургона.

— Смотри, Тиду, — сказал Сапожник, который тоже их заметил, — они торжествуют… Но хорошо смеется тот, кто смеется последним! Они еще за это поплатятся!

С ЖЕРМЕНОЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ

Мы думали, что, переехав на другое место, забудем о белом фургоне и его обитателях. Но не тут-то было! Любопытство и фантазия работали вовсю, да и как мы могли забыть о павшем на нас несправедливом подозрении?

В самом деле, что произошло после обыска в нашей палатке? Жандармы ничего не нашли. Но парижанки знали, что брошка у нас, и наверняка осведомились о результатах расследования. Может быть, они подумали, что полицейские просто ее проглядели?

— Может быть, — сказал Корже, — но они не стали настаивать на продолжении расследования.

Они же не могли сказать, где искать эту брошку… И вообще она им не нужна, они просто хотели избавиться от нас, и им это удалось.

Прошло два дня. Ни купание, ни прогулки Простаком не могли поднять наше настроение, мы с Малышом Сапожником все время обсуждали ту злополучную ночь. Наши друзья — и даже Стриженый, который поклялся не вспоминать больше об этих "ненормальных", — расспрашивали нас о подробностях.

К нашему возмущению примешивалось и любопытство. Нам не терпелось узнать, что эти женщины делают на мирном семейном пляже… И наконец случилось то, что должно было случиться.

Как-то вечером Сапожник не выдержал.

— Мы знаем слишком много… но все равно мало! Надо опять залезть под фургон.

Еще два дня назад все посчитали бы это слишком опасным, ведь мы и так уже находились под подозрением и у парижанок, и у полиции. Но теперь никто не возражал. В палатке наступило долгое молчание, которое прервал Корже.

Сапожник прав, в этом фургоне есть какая-то тайна, которую надо раскрыть… Но подождем Мади. Она погуляет вокруг, ее-то никто не заподозрит…

Ну нет! — запротестовал Стриженый, который питал слабость к Мади и всегда опекал ее. — Она не может пролежать целую ночь под фургоном. Да и к тому же она будет не одна. Вряд ли родители ей это разрешат.

К тому же Мади приезжает только послезавтра, — добавил Сапожник. — Это еще очень не скоро… Давайте я пойду туда сегодня вечером.

А если тебя поймают?

Я буду осторожен. На этот раз я не стану биться головой о днище… Но я не могу идти один. Нет, нет, не все вместе! Скажем, я возьму с собой Тиду… вместе с Кафи. — И, не дожидаясь ответа, продолжил — Тиду, ты расположишься так, чтобы видеть окна и дверь фургона. В случае чего скомандуй Кафи залаять, я узнаю его голос. Он умеет лаять по команде?

Мне нужно только щелкнуть языком; он поймет, что от него хотят.

Лучше лай Кафи, чем свисток. Тут много собак и они часто лают по ночам, так что никто не удивится.

А парижанки не увидят, как мы убегаем?

Мы сделаем вид, что бежим за Кафи, как будто он удрал.

А если выйдет луна? — забеспокоился Гиль.

Луна сейчас в последней четверти, так что она встает очень поздно.

Было уже восемь часов, а мы еще не начинали готовить. Пока Бифштекс разогревал на плитке котелок с макаронами, Стриженый на своих длинных худых ногах помчался в порт за рыбой, которую Простак оставлял нам в прохладном месте на дне своей лодки. Поужинав, мы принялись играть в карты при свете фонарика, но никто не мог сосредоточиться на игре.

В десять Гиль отправился на разведку. Парижанки ушли из-под тента и сидели в фургоне, сквозь окна которого пробивался свет. Затем свет в фургоне погас, никаких звуков не было слышно. Видимо, женщины легли спать.

— Пора, — сказал Сапожник.

Я привязал веревку к ошейнику Кафи, который покорно наклонил голову, решив, что я хочу взять его на поводок. На стоянке было тихо. Сделав большой крюк, мы вышли к фургону, и я велел Кафи слушать внимательно. Но все было тихо.

Сапожник молнией проскользнул под фургон и прижался к земле, а я сел на землю около другого фургона, держа Кафи за ошейник. Ночь была туманной и темной, так что Сапожника совсем не было видно, но нас с Кафи легко мог заметить всякий.

Время шло. Был момент, когда я услышал шум внутри фургона, у которого сидел, и вздрогнул. Но это плакал ребенок. Мать встала, успокоила его, и опять все стало тихо.

Был уже час ночи. Кафи устал сидеть на одном месте и начал нервничать. Когда часовая стрелка подошла к двум часам, я стал прислушиваться, но на таком расстоянии, конечно, ничего не услышал. Прозвенел ли будильник в фургоне? Говорили ли парижанки между собой?

Вдруг я увидел, как Сапожник вылезает из-под фургона и бежит ко мне.

— Бежим скорей! Я все объясню.

Бифштекс уже спал, а остальные с нетерпением ждали нас.

Ну, что там? — спросил Корже, как только мы пришли.

Я так и знал, — ответил Сапожник, — что в этом фургоне творится что-то странное.

Они разговаривали?

Сейчас расскажу… Как и тогда, ровно в два зазвонил будильник. Но одна из женщин тут же нажала на кнопку и пробормотала: "Какая я глупая! Это же не сегодня!.." Потом она заснула обратно.

И это все? — разочарованно спросил Гиль.

А тебе мало?.. — обиделся Сапожник. — Если она так сказала, значит, она привыкла вставать в это время. В прошлый раз мы решили, что она больна. Ну и дураки же мы были! Она что, пьет лекарства по ночам, причем некоторые ночи пропускает? Нет, это ерунда… но я узнаю, в чем дело! На следующую ночь я опять пойду туда! — Поморщившись, он добавил — Не знаю, что со мной, у меня так ноет поясница! Наверно, я просто неудобно лежал. Пойду-ка я спать…

Все залезли в свои мешки и последовали примеру Сапожника, который, несмотря на свою поясницу, тут же уснул как убитый.

Когда на следующее утро мы проснулись, солнце уже было высоко в небе. Только Бифштекс, единственный, кто проспал всю ночь, проснулся рано и отправился на набережную. Рыбаки, которые всю ночь ловили рыбу, как раз возвращались в порт. Бифштекс вернулся, когда мы только вставали, и рассказал, что видел парижанок. Они следили за разгрузкой лодок и за отправкой грузовичков с рыбой в магазины Нима и Монпелье. Но вообще-то в том, что две женщины утром отправились в порт, не было ничего необычного. Возвращение рыбаков было одним из немногочисленных развлечений в городке.

Теперь придется ждать следующей ночи, чтобы попробовать еще что-нибудь узнать. У Сапожника разболелась спина, и снова лезть под фургон он не мог. Я предложил заменить его, а Стриженый, который хорошо управлялся с Кафи, вызвался постоять на страже. На этот раз мы решили выйти попозже: все равно будильник звонил только в два часа.

После полуночи мы вылезли из палатки. Сапожник посоветовал мне подползти к колесам фургона, а потом просто лежать и слушать.

Эта ночь, как и предыдущая, была безлунной, но стало светлее из-за множества звезд, сверкающих в небе. В фургоне было тихо. Я пролез между колес и застыл в неудобной позе, которая так подействовала на Малыша. Теперь оставалось только слушать и надеяться в случае чего на Стриженого и Кафи. Прошел час… полтора… Ничего не происходило. Без четверти два я переменил позу и крепче прижался ухом к днищу фургона.

Наконец зазвонил будильник. На этот раз его выключили не сразу. Через несколько секунд пол фургона задрожал: это одна из парижанок спрыгнула с кровати. Она не стала зажигать свет, но я догадался, что она открывает окна фургона и осматривает окрестности. Может, она собирается выйти?.. Я приготовился к бегству. Но окна снова закрылись, и женщина прошла в другой конец фургона. Вторая парижанка так и не встала.

Что-то тяжелое или громоздкое проскрежетало по полу прямо над моим ухом; звук показался мне оглушительным. Дотащив предмет до места, женщина с облегчением вздохнула. Прошло еще несколько секунд, и я услышал какие-то шорохи, свист, который то усиливался, то затухал. Потом женщина вполголоса заговорила:

— Алло!.. Говорит ноль-шесть-три… Алло!.. Вы слышите меня?